с придыханием: “Сорок второе ателье”! Платье было черное, креп-сатеновое, не буду объяснять, что это за ткань, но она была двусторонняя, одна сторона блестела шелком, изнанка матовая. Может, наоборот. Так вот, верх платья был из блестящего шелка и вышит стеклярусом, что ли. Вышито высокохудожественно. Вышивальщица была отличная. Мастерица.
И еще в доме была случайная вещь – японское кимоно редкого сине-зеленого цвета с вышитым драконом на спине. Наверное, после войны кто-то завез диковинку… Это была безукоризненная красота, и мамина фотография в этом кимоно сохранилась. Наверное, с тех пор я и люблю эту японскую одежду. У меня есть несколько кимоно, купленных на привокзальном рынке в Киото. Купила оптом за сто долларов семь штук, ношеных, одно с заплаткой. Все – старье. Повседневные кимоно, такие, каких в Японии давно не носят. Там, в городах по крайней мере, кимоно надевают только по случаю свадеб или других семейно-торжественных мероприятий. Несколько из тех, купленных около вокзала кимоно я раздарила подругам, а несколько сохранилось, но я немного стесняюсь их надевать: это в молодости мне нравилось быть в центре внимания благодаря экстравагантой одежде, но с годами прошло. Хочется, чтобы тебя меньше замечали…
Пока мы с Любочкой проводили свои художественные эксперименты – я шила кожаную юбку из диванной обивки, она – пальто с застежкой на спине, наши мамы наряжались на свой вкус, определяемый журналом “Работница”, и на наши эксперименты с одеждой смотрели не вполне одобрительно. Менялись моды, а мы, слегка поглядывая в сторону журнала “Линеа Итальяна” и “Кобета и жице” в театральной библиотеке, смело экспериментировали.
В те времена было одно узкое место у всех одевающихся женщин: обувь. Ее не было в принципе. То есть в мастерской Большого театра был, конечно, сапожник, может, Улановой он туфельки и шил. А может, их было даже два, но от нас это было слишком большое расстояние. К тому же денег таких у нас и быть не могло. Первые черные лодочки я купила в год окончания школы. Английские, на шпильках. Очередь от магазина растянулась до угла, метров на пятьдесят. Но мне достались! Вот было счастье!
До этих первых лодочек носили туфли, которые назывались “галошки”. Это из комиссионных магазинов, куда мы наведывались с совершенно охотничьим азартом. В комиссионке же я купила первые в моей жизни колготки, которые тогда называли “тайцы”, от английского слова “tight” – плотно прилегающий, плотный… Когда я вытянула с прилавка эти “тайцы”, продавщица рассвирепела – у нее были свои планы относительно этой редкой вещицы.
– Это для балета! – предупредила она меня. – Это только для балерин…
– Давайте их сюда, я как раз балерина! – и темно-зеленые действительно плотные колготки оказались моими! Ура! Ох, много лет я их носила!
С обувью было смертельно сложно. Помню, что Люба из своей “охотничьей” поездки в Ригу привезла настоящие ковбойские сапоги, размера на три меньше, чем ей было нужно. Она их разрезала сзади, но все равно не смогла влезть. И сапоги достались мне. Влезть я в них смогла, но и мне они были малы на размер. Ходила в них с трудом, но ходила. “Великолепная семерка” еще не прошла по нашим экранам, и сапоги эти были столь экзотическим предметом, что надо было еще объяснять, что это за удивительная обувка… Вот тут-то и встала во всем своем драматизме проблема размера. Нога моя размера между 35-м и 36-м, но носила я обувь от 34-го до 39-го размера, какая попадалась. Откровенно говоря, и до сих пор не просто. Теперь, измученная пожизненным синдромом “сестер Золушки”, если можно так выразиться, я очень требовательна именно к удобству обуви.
И моя скромность в одежде (нынешнего времени) происходит отчасти из-за моей колоссальной привередливости. Во всем нахожу дефекты: то застежка потайная плохо спроектирована, то кокетка высоковата, то вот блузка всем хороша, но нет боковых карманов: трудно, что ли, в шов заделать?
И вот именно по причине привередливости любимые вещи я ношу годами, до истлевания. И муж мой такой же. Думаю, что сегодня немного людей, которые чинят одежду. А мы с мужем чиним. Иногда самостоятельно, и надо признать, что у Андрея это получается лучше, чем у меня. Иногда я таскаю рванинку в мастерскую. Удовольствие не дешевое, иногда починка стоит почти как новая вещь. Но принципы всего дороже!
Когда-то, лет сорок тому назад, свою писательскую карьеру я начала статьей “Закон сохранения”, она была опубликовала в журнале “ДИ”, “Декоративное искусство”. И посвящена была статья моей покойной подруге, театральной художнице Гале Колманок, которая была гением возрождения вещей. У нее (и у нас, подруг – благодаря ей) ничего не пропадало. Ни клочка ткани. Даже изношенная детская шуба, непригодная для дальнейшей жизни, шла у нее в дело – “здоровая” спинка была вырезана и этим куском обита скамеечка…
О, не забыть! Еще одна важная история. Ирина Уварова, моя старшая подруга, была тесно связана с кукольным театром. Она прекрасно знала его историю, его таинственную мистику и сама время от времени ставила кукольные спектакли как художник, иногда как режиссер. От нее я узнала интереснейшую деталь: одежду для кукол никогда не шили из новой ткани, надо было брать непременно уже изношенную, прожившую “взрослую” жизнь. Почему? А секрет! И мои изношенные вещи шли через Иру именно в театральную мастерскую, к кукольникам, которые пускали какую-нибудь малиново-лиловую кофточку “в последний путь”!
Итак, резюме. Во времена моей юности одевались люди по-разному, но гораздо беднее. Пальто “строили” годами, постепенно покупая отрез, потом подкладку, потом воротник, а потом, накопив денег на работу портному, получали готовое изделие, которое носили потом по двадцать лет. Не шучу! Именно так. И в моем гардеробе есть вещи, которым двадцать и более лет.
У меня даже есть подозрение, что с вещами, которые человек носит, образуется некоторая “мистическая” связь: они тебя любят, если ты любишь их. Есть такие вещи у меня, которые я надеваю, когда что-то идет не так. Есть особенно надежные, которые я надеваю, когда иду на сложную для меня встречу. “Счастливые” вещи, в которых девочки идут сдавать экзамены…
И последнее, пожалуй, что я могла бы добавить ко всему сказанному. Есть “мемориальные” вещи, которые я храню: шелковый мешочек от молитвенного покрывала, которое надевал на себя мой прадед, когда молился, крестильная рубашка, в которой крестили по меньшей мере троих членов семьи, халат и рубашечка, которые я подарила моей маме в мои университетские годы, в которых она и умерла. Долгое время хранились первые туфельки моего отца. Но