— Да ведь не первый век тянут из нее жилы. Возами увозили отсюда самоцветы. Но в глубине кристаллов еще много. Жила, она уходит глубоко по наклону. Старатель больше ковырял сверху и не мог особенно углубляться. Вода быстро заливала шахты. Сколько ни черпай— бадьями и ведрами не осушишь. Кустарь бросал эту шахту и рыл рядом новую. Когда заливало и ее, переходил на третье место. Поэтому больше старались мужики зимой. Долбать мерзлую землю было сподручнее, чем без конца черпать воду.
Раньше кустари грызли породу так. Разожгут в яме костер. А когда камень-порода накаливается, окатывают его холодной водой — тот трескается. Это когда еще порохом не пользовались. Потом против камня старатель бросил порох. А когда появился тол, стали греметь толом. Но порох, конечно, работал мягче, деликатнее рвал.
— Стало быть, мурзинский мужик был и землепашцем, и проходчиком, и взрывником, и огранщиком?
— На то он и мужик, чтобы все уметь, — проворчал горщик. — Иначе, как бы он двух генералов прокормил?
— Говорят, есть в этом районе копи Бык? — поинтересовался я. — Почему так назвали?
— Как почему? По имени первооткрывателя. Бык первый нашел это месторождение. Сошлись, говорят, два быка, скрестили рога. Один из них, осердясь, ударил копытом об землю — разлетелись самоцветы. Есть еще копи Трехсотенная. Там старатель взял камней на триста рублей.
— Мало вроде...
— Тогда и триста рублей большие деньги были. Но есть и Тысячница. Там старатели камней добыли на всю тыщу...
Рано утром мы снова тронулись в путь. Долгое время пробирались лесом. Наконец вышли к Шайтан-камню. Неспроста слово молвится: «чертов камень». Мрачная скала в глубоких морщинах надменно возвышалась над лесом. У подножия ее извивалась река, ленивая и полноводная. Казалось, она вот-вот выйдет из берегов. Перед Шайтан-камнем лес расступился, образовав поляну. Будто специально, чтобы можно было получше рассмотреть его.
— Тут нам Реж не перейти, — сказал старик. — Давайте топать к Косому броду. — И повел нас левым берегом вверх.
Зверев на телеге вошел в воду первым, за ним пошли мы. Потом начались буреломы, овраги, ручьи... Дорога, проложенная старателями много лет назад, стерлась, заросла папоротником, и наконец ее преградила поверженная бурей сосна. Старик достал топор:
— Кто из вас хороший дровосек?
Дровосека среди нас не оказалось. Поэтому рубили дерево по очереди. Прочистили дорогу — опять бурелом. И так весь день.
Ехали через Адуй-камень. Старик говорил про него: гордый камень. Высоченная скала отвесной стеной падала в реку...
К вечеру подошли к копям Топазница. Но Иван Иванович задерживаться здесь не хотел. Он искал другие копи, где был в последний раз полвека назад. И искал теперь на ощупь. Через некоторое время мы нашли какие-то отвалы.
— Это? — поинтересовались ребята.
— Нет, — ответил старик. — Это Семениха. Но мы остановимся здесь. Завтра поищем.
На тайгу опустилась ночь. Слышались голоса птиц, стуки, шорох, возня...
— Зверь поблизости ходит, — сказал Зверев.
— Ничего не слышно...
— Зельберг вон насторожилась, — кивнул старик на лошадь.
И действительно, лошадь откинула уши назад, морду вытянула и напряглась. Когда она успокоилась, старик поднял палец, призывая нас к тишине. Мы услышали какой-то деревянный звон, дребезжащий и прерывистый.
— Дятел на арфе играет, — сказал Иван Иванович.
— Дятел? — усомнился кто-то из нас.
— Дятел стучит, когда работает, — пояснил Зверев. — А сейчас он на щепе играет.
— Как?..
— А так вот. Когда молния ломает дерево, на месте разрыва торчат щепы. Да мало ли где можно найти в лесу щепы. Дятел оттягивает щепу и отпускает, оттягивает и отпускает. Будто на арфе играет.
Спали мы на земле вокруг костра. Кто на сложенной палатке, кто на спальном мешке. Зверев — на телеге. Чтобы костер не погас до утра, мы заправили его большой корягой. Огонь защищал нас и от холода, и от комаров.
Утром ребята вскочили и, не позавтракав, бросились к лопатам и киркам.
— Не спешите, — остановил старик. — Отвал подождет. Позавтракайте.
— Пока погода хорошая, надо бы покопаться, — возразили ребята. — А вдруг испортится.
— Не испортится, — сказал Иван Иванович уверенно. — Хорошая погода будет стоять еще дня три. Видите, ель хвост подняла? Если ветви подняты, значит, к хорошей погоде, а если опущены — к плохой. Давление за три дня чувствует. Раньше на Урале в каждой хате такой барометр был. В сенях стоял.
— Живая ель в сенях?
— Почему живая? Еловый чурбан с одной веткой. Ставят его на пол, веткой к стене. А у стены устанавливают самодельную шкалу. Сухая ветка поднимается и опускается. И амплитуда колебания достигает двадцати пяти сантиметров. У меня в сенях и сейчас такой «прибор» стоит.
Отвал тянулся вдоль заброшенных старательских шахт и напоминал крепостной вал. Ребята перелопачивали породу с быстротой человечков из мультфильмов, перерыли десятки кубометров. А старик все ходил, приноравливался. Подойдет, поднимет кусок породы, повертит в руке, отбросит и идет дальше. Наконец приземлился. И вскоре нашел друзу горного хрусталя.
— Хороший образец для музея, — сказал он, поглаживая каменный цветок.
Работал старик три часа в день, а преуспевал больше ребят, которые копали от зари до зари. Потому что работал со знанием дела. По кускам породы он определял, насколько близко к кварцевой жиле они лежали в земле. Если далеко, то и копаться в этом месте нечего. Горщик секретов из своих познаний не делал. Делился с ребятами, учил их понимать камень. Но, видно, одного этого мало, чтобы быть с камнем на «ты»,
— Иван Иваныч! Топаз! — заорал Женя и, глупея от восторга, поскакал к горщику.
Тот взял обломок камешка и, мельком взглянув, вернул обратно.
— Это не топаз. Кварц.
— Как вы определили?
— Я-то камень чувствую, — сказал горщик. — Топаз отличается от кварца по сколу, по весу и по радужному свечению в местах микротрещин... А это у тебя раух-топаз, говоря по-русски, дымчатый кварц. Но здесь могут встретиться и топазы.
На Семенихе мы пробыли три дня и три ночи. Кроме друзы горного хрусталя, старик нашел для музея и другие камни: раух-топазы, кристаллы кварца, розовый письменный гранит...
Перешли вброд Адуй и двинулись в обратном направлении к копи Шерловой, что неподалеку от поселка Липовское. Копались недолго, часа три, не больше. Жене и тут улыбнулась удача. Нашел кусок породы, в котором сохранился осколок самоцвета. Опять побежал к горщику.
— Это малиновый шерл, — сказал старик, преобразившись. — Знаменитый малиновый шерл. Очень редкий камень. Видишь, чем он отличается от кварца, хоть и похож на него? У кварца штриховки поперечные, а у малинового шерла — продольные. Да и цвет его выдает...
День шел на убыль. Зверев предложил переночевать в брошенной деревне, но ее от нас отделяло болото. Дима и Володя пошли туда прямиком, чтобы приготовить ужин. А мы поехали в обход. Земля ходила под ногами. Женя шел впереди, чтобы страховать лошадь. Вдруг она начала проваливаться.
— Рассупонивай! — закричал старик.
Женя заметался, не зная, что делать. Когда лошадь наконец освободили от упряжи, она тут же легла на живот. Умное животное не имело никакого понятая о площади и массе, но своим лошадиным чутьем учуяло: чтобы болото не засосало, надо лечь на живот.
Зельберг испугалась, изо рта пошла пена, глаза полезли на лоб.
— Отойдите! — приказал нам Зверев.
Мы отошли на несколько шагов.
— Отойдите подальше, совсем отойдите.
Старик стал неторопливо беседовать с лошадью. Когда та успокоилась, хозяин велел ей подняться на ноги. Лошадь послушалась. И старик стал отводить ее на сушу. Лошадь, быстро-быстро переставляя ноги, двигалась боком к краю болота.
Переночевав в деревне, рано утром мы отправились к Мурзинке. Не доходя до селения, я распростился со своими спутниками. Мне надо было идти лесом к шахте, к геологам. Старик был доволен поездкой: нашел для музея интересные образцы.
— А ты много приобрел? — спросил я Женю, который среди ребят был наиболее удачливым.
— Рубля на полтора, если перевести на деньги. Да разве в этом дело?! Для искателя ценно только то, что он сам нашел.
...Прораб шахты Гумар Шайбуллович Хайбуллин встретил меня как старого знакомого. Показал старые копи, которых тут было видимо-невидимо: они напоминали заросшие противотанковые рвы. В глубине этих «рвов» находились закопки — заброшенные, полузаваливщиеся шахты кустарей. Глубина одной из них достигала, например, семидесяти метров. Сейчас горняки использовали ее как запасный выход из шахты, где вели разведку.