Читать интересную книгу Божественный и страшный аромат (ЛП) - Курвиц Роберт

Тыльная сторона дома престарелых укрыта деревьями. Веранда с белеными деревянными перилами, к задней двери ведет каменное крыльцо. Хрупкая деревянная архитектура, стены выкрашены красным, как в старину. Дом из прошлого Ваасы, как раз такой, чтобы напоминать обитателям о молодости. Каштаны роняют на крышу «Хюмнинга» последние листья.

— Сейчас Диреку, должно быть, уже семьдесят. Или семьдесят пять, считайте сами. И знаете, почему его освободили досрочно?

Хан и Йеспер не знают, почему Дирек Трентмёллер, гомосексуальный любовник главы Кексхольмского кружка педофилов, осужденный за растление несовершеннолетних, был досрочно освобожден из тюрьмы.

— Из-за старческого слабоумия.

— Что? В шестьдесят лет? — Йеспер догадывается, какими проблемами это грозит.

— Примерно так, да.

— И что, он совсем невменяемый?

— Не знаю. Там не было написано, насколько тяжелым было его состояние. Так или иначе, оно ухудшалось. И быстро. Посмотрим.

Хан вслед за остальными поднимается на крыльцо дома престарелых. Они втроем стоят перед деревянной арочной дверью. Тереш звонит в звонок.

— Рисунок… — отдувается Хан, упершись руками в колени. — Откуда у Хирда рисунок Анни?

— Он у них вроде реликвии. Переходит из рук в руки. Если найдем человека, от которого он пришел, у нас будут похороны. Это я вам обещаю. Можно будет наконец-то начать жить. — Тереш снова звонит, в этот раз уже немного раздраженно. — Никто бы не узнал, если бы не Хирд. Глава Кексхольмского… — поймав взгляд Хана, Тереш поправляется: — …лидер гипотетической группировки из Кексхольма показал его Диреку, а Дирек Хирду. Мне кажется, Хирду просто стало любопытно. Захотелось посмотреть, что будет.

Тереш злорадно ухмыляется.

Вааса дремлет в блаженном покое пятидесятых. Зима подходит к концу. Сосульки на карнизах тают, и капель протачивает лунки в наледи на тротуарах. Дни становятся длиннее, и где-то далеко, во дворе одной из школ в центре города, Свен фон Ферсен набрасывается на толстого мальчишку-иммигранта. По-твоему, Молин не обидно слушать такие сплетни? А? Как считаешь? Тереш стоит поодаль, у ворот, и не решается вступиться. Он надеется, что Йеспер не выдержит первым. Отражение.

Продавец линолеума шагает по тротуарам пригорода, его сапоги в соляных разводах от тающего снега. Продавец линолеума не спал всю ночь, его глазам больно от ярких солнечных бликов на льду. Руки трясутся от кофе, голова гудит. Нервы синюшно-красные — пульсирующая эстафета сигналов. Тысячи картин из ночного разговора распирают Продавца линолеума, он сует руку в карман; в кармане снизу прорезана ножницами дыра. Он ездит кругами на конке и каждый раз выходит на остановке «Фа́лу» и ныряет под мост; там он смотрит на ивовый куст и снова садится на трамвай с другой стороны дороги. Продавец линолеума прислоняется головой к окну. Иногда он засыпает, но даже тогда воображение продолжает работать, тень принимает всё более вычурные позы, раздвигает ноги перед Продавцом линолеума. Даже во сне желание его не отпускает. Но Продавец линолеума держит свои нервы в узде. За окном трамвая часы бьют два, в школе заканчивается смена. Челюсти Продавца линолеума дрожат, он не спит. Вагон заполняется детьми. Дома, в гараже, выставлены демонстрационные рулоны линолеума. Сейчас он живет здесь. В Ваасе, в Кексхольме. Он гуляет по улицам Ловисы. Продавец линолеума висит, ухватившись за поручень. Ему хочется свернуться в клубок. Какая-то дама странно на него смотрит. Он видел ее раньше. Она ехала с ним в трамвае. И вчера тоже. Так больше нельзя, пора делать выбор. Следующая остановка — «Фалу», Продавец линолеума выходит. Он сворачивает под мост и смотрит на иву своего вожделения. Ему больше не вытерпеть. На ивовых ветвях тают крошечные льдинки, дыхание Продавца линолеума согревает их. Кап-кап. Солнце сверкает в капле воды, а по ту сторону ивового куста проходят видения. Четыре в ряд. Самая маленькая болтает не переставая. Щебечет, щебечет, щебечет. Это самый прекрасный момент в жизни Продавца линолеума. Он хочет их. Потом он покончит с этим. Он убьет себя и избавит мир от Продавца линолеума. Но сначала — они.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

От запаха сердечных капель мутит. Йеспер потирает шею, нервно поправляет галстук в вырезе джемпера. Кажется, будто все эти мази для суставов каким-то образом очутились у него на коже. Непонятно, зачем кому-то так цепляться за жизнь. Белые кружевные занавески подвязаны с двух сторон окна, что-то движется по стенам палаты, притворяющейся комнатой Дирека Трентмёллера. Тени ветвей на цветочном узоре обоев. Иногда мимо с шумом проезжает мотокарета, и в свете фар тени оживают и движутся в сумерках. В желтом свете настольной лампы. Слои цветов и древесных ветвей скользят друг по другу. Смерть — это слово так редко звучит в разговорах друзей, что кажется, будто ее и не существует. Все просто исчезают, уходят.

Потом, когда настанет время, Йеспер выйдет в декабрьский холод. Свет кубического дома остался далеко за спиной, лыжные тропы ведут его к краю города. Там расстилаются покрытые снегом невозделанные поля, и Йеспер идет через них туда, где темнеет стена деревьев. Zig-zag dröm, еловые лапы гладят его белое пальто. Темный лес, темная зелень глаз. В холодном воздухе, словно бубенцы, звенят голоса девочек, они ждут… под вечными льдами, в остававшейся нетронутой миллионы лет экосистеме; глубоко в Легких Граада, куда не должна ступать нога человека. Йеспер никому об этом не расскажет.

Полки в комнате или, скорее, палате Дирека заставлены всякой дребеденью. На маленькой книжной полочке стоят семейные фото в рамках. Поблескивают стеклом. Йеспер не решается смотреть на эти фотографии. Дочки, племянницы? Эти медсестры когда-нибудь здесь убирают? Над кроватью висит серебристая икона Долорес Деи, а под иконой, сложив на коленях морщинистые руки, сидит Дирек Трентмёллер, укутанный в клетчатый плед. На его шее блестит крошечный серебряный крестик. У изголовья стойка для капельницы.

— Знаете, ребята, моя память… Завтра я вас уже не узнаю. Это лучшее, что со мной случалось. Это благословение — для человека вроде меня. Иногда я просыпаюсь и даже свое имя не могу вспомнить. Не помню, кто я есть. Что уж говорить о таких вещах…

Тереш стоит перед занавесками, заложив руки за спину, и пристально изучает оконные рамы.

— Ну, сейчас вы выглядите довольно неплохо. — Он оборачивается. — Кто показал вам рисунок? Спину Анни-Элин Лунд. Кто это был?

— Господи боже… — господин Трентмёллер трясет головой, его покрытое печёночными пятнами лицо сразу выглядит усталым.— Я больше не помню такого. Я не помню даже того, что хотел бы помнить. Я сына своего не помню. А вы про такие вещи…

— Вы тратите мое время, Дирек, — Тереш присаживается перед стариком и кладет руки ему на колени. Хан с ужасом смотрит, как агент Мачеек буравит взглядом мутные глаза Дирека. — А теперь постарайтесь вспомнить: вы сказали своему сокамернику, Видкуну Хирду — вы же не станете утверждать, что не помните Видкуна Хирда? Как такое забудешь? Вы ему сказали… — Тереш берет старика за подбородок и разворачивает его лицом к себе, — вы меня слышите? В тюрьме вы рассказали Видкуну Хирду, что знали того, кто похитил сестер Лунд с пляжа в Шарлоттешеле двадцать лет назад. В доказательство вы нарисовали ему родинки одной из девочек. Дирек, рисунок совпадает!

По дряблым щекам господина Трентмёллера катятся слезы.

— Дирек! Эй! Рисунок совпадает!

— Я встречался… Я ходил в парк… Я не помню, я не хочу…

Дирек по-старчески хнычет, но Тереш злится всё сильнее. Его верхняя губа приподнимается, обнажая прокуренные зубы. Дирек отшатывается, словно увидел призрака, но Тереш успевает накрыть кнопку экстренного вызова ладонью:

— Если вы о проблемах с памятью — это никак не помешает вам сотрудничать со следствием! У нас теперь есть одна машинка. Как ложечка для мороженого, Дирек. Ей я могу достать всё, что мне нужно, прямо у вас из головы, и вот это…