– Ну вот еще! – раздраженно ответила та. – Он мальчишка, да и я к тому же чуть живая.
Стася в самом деле еле тащилась, прихрамывая на обе ноги. С ее неестественно пунцового лица то и дело стекали струйки пота. Она часто останавливалась, оборачивалась и вызывающе смотрела на Сафронова. Геннадий шел, опустив голову, самым последним.
Расчет Агриппины Федоровны был верен. Геннадия мало трогали всегдашние упреки учителей и товарищей, что он не считается с коллективом. На это он обычно отвечал своей любимой поговоркой: «С меня – как с гуся вода». Теперь же он понял, что значит не посчитаться с коллективом. Он шел позади всех и старался не смотреть на товарищей, не замечать, как им тяжело тащиться с вещами в палящий зной. Но в этот злосчастный день он невольно замечал все: и злые глаза Стаси на красном потном лице, ее прихрамывание то на левую, то на правую ногу, и усталую походку нагруженного вещами Чернилина, и мрачный вид Феди Новикова. Сафронов не замечал только своей усталости, он был поглощен своими мыслями. Стыд и раскаяние мучили его.
На крутом повороте дороги Сафронов потерял из виду товарищей. Он прошел несколько шагов и увидел Стрелову. Она сидела на траве около дороги и тряпкой завязывала ногу.
Сафронов остановился возле Елены. Та подняла голову и взглянула прямо в глаза Геннадию. Взгляды их встретились на один миг, и Сафронову стало теплее на душе. В черных бархатных глазах Елены не было ни неприязни, ни упрека.
– Давай я. – Он стал на колени и, несмотря на протесты Елены, стал забинтовывать ей ногу.
Она смотрела на него с изумлением.
– Теперь попробуй надеть сандалий, – сказал он, вставая.
Она надела сандалий, сделала несколько шагов и остановилась.
– Не могу, больно.
– Ну, сними тогда, иди так, – участливо посоветовал Сафронов.
«Виноват во всем я, – с раскаянием подумал он, – почему же она не ругает меня, как Стася? Лучше бы ругала».
Они молча медленно пошли рядом.
– Ты прости меня, Лена, – сказал он. – Ведь это из-за меня все.
– А ты скажи это всем, а не мне одной.
– Я не хочу всем, я хочу только тебе, – упрямо сказал Сафронов. Но он кривил душой. В этот момент не только сказать, но крикнуть на весь лес хотелось ему: «Ребята, простите меня. Больше ничего подобного не случится со мною».
Елена внимательно посмотрела на Сафронова.
– И отчего ты такой…
– Такой черствый эгоист? – вопросительно добавил он.
– Да, такой эгоист.
– Почему я такой? – горячо подхватил Сафронов. В этот момент ему вспомнился монолог Печорина из «Княжны Мэри», и он заговорил о себе почти теми же словами.
Он говорил о том, что вырос без родителей, что его никто не любил и он тоже не научился любить. Он рос одиноким и привык думать только о себе.
Елена опустила голову, чтобы скрыть лукавую улыбку. Ей очень хотелось в тон Сафронову процитировать из Лермонтова: «Да, такова была моя участь с самого детства. Все читали на моем лице признаки дурных свойств, которых не было; но их предполагали, и они родились…»
Она с трудом сдержалась и слушала Сафронова молча. Но когда он кончил, Елена поступила совсем не так, как лермонтовская княжна Мэри.
– Я тоже сирота, Сафронов, – сказала она. – Меня тоже никто не любит… – Она вдруг вспомнила семью Сверчковшх и добавила: – Не любит так, как обычно родители любят своих детей. Мне иногда кажется, что все это ты нарочно делаешь, что в самом деле ты совсем другой, гораздо лучше… Правда это?
Елена живо обернулась, и снова взгляд ее глаз встретился со взглядом Сафронова, и опять ему стало тепло, легко и захотелось говорить правду. Он опустил голову и сказал:
– Не знаю, лучше ли я на самом деле, но во мне живут два человека: один для самого себя, другой для других.
– Лучше, конечно, лучше, – живо отозвалась Елена. – Ты брось напускать на себя. Ты от этого только проигрываешь. Вот и сейчас – оставь Печорина и будь самим собою.
Сафронов покраснел и ничего не сказал. Он заметил, что впереди идущие остановились и поджидают его и Елену, непрерывно размахивая руками и ветками. Места здесь были низкие, болотистые, и вместе с солнцем появились тучи мошек. Невозможно было спокойно стоять – мошка лезла в глаза, в уши, в нос, попадала за платье.
– Где вы пропали? – спросила Агриппина Федоровна, внимательно присматриваясь к Сафронову и Стреловой.
– Я ногу натерла, – сказала Елена. – Видите? – Она с улыбкой показала на свои ноги – одну в сандалии, другую босую, повязанную тряпкой. – А кроме того, мы разговаривали.
– Агриппина Федоровна, – капризно сказала Стася, – как хотите, но я больше идти не могу. Идти в такой зной бесчеловечно. У меня больное сердце. Я ни за что не выдержу.
– Ну что же, нас никто не гонит. Привал, друзья мои! Пусть жар схлынет. – И Фадеева свернула с дороги в сторону.
– Непроливашечка, дорогой, курево, мошки заели! – умоляюще сказала Стася.
И ради таких теплых слов Чернилин готов был разжечь не только курево, но и запалить сотни костров. Он притащил сырых хвойных веток, и через минуту Стася, закрыв лицо руками, стояла в клубах дыма.
– Ой, как хорошо, как хорошо! – говорила она.
А Чернилин проворно подкладывал в огонь сырые, потрескивающие ветки.
Не успели разместиться на отдых, как послышался голос Феди:
– Эй, сюда, сюда! Отличное купание!
Он выскочил из кустов мокрый, в красных трусах, жестами приглашая к себе. Мальчики дружно ринулись к нему. Сафронов тоже сделал движение по направлению к кустам, но остановился. Он очень любил купаться, да и кто бы сейчас отказался от такого удовольствия. Но он удержался и продолжал стоять под палящими лучами солнца.
– Федя! Для нас найди хорошее местечко! – кричала Вера, второпях отыскивая в чемодане купальный костюм.
Федя на минуту скрылся, затем в кустах снова мелькнули красные трусы.
– Идите! Есть!
Агриппина Федоровна схватила свой купальный костюм и со смехом, как девочка, помчалась к реке вперегонки с Верой. В этот момент она забыла, что она учительница. Вокруг были родные места, сотни раз исхоженные в детстве, и она снова почувствовала себя юной.
На бегу Вера оглянулась и со смехом крикнула:
– Сафронов! Карауль вещи!
Он ничего не ответил и сел в тень, под дерево. Впервые за все шестнадцать лет он почувствовал томительное одиночество. Сафронов лег на траву ничком, с трудом сдерживая слезы. Он не знал, сколько времени пролежал так.
Вдруг он почувствовал легкое прикосновение кого-то к плечу. Над ним наклонилась Елена. С ее длинной мокрой косы на руку Геннадия падали холодные капли воды.
– Гена, ты что? – спросила Елена.
Сафронов быстро поднялся. Елена увидела, что он не плачет, как это ей показалось вначале. Она одна из всех ребят не чувствовала неприязни к Сафронову. Ей было жаль его. Он рос сиротой, и этим Елена объясняла его замкнутость, эгоизм и самоуверенность. По собственному опыту она знала, что значит в детстве потерять родителей…
– Гена, все забыли вчерашнее, – желая утешить Сафронова, сказала Елена.
В самом деле, все были в отличном расположении духа. Вдали звучал смех Стаси и Агриппины Федоровны, слышались веселые крики Чернилина и Новикова, плеск воды, отчаянный визг Веры, видимо только что осмелившейся окунуться в реку.
– Забыли? Такое не забывается. Уж я-то этого не забыл и не скоро забуду, – убежденно сказал Сафронов.
Он хотел сказать что-то еще, но внимание его и Елены привлек громкий голос Агриппины Федоровны.
– Видите гору за этим полем? Вглядитесь внимательно на ладонь правее ее… Видите?
– Строения? – послышался голос Стаси.
– Это колхоз «Искра», – сказала Агриппина Федоровна.
– Ребята! «Искра»! – радостно закричал Новиков.
Послышались всплески воды – видимо, на радостях Федя бросился в реку и поплыл.
– Ура! «Искра»! – поддержали его остальные, и вода закипела, забурлила от ног и рук купальщиков.
Сафронов заслонил глаза от солнца ладонью и стал вглядываться в гору. Елена тоже повернула лицо в ту сторону. Она увидела маленькие серые дома.
– «Искра»! – воскликнул Сафронов. – Я очень рад!
Елена посмотрела на него. Она поняла, что он радовался не за себя, а за всех.
Глава шестнадцатая
В деревне ребята пробыли недолго – одну ночь. Стояла горячая пора сенокоса. В домах было пусто. Колхозники от мала до велика переселились на луга.
Утром ребята походили по уютным улицам деревни, застроенным новыми домами, пахнущими еще смолой, посмотрели устройство колхозной электростанции, посетили пасеку, заглянули в пустовавшие клуб и школу и, не видя, где бы можно приложить свои силы, закручинились.
– Надо на луга нам выбираться, – предложила Агриппина Федоровна.
С не меньшим, чем ребята, нетерпением она ждала встреч с людьми колхоза. Тут знали ее все и она знала многих. Там, на лугах, и Цветаев, с которым многое еще было не переговорено.
– Правильно. Нам надо в гущу масс, там наше место, – авторитетно заявила Елена.