шапочку. — В таком случае мне наплевать, — проговорил он, напяливая ее на голову. — Так вот, значит, мы открываем… Стало быть, поступило исковое заявление… То-то и то-то, там-то и таким-то образом… — Монотонно зачитывая иск, господин советник земского суда окончательно перешел на серьезный, официальный тон. — Что вы имеете возразить?
Поднялся защитник ответчика доктор Гартштейн, поправил пенсне.
— Мы признаем, что господин Альфред Розенбаум, выступая на предвыборном собрании в «Золотом сердце Иисуса», округ Мариахильфе, употребил относительно господина Йозефа Ноови слова «старый негодяй и мошенник» и публично, в присутствии многих людей обвинил его в том, что он «украл у графа Рюдигера фон Штаремберга, защитника Вены от турок, двадцать миллионов крон»; и что «он владеет этой огромной суммой до сих пор, тайно храня ее в разных банках». Однако мы утверждаем, что слова «старый негодяй и мошенник» являются хотя и резким, но, несмотря на это, исключительно подходящим к данному случаю критическим определением действий господина истца, ибо господин истец Йозеф Ноови действительно украл у графа Рюдигера фон Штаремберга двадцать миллионов крон и тайно хранит их в банках. Просим досточтимый императорско-королевский окружной суд рассмотреть имеющиеся в нашем распоряжении доказательства истинности этого.
Журналисты обменялись недоумевающими взглядами. Потом уставились на адвокатов. Но те сохраняли совершенно серьезный вид. Господин советник приоткрыл рот, а журналистская братия украдкой переглянулась: кто же сошел с ума — они или императорско-королевский суд? Это двадцать миллионов крон не произвели впечатления только на Мицинку; дописав в протоколе фразу, она собралась пококетничать с корреспондентом «Райхспоста»{20}, но на сей раз — безуспешно.
— Итак! — нарушил молчание доктор Блох, адвокат старичка Ноови. — В оглашенном здесь заявлении действительно заключено зерно истины, да, да, но именно только зерно; однакоже, поскольку столь долго скрываемая тайна стала явной, интересы моего клиента требуют правильного информирования общественности. Пусть же и досточтимый суд узнает истинную правду, а затем решит, позволено ли публично называть честнейшего мужа старым негодяем и мошенником. Ходатайствую о том, чтобы досточтимый суд соизволил приступить к предложенному многоуважаемым господином ответчиком рассмотрению доказательства.
В эту минуту к столу председателя подошел старичок Ноови и дрожащим голоском произнес:
— Милостивый государь имперский советник! Да, да. Я действительно владею состоянием приблизительно в двадцать миллионов крон, основание которому заложил граф Рюдигер фон Штаремберг, но эти деньги нажиты совершенно честным путем. Я — старый честный человек.
Судья широко открыл глаза; по лицам слушателей пробежало изумление. Между тем старичок Ноови продолжал:
— Да, да, сперва этих денег было одна тысяча золотых, которую я унаследовал от своего покойного сводного братца, — дай ему господь бог царствие небесное, — но вместе с процентами и с процентами на проценты они после его смерти возросли до двадцати миллионов.
А д в о к а т и с т ц а. Как известно, капитал, помещенный из пяти процентов годовых, удваивается приблизительно через шестнадцать лет. Я составил точные таблицы возрастания капитала в данном случае и предъявляю их досточтимому суду.
С у д ь я (пораженный, истцу). Когда же, собственно, умер господин ваш брат?
С т а р и ч о к Н о о в и. О-о, милостивый государь имперский советник, этому скоро будет уже двести четырнадцать лет.
В зале суда разражается буря смеха. Журналисты, оправившись от потрясения (эти двадцать миллионов ударили по их черепам с силой мчащегося локомотива), откладывают свои авторучки и гогочут на весь зал. Несколько случайно заглянувших зевак хохочут от души. Среди раскатов мужского хохота выделяется высокий голосок секретарши.
— Тихо! — надрывается господин советник, обращает в сторону адвокатов строгий взгляд и сердито потрясает вытянутой ладонью, словно вопрошая — не лишились ли все присутствующие разума? Но оба адвоката сохраняют совершенно невозмутимое спокойствие.
— Тихо! — еще раз вскрикивает господин советник и несколько нервно объясняет истцу: — Вы меня, верно, не поняли. Я вас спрашиваю, господин Ноови, — постарайтесь понять меня! — в каком году умер ваш сводный брат, оставивший вам, как вы утверждаете, кругленькую сумму в двадцать миллионов крон?
— Да, да, господин имперский советник, — бубнит старичок Ноови, — это так. Он умер в тысяча шестьсот девяносто девятом году.
Барышня-секретарша взвизгивает. Судебный зал грохочет весельем, как пратерские{21} кабаре, когда на эстраде разыгрываются сценки, где герои говорят с чешским и еврейским акцентом. Из коридоров сбегаются судебные чиновники и тяжущиеся.
— Тише! — кричит господин советник, в волнении вскакивая и обращаясь к доктору Блоху: — Истец говорит совершенно серьезно, и мне не остается ничего другого, как извинить несообразность показаний истца его почтенным возрастом. Но ответственность за соблюдение уважения к суду я возлагаю лично на вас, господин доктор!
А д в о к а т и с т ц а. Я принимаю на себя эту ответственность и полностью ее сознаю.
А д в о к а т о т в е т ч и к а. Я также принимаю на себя эту ответственность и прошу досточтимый суд выслушать показания истца. То, что кажется невероятным, является истинной правдой.
С у д ь я (кричит). Весьма прискорбно, но я вынужден напомнить, что юриспруденция не признает братьев в религиозном либо в поэтическом смысле слова, но исключительно в правовом смысле!
А д в о к а т и с т ц а. Заверяю досточтимый суд, что речь идет о брате в правовом смысле.
С у д ь я (нервно пожав плечами, раздраженно — истцу). Пожалуйста, продолжайте!
С т а р и ч о к Н о о в и. Моя добрая неродная матушка, Элизабет-Маркета Гофбауер, в замужестве — Ноови…
А д в о к а т и с т ц а. Оставляю за собой право на представление доказательств, что упомянутая госпожа Элизабет-Маркета Гофбауер была, хотя и не по прямой линии, но все же родственницей венского святого, Клемента-Марии Гофбауера, канонизированного в прошлом году святым папским престолом.
С т а р и ч о к Н о о в и. Моя добрая неродная матушка, урожденная Гофбауер, в замужестве — Ноови, родилась в тысяча шестьсот восемьдесят третьем году.
А д в о к а т и с т ц а. В год осады Вены турками.
Публика хохочет. Секретарша закрыла лицо платочком и корчится, икая от смеха. Господин советник яростно барабанит пальцами по столу, давая понять, что терпение его скоро лопнет. Ответчик и адвокаты сохраняют абсолютно серьезный вид.
Проходит довольно много времени, и судья неоднократно вынужден вступать в пререкания с адвокатами и с публикой, прежде чем истец получает, наконец, возможность связно продолжать. И он поведал следующее:
— Моя неродная матушка происходила из бюргерской семьи и была горничной в семье графов фон Штаремберг. На шестнадцатом году своей жизни она забылась и в тысяча шестьсот девяносто девятом году даровала жизнь внебрачному младенцу, отцом которого был не кто иной, как славный освободитель Вены от турок, граф Рюдигер. Впрочем, граф Рюдигер был настоящим рыцарем и своему потомку, моему сводному брату, дал в приданое тысячу золотых. Братец умер вскоре после рождения, деньги же унаследовала матушка. За всю свою долгую жизнь она к ним не притрагивалась, наложив на себя покаяние. Она посвятила свою жизнь богу и труду. На Доминиканербаштеи матушка открыла модную лавку, и ее клиентами были лучшие венские семейства. Заказывал у нее модный товар