Читать интересную книгу Вексель судьбы. Книга вторая - Юрий Шушкевич

На следующий день он благополучно добрался до Миллерово, купил там с рук мобильный телефон и позвонил Борису.

Первые секунды разговора Борис отказывался верить - ведь он считал, что Алексей погиб под руинами особняка, и даже начал понемногу разрабатывать собственную теорию, согласно которой чудовищный взрыв стал результатом заговора международных тайных сил, замысливших одним ударом избавиться от Алексея как владельца капиталов мирового значения, от российского министра-генерала, пусть хоть и топорно, но честно выполнявшего свой долг по возвращению этих капиталов в ведение государства, а заодно и от собственных банкиров-конкурентов.

Алексей не стал ничего комментировать и лишь сообщил, что векселя он сжёг, прежних денег не имеет, а теперь якобы направляется в Сочи, где намерен “продержаться до лучших времён”. Конечно же, он спросил и о Марии - Борис ответил, что буквально на следующий день после освобождения он вывез сестру за границу, и сейчас с нею всё в порядке: она в Милане, принята в труппу Ла Скала и готовится в новом сезоне выйти на сцену.

“Штурман помог?” — поинтересовался Алексей.

“Да, да,— слегка смутившись, ответил Борис.— При всём моём неоднозначном к нему отношении, Сашка оказался на высоте. Реально пропотел, задействовал все связи, и при этом денег не взял. Но без самой Маши, которая там буквально себя превзошла, ничего бы не получилось.”

“Передай Штурману от меня большое спасибо. Теперь душа не будет болеть.”

“Обязательно. Я и Маше передам от тебя привет”,— пообещал Борис, хотя Алексей на сей счёт ничего не говорил.

Уже прощаясь, Алексей попросил Бориса разыскать по возможности скрипачку Олесю, которой заодно с ним “пришлось лиха хлебнуть”, и при необходимости оказать ей посильную помощь.

Следующий звонок он хотел сделать Катрин, однако никак не решался набрать её номер. Сначала он просто поостерёгся вести разговор на французском, находясь на оживлённой площади провинциального городка. Он попытался уединиться в каком-нибудь кафе, но не обнаружив ни в одном достаточной приватности, решил звонить с дороги. Покинув Миллерово, он свернул на полевой тракт, проехал по нему километров десять или пятнадцать, выбирая походящее место в лесополосе или на пустынном кургане, откуда лучше брал мобильный телефон,- однако всякий раз находил причину, чтобы продолжать поиски лучшей диспозиции.

В итоге, поколесив по степи с полчаса, он развернулся и поехал назад, так и не позвонив Катрин.

Рациональных причин этому поступку не имелось - ведь что бы ни произошло с момента его не столь уж и далёкого - всего-то три недели!- отъезда из Швейцарии, Катрин непременно приняла бы звонок. Далее, в каком бы униженном и скованном из-за отсутствия денег и документов состоянии он ныне ни находился, всегда имелась возможность договориться о побеге за кордон - например, через грузинскую границу. Там он мог сдаться властям и потребовать сообщить о нём в швейцарское посольство, которое к тому моменту было бы уже оповещено и подготовило для него европейский паспорт. Однако мысль о побеге, означающем возврат в прошлое, была для Алексея неприемлемой.

Возможно, подлинной причиной нежелания звонить являлось сомнение в искренности Катрин. Шальная, мимолётная, однако безумно горькая мысль о том, что приветливость семейства Шолле могла быть обусловлена желанием их самих, прежде американцев, запереть его в лаборатории в интересах науки о продлении жизни, которая с некоторых пор сводит с ума всех сильных сего мира, - эта мысль отравляла Алексею сердце. Правда, вспоминая счастливые дни, проведённые с Катрин, и буквально поминутно восстанавливая в памяти взгляды, жесты и произнесённые слова, Алексей не находил ровным счётом ничего, что могло бы свидетельствовать в пользу данной жестокой версии, однако и исключить её насовсем не мог.

“Всё может быть, потому что всё уже было”,— с грустью думал он, вспоминая глаза Катрин, полные доверия и любви. В эти минуты ему хотелось оставить сомнения, зажмуриться - и далее следовать исключительно этому всеохватывающему чувству душевной открытости и веры в лучшее,- однако никуда не уходящие тайные страхи, словно капли яда, сковывали естественный сердечный порыв.

Он отчётливо понимал, что вероятность предательства - жалкие доли процента, в то время как вероятность настоящей любви - практически абсолютна. Однако после последних событий эти крупицы яда жестоко и бесконечно отравляли все до одного его чувства, не позволяя вернуться к их прежней безрассудности. Поскольку исправить подобное положение доводами разума он не мог, оставалась вера, зовом которой надлежало руководствоваться. Только вот верит ли он в любовь Катрин?

В поисках ответа Алексей неоднократно пытался заставить себя согласиться с тем, что всё-таки он верит. Однако всякий раз какое-то неизведанное новое чувство, поднимавшееся изнутри, волной сомнения разрушало и смывало это выстраданное сердцем согласие. Он не мог понять, отчего так происходит, и вовсю грешил на свою “ненормальность”, обрекающую его жить в двадцать первом веке с представлениями века прошедшего. Или он знал нечто такое, чего не знает никто из его нынешних современников, и этот груз знания о грядущем не позволяет ему упиваться простыми и открытыми радостями сегодняшнего дня?

Ибо даже искушённый полковник абвера Норманн фон Кольб, после общения с Рейханом знавший и понимавший значительно меньше, чем теперь знает и понимает он, Алексей Гурилёв, счёл за благо скрыть своё знание в записках, пролежавших взаперти до самой кончины. Выходит, знание это несовместимо с простой человеческой жизнью, поскольку прежде остального убивает в людях искренность и веру.

Покинув пределы Ростовской области и находясь уже на короткой дистанции от дома, Алексей неожиданно свернул с асфальта и долго гнал по открытой степи в направлении далёкой вершины большого пологого холма. Взобравшись на неё, он заглушил мотор мотоцикла и улёгся спиной на пожухлую траву, глядя в высокое и бесконечное вечернее небо.

“Что моя жизнь в сравнении с этой бесконечной и вечной степью?— думал он, ощущая за переносицей жжение от проступающих слёз.— Жалкая песчинка, которой я желаю придать особую значимость, читая книги, ведя умные разговоры и поднимая бокалы с дорогим вином, когда имею такую возможность… Однако всё это пройдёт, как проходит облако по небу. Как проходят желания, иллюзорно ставящие человека в центр вселенной, или проходят деньги, способные купить полмира. Ибо всё, что мы желаем - тоже пройдёт, как проходит и обращается в прах всё когда-либо приобретённое…”

“А сколько народов прошли через эту самую степь - прошли и исчезли навсегда, растворились в несуществующем прошлом, которое мы наивно и неумело пытаемся воссоздавать и оживлять с помощью исторической науки и литературы? Готы, гунны, сарматы, хазары, половцы, с которыми некогда в этих самых местах бился князь Игорь, после них монголы, турки, беглые холопы, казаки, полки Деникина и эскадроны Мамонтова, впоследствии разбитые красными дивизиями в дым… А вскоре - уже и следующая война, и невесть ещё что впереди… Сколько человеческих надежд, больших и малых, растворились за минувшие века в каждой частице этого пространства, лишь внешне кажущегося заброшенным и пустынным? И сколько крови излилось на каждый клочок этой сухой земли, пропахшей полынью, сколько душ навсегда отлетело отсюда, унося с собой превосходящую любое физическое страдание сокровенную боль от внезапно и необратимо оборванной жизни? И где теперь весь этот океан навсегда исчезнувшего бытия, кто примет и поймёт его?”

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});