Наша дружба продолжалась. И прогулки по Москве, и комиссионка, и походы в театры. Я доставала пропуски, и мы с Элианой ходили на все спектакли. И не то чтобы я чего-то ждала, боже упаси, но что-то стучало в мозжечке, и однажды мне сказали: «Ой, Талызина, тебя в отдел кадров вызывают!» Внутренний голос произнёс: «Вот оно…» И я потащилась как на плаху.
Кадровичка вышла, в отделе меня ждали двое незнакомых мужчин. Маленький, поджарый шатен Геннадий Григорьевич, а второй – плотный, мордатый, то ли Иван Степанович, то ли Степан Иванович. Они со мной разговаривали. Степан Иванович кричал и стучал кулаком по столу, а Геннадий Григорьевич изображал доброго следователя. Он спрашивал: «Она тут съездила в Ленинград, откуда у неё деньги?..» Я понимала, что про комиссионку надо молчать, и стала лепетать про походы в театр и чтение стихов: «Мы все с ней дружим, вся наша комната!» – «Те меньше были, а вы больше!» – стукнул по столу Степан Иванович. «Она девочка умная, она нам всё расскажет…» – увещевал Геннадий Григорьевич.
Им зачем-то был нужен почерк Элианы. Я принесла её записку. Они не отставали. Это был ужас. И я в панике ринулась к тёте Асе – Анастасии Бахтиной. Мы не состояли в кровном родстве, моя троюродная сестра вышла замуж за племянника тёти Аси. Но больше мне не к кому было пойти. Когда я ей рассказала про Геннадия Григорьевича и Степана Ивановича, умная тётя Ася, фронтовичка, прошедшая войну, дала мне совет: «На всё соглашайся, всё рассказывай, но ни в коем случае ничего не подписывай! Если ты подпишешь что-то, на тебе всегда будет висеть груз, они поломают тебе жизнь и сделают с тобой всё что захотят. Плачь, кричи, говори, соглашайся, всё что угодно, кроме подписи…»
Я поняла, что попала в ужасную историю. Просто-напросто влипла. Это всё было в 1957 году. Сталинская система ещё работала. Степан Иванович исчез, со мной остался Геннадий Григорьевич. Он назначал мне встречи раз в две недели. И снова возникал вопрос, чтобы я подписала какую-то бумагу.
Я прикинулась, что ничего не понимаю: «Геннадий Григорьевич, я и так вам всё рассказала. Вы в любой момент можете меня найти. Зачем мне что-то подписывать?» В очередной раз, когда мы встретились, я «включила актрису»: разрыдалась. Я очень хорошо рыдала, что-то придумывала на ходу. И Геннадий Григорьевич меня отпустил. Эти переживания не прошли даром. У меня задёргался глаз, он дёргался беспрерывно. И когда я приехала на каникулах домой к маме, глаз всё ещё дергался. И мама сказала: «Валя, ты беременна?» Я ответила: «Если бы… хуже, мама…» – «Ну так в чём дело?» И тут я ей всё рассказала от начала до конца.
И моя хорошая, любимая мамочка, наивная, коммунистка и председатель поселкового совета, сказала: «Ну неужели они не видят, что ты – молодая девочка. Ну, познакомилась, ну ты же не искала её, ты шифр не давала ей и план советского завода тоже не передавала…» Мама отпаивала меня парным молоком. Утром и вечером я выпивала стакан молока от нашей коровы и после этого ночью благополучно засыпала. И почему-то это мне помогло. Я отоспалась, нервный тик прошёл, и глаз перестал дёргаться.
Потом была последняя встреча с Элианой Жакэ. Она мне сказала: «Я тебе дам адрес…» А тётя Ася ещё предупредила: «Забудь её навсегда, не вздумай ей писать…» Адрес Элианы я запомнила на всю жизнь: Сен-Жермен, рю Кассетт, 7. Конечно, я ей не писала, а она мне разок или два черкнула. Потом она написала книгу, где меня назвала Соней. Когда я приехала в Париж, мать Элианы кричала: «Это Соня, это Соня…» Но во Францию я попала только в 1965 году, когда мы сыграли «Дядюшкин сон»… Утица рю Кассетт жгла мне мозг.
В Театр имени Моссовета с нашего курса пригласили двоих – мальчика и девочку. Мальчика звали Вадим Бероев, а девочку – Валя Талызина. Нас выбрали Михаил Семёнович Никонов, Ирина Сергеевна Анисимова-Вульф и Борис Юльевич Оленин. Вот так, без знакомств, без денег я попала в один из лучших театров, где блистали звёзды первой величины.
Вадика мигом заняли в главных ролях, потому что он был очень красив, а моя сценическая судьба сложилась не сразу. Одна актриса сказала обо мне: «Пришла девочка непородистая, некрасивая, обыкновенная социальная героиня. Правда, с очень красивым голосом и очень профессиональная».
Где-то через год мне дали главную роль в спектакле «Первое свидание». А начинала я, конечно, с комсомолки в постановке «Далеко от Москвы», где у Вадика Бероева была главная роль. Я была немножко расстроена, потому что думала, что мне будут давать роли принцесс, но, видимо, сыграла хорошо, потому что эти комсомолки посыпались на меня просто как из рога изобилия.
Нина Русланова и я
В театре я получала смешные деньги – 690 рублей, это было, как я уже говорила, меньше моей сталинской стипендии в ГИТИСе. Когда приходилось совсем уж туго, я брала в долг у Ростислава Яновича Плятта. Он на меня немножко засматривался, хотя, конечно, я была не его тип: он любил женщин ядрёных. Плятт всегда давал деньги безоговорочно. Я брала у него деньги и говорила, что отдам, например, 15-го, а если в этот день не получила зарплату, подходила и обещала вернуть через день. Он всегда говорил: «Да, пожалуйста». И никогда не спрашивал про деньги. Бывало, ему и не отдавали, но я всегда возвращала долг.
Честно говоря, опять пришла нищета. Все артисты подрабатывали кто где: на радио, снимались. Только я сидела на одной зарплате. И вдруг меня как начинающую и способную артистку Игорь Ильинский пригласил вроде как на халтуру – в радиоспектакль. Я пришла. Чинно все сидели, читали. Ильинский был мной недоволен: «Вы не действуете». Я выдавила из себя какое-то действие. – «Нет, нет, вы не действуете…» И когда мы вышли, ассистентка сказала: «Вы знаете, Игорь Владимирович, к сожалению, должен взять другую артистку…»
Заработок мой рухнул. Я пришла домой, села и стала горько рыдать, что меня сняли с роли и что я не умею «действовать». Помню, я рыдала и говорила: «Что же они меня бросили, как котёнка в море…» Это я упрекала своих педагогов, что они не научили меня «действовать». Рыдала я часто.
И то же самое произошло в инсценировке «Битва в пути». Мы репетировали сцену с Борей Новиковым, он играл рабочего завода, а я – Дашу-стерженщицу. Ничего не получалось. Пришёл Завадский и сказал: «Ты не действуешь, а тебе надо так-то и так-то…» Два-три слова, и вот уже сцена встала на место! И эту девочку я сыграла очень хорошо, обо мне писали. И в театре сказали, что пришла очень способная молодая актриса. «Битва в пути» шла и во МХАТе, там Нина Гуляева играла. Но наша «Битва» была лучше по всем статьям.
После «Битвы в пути» меня пригласил Мордвинов. Я пришла. Он со мной очень коротко поговорил: «Я не знаю, такая вы на самом деле или просто сыграли эту девочку. Но я вам советую не терять это…» В тот момент я ничего не поняла. Вышла и думала, что он хотел этим сказать. Потом я уже через много лет расшифровала смысл.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});