Читать интересную книгу Механизм желаний Федора Достоевского (главы из романа) - Ася Пекуровская

Сведение скупости отца к простительной слабости делается мемуаристом за счет упрощения темы нищеты, хотя и служит мерой митигации собственного страха. Ведь под нищетой доктор Достоевский имел в виду грядущую нищету, т.е. нищету, не приносящую неудобств в настоящем, но призванную вызвать страх перед будущим. Возможно, сознавая, что тема "нищеты" служила доктору Достоевскому своего рода ширмой, избранной как инструмент контроля, мемуарист старается увести читателя, а, возможно, и себя, именно от такого толкования.

"Я припоминаю еще и другие слова отца, которые служили не нравоучением, а скорее остановкою и предостережением. Я уже говорил неоднократно, что брат Федор был слишком горяч, энегрично отстаивал свои убеждения и был довольно резок на слова. При таких проявлениях со стороны брата папенька неоднократно говаривал: вhOЭй, Федя, уймись, не сдобровать тебе... быть тебе под красной шапкой!' Я привожу слова эти, вовсе не ставя их за пророческие, пророчество есть следствие предвидения; отец же никогда предположить не хотел и не мог, чтобы дети его учинили что-нибудь худое, так как он был в детях своих уверен. Привел же я слова эти в удостоверение пылкости братнего характера во время его юности" (31).

.

Если предательская мысль о том, что отец напророчил каторгу собственному сыну, могла зародиться даже в сознании эмоционально воздержанного мемуариста, на воображение брата-писателя она могла подействовать разрушительно. "Быть тебе под красной шапкой" - обещал когда-то Достоевскому отец, предвосхитив реальное наказание 1849 года, которому предшествовало и символическое. "На носу литературы рдеешь ты, как новый прыщ" - писал коллективный автор в лице Белинского, Некрасова, Тургенева и, возможно, Панаева в сатирическом послании 1846 года под названием "Витязь горестной фигуры". Не исключено, что в преддверии реального наказания Достоевский мог зациклиться на символическом. Припомним, что В.Г. Белинский, прочитав "Господина Прохарчина", прозорливо усмотрел в авторе случай фиксации, безошибочно вычленив особую его "замашку" "часто повторять какое-нибудь особенно удавшееся ему выражение (как например: 'Прохарчин мудрец!' и тем ослаблять силу его впечатления..." (32). Однако, великому критику, вероятно, не пришло в голову, что "выражения", на которых "зациклился" Достоевский, могли быть не "удавшимися ему выражениями", а фантазиями на тему об отцовском пророчестве, повторенном на разные лады.

"Ты, мальчишка, молчи! Празднословный ты человек, сквернослов ты! Слышь, каблук! Князь ты, а? Понимаешь штуку"

"- Ты, ты, ты глуп! - бормотал Семен Иванович"; "а ты, начитанный, глуп".

"Врешь ты,.. детина, гулявый ты парень! А вот как наденешь суму, побираться пойдешь; ты ж вольнодумец, ты ж потаскун; вот оно тебе, стихотворец!"

"Ну, слышь ты теперь... шут кто? Ты шут, пес шут, шутовской человек...; слышь, мальчишка, не твой, сударь, слуга!".

По собственному признанию автора, "Прохарчиным" он "страдал все лето" 1846 года, причем "страдал" не в одиночестве, а при интимном соседстве старшего брата. Как известно, повесть сочинялась в Ревеле. Судя по обстоятельствам, связанным с созданием произведений, в которых возникала фигура отца, о которых еще пойдет речь, Достоевский возвращался к наследию отца в те моменты, когда отцовские угрозы, в частности, угроза грядущей нищеты, были ближе всего к реализации, то есть когда перед ним возникала перспектива крушения безопасного мира, созданного отцом. Не исключено, что с "предательством" кружка Белинского, воздавшего хвалу будущему гению и тут же оттолкнувшего его, Достоевский остался один на один с тенью отца, возродив ее через "горячечные призраки" господина Прохарчина. Эта мысль уже была высказана отдельными читателями, хотя и в виде робкого допущения.

"И на самого Достоевского, как на его Прохарчина, напирала жизнь, писал Ю.Ф. Анненский, - требуя ответа и грозя пыткой в случае, если он не сумеет ответить: только у Прохарчина это были горячешные призраки: извозчика, когда-то им обсчитанного, и где-то виденной им бедной, грешной бабы, и эти призраки прикрывали в нем лишь скорбь от безвыходности несчатия, да, может быть, вспышку неизбежного бунта; а для Достоевского это были творческие сны, преобразовавшие действительность, и эти сны требовали от него, которому они открывались, чтобы он воплотил их в слова,

Мы знаем, что в те годы Достоевский был по временам близок к душевной болезни" (33).

Но в чем могла заключаться тень доктора Достоевского? Известно, что ввиду особых обстоятельств смерти отца сыновьям не удалось проститься с ним, лишив их возможности ассимилировать, переварить и интернализовать мысль об отцовской кончине. Вместо того, чтобы "успешно", говоря языком Фрейда, похоронить отца, то есть идентифицировать себя с ним, интериоризовать (introject), идеализировать и удержать в памяти его образ, Достоевский оказался в положении двойника умершего - в позиции, особо оговоренной французскими психоаналитиками (Nicolas Abraham и Maria Torok) для тех случаев, когда траур по покойнику оказался не доведенным до успешного завершения (34). Разрабатывая теорию Фрейда о скорби и трауре, Абрахам и Торок предложили концепцию "крипты", так сказать, метафоры для места захоронения умершего в теле живущего. Ситуация представлена ими следующим образом. В "я" живущего отводится для покойного определенное место, в результате чего покойный продолжает жить рядом с живущим как незнакомец, являющийся вторым голосом, произносящим суд и приговор первому.

Не исключено, что "Господин Прохарчин" построен по схеме крипты, в которой близкий к помешательству сын пишет о себе с оглядкой на предсмертное "сумасшествие" собственного отца. "Помешался Семен Иванович Прохарчин, человек уже пожилой, благомыслящий и непьющий", - пишет он, скорее всего, о себе по аналогии с душевной болезнью доктора Достоевского. Уже неоднократно замечалось, что в произведениях раннего Достоевского с сильным автобиографическим акцентом типа "Господина Прохарчина" и "Хозяйки", трудно провести границу между бредом и рациональной мыслью. Однако, догадки о том, что "бред" персонажей мог быть цитацией отцовского бреда, почему-то не было высказано исследователями. А между тем, Прохарчин на разные лады "повторяет" ход мысли доктора Достоевского, его предостережения, поучения и предсказания, известные нам из биографического материала. "Семен Иванович... начал... изъяснять, что бедный человек, всего только бедный человек, а более ничего, а что бедному человеку, ему копить не из чего...", - есть цитация отцовского мифа о богатом бедном. Голос доктора Достоевского возрождается в "предсказании" господина Прохарчина о том, "что когда Зиновий Прокофьевич вступит в гусары, так отрубят ему, дерзкому человеку, ногу в войне". Прохарчин, как и когда-то доктор Достоевский, симулирует собственное воскресение ("... оно вот умер теперь; а ну как эдак того, и не умер слышишь ты, встану, так что-то будет, а?") и страдает от зова плоти ("Но в хозяйкиной комнате, куда было забежал наш герой так, как был, без приличия, босой и в рубашке, его перехватили, скрутили и победно отнесли обратно за ширмы, которые между прочим совсем не горели, а горела скорее голова Семена Ивановича, - и уложили в постель").

Подробности бреда Прохарчина могли быть "придуманы" Достоевским с оглядкой на некоторые факты, связанные с убийством в Михайловском замке, возможно, воспринятые Достоевским как аналог смерти собственного отца. Об императоре Павле известно, что, напуганный толпой заговорщиков, он "забился в один из углов маленьких ширм, загораживавших простую, без полога, кровать, на которой он спал" (А.Ф. Ланжерон), после чего спрятался за портьерой и был "вытащен" из прикрытия "в одной сорочке" (Чарторыйский). Как известно, все эти детали использованы в "Господине Прохарчине" в преддверии его смерти. И если в числе симптомов приближающегося сумасшествия, возродившихся в фантазиях писателя-сына, его отца и персонажа Прохарчина, зафиксированы сны, проигрывающие собственную смерть, потеря памяти, ипохондрия, повышенная чувствительность к свету и шуму, зрительные и слуховые галлюцинации, состояние ступора и повышенная эротика, то диагноз их общей болезни, возможно, может быть поставлен с помощью Зигмунда Фрейда. В частности, меня будет интересовать его анализ фантазий доктора Шребера (35). Но какое отношение роль самоустранившегося убийцы-сына, проигранная и на исторической арене, и в фантазиях автора "Господина Прохарчина", могла иметь к реальной ситуации кончины доктора Достоевского?

В преддверии этой темы укажу на возможность присутствия отцовской темы, помимо "Господина Прохарчина", в "Неточке Незвановой". Конечно, к созданию повести мог иметь отношение целый ряд случайных событий типа того, что 26 апреля 1847 года Достоевский присутствовал на концерте композитора и скрипача Г.В. Эрнстаж; примерно в то же время он был на концерте Берлиоза в Большом театре; начал посещать итальянскую оперу; 15 июня 1847 года от апоплексического удара скончался В.Н. Майков, брат близкого друга, которому он "очень много задолжал"; осенью 1847 года Достоевский был занят редактированием текста "Бедных людей" для переиздания; в конце 1847 года закончилось судебное разбирательство с соседом Хотяинцевым, начавшееся в связи с разделом земель в поместье Даровое; в мае 1848 года умер В.Г. Белинский; примерно в то же время начались посещения Достоевским кружка М.В Петрашевского и С.Ф. Дурова, сближение с Н.А. Спешневым, ставшим источником Мефистофельских страхов Достоевского, к которым мы еще вернемся и, наконец возросший интерес Достоевского к музыкантам и музыке, связанный с частым посещением музыкально-литературных вечеров Дурова.