— В пятую! — раздалась команда.
Солдат взял Юру сзади за шиворот, как щенка, и повел, толкая перед собой. Юра уже не вспоминал героев из прочитанных книг, а только повторял про себя все самое плохое, что он знал о Гоге, разжигая свою злость.
Его ввели в большую комнату. Канцелярский стол и два стула. Посредине — широкая скамья. Яркая лампа под низким потолком.
Князь сел за стол, вынул лист бумаги. С ним рядом стал Гога Бродский.
— Ты сказал, — в голосе Гоги клокотала с трудом сдерживаемая ярость, — что подслушал генерала Слащева и донес на меня партизанам об алуштинском деле… Ты приписал моим людям и мне убийство и ограбление подполковника Брагина?
— Сказал! — Юра уже весь кипел от злости, теперь ему было море по колено.
— Мерзавец! А кто врал мне в Эльбузлах, будто едет из Карасубазара, где был у директора сельскохозяйственного училища, кто врал мне, будто моя мать вашего коня покупает? Кто убил подпоручика Спотаки и рядового Лютова? Твои друзья-бандиты, которых ты привез!
Юра молчал, опустив голову и глядя себе в ноги.
— Знакомая поза! Но у меня ты заговоришь! Яремчук, сними-ка с этого бывшего гимназиста Первой екатеринославской классической гимназии штаны и рубаху.
Юру бросили на скамейку. Кто-то надавил ему на плечи, кто-то сел на ноги.
— Так, — услышал он ненавистный голос Бродского.
Гога громко объявил:
— Молокососов порют нагайками, но я уже знаю твою упрямую хохлацкую натуру… Ты большевистский агент, шпион, подосланный в Судак. — Взяв из рук солдата шомпол, он продолжал: — Я заставлю тебя вспомнить, как ты крал в гимназии винтовки для красных, как ты обманул меня в Эльбузлах, как ты оклеветал меня!
Раздувая ноздри, Гога поднял шомпол над головой и шагнул к скамейке. Юра закрыл глаза, стиснул зубы и решил держаться, как тот запорожец, о котором рассказывал Дмитро Иванович: «Казалы, воно боляче, колы з жывой людыны шкиру знимають, а мени воно неначе комахи кусають». Нет, он не закричит!
Свистнул шомпол. Юре показалось, будто его рассекли пополам. Его тело изо всех сил рванулось кверху. И нечеловеческий вопль вырвался из его груди.
— Ага, запел! — прохрипел Гога.
И второй удар снова швырнул Юру кверху.
— Говори! Будешь говорить? — Гога снова изо всех сил ударил его шомполом.
Кровь из рассеченной кожи залила Юрину спину. Гога отшвырнул шомпол.
— Всыпь ему, Яремчук! А вы, — крикнул он державшим Юру солдатам, — учитесь!
Ненавидя себя за жалобные вопли, мертвея от боли, Юра впился зубами в левую руку и порывисто, шумно задышал носом.
Свистнул шомпол, тело рванулось, но он не крикнул.
На седьмом ударе в комнату вошел Фальстаф и, еще не закрыв за собой дверь, недовольным тоном крикнул:
— Шомполами? Зачем? Прекратить!
— Я приказал! — сказав это, Гога встал, тем самым как бы подчеркивая нежелательность чьего-либо вмешательства. — Продолжай, Яремчук! Высеки искру правды!
— Звонил генерал! Приказал сейчас же выпустить Сагайдака!
— Но это же черт знает что! Мальчишка многое знает! Разведчик бандитов! Клеветник!..
— Не будем преувеличивать… Приказ есть приказ! А мальчишка действительно кое-что знает. В деле об убийстве и ограблении подполковника Брагина появились некоторые пикантные обстоятельства… — Фальстаф сказал это Гоге, любезно улыбаясь. — Но я полагаю, что джентльмен с джентльменом всегда найдут общий язык. А этот мальчишка с его враками не стоит нашего труда… Полезнее его отпустить, этого мальчишку! А то он такого наговорит!
— Арестованного не выпускать! Я сам поговорю с генералом! — крикнул Гога и очень торопливо вышел.
— Жаль! Очень жаль! Еще немного, и он бы заговорил, — отозвался со своего места князь, которому экзекуция явно доставляла удовольствие.
Через минуту вернулся взбешенный Гога.
— Нет, так мы не победим! — выкрикивал он, брызгая слюной. — Я буду жаловаться… А ты… Дуракам счастье! Нашлись сиятельные заступники! Но мы с тобой еще встретимся! Лгун!..
Собрав последние силы, Юра с трудом поднялся со скамейки, дрожащие ноги подламывались.
Гога и князь ушли.
— Я сделал все, чтобы избавить тебя от боли. Не вздумай болтать, будто тебя били. Мигом опять очутишься здесь. А второй раз будет хуже!.. Понял? — Фальстаф уже был совсем другим: злым и чем-то встревоженным. — И советую, нет — требую, молчать обо всем! Раньше я требовал слов, а теперь молчания.
Юра не ответил. Пересиливая боль, он кое-как надел штаны и рубаху.
— Яремчук, выведи его за ворота! — кивнул Фальстаф в сторону Юры.
620
Закусив губу, еле передвигая ноги, Юра наконец выбрался во двор. Его ослепило солнце и ярко сверкавшие на выбеленных стенах соседних домов зайчики. Что сейчас: утро? день?..
За перевитыми колючей проволокой железными воротами на противоположной стороне мостовой он увидел линейку, запряженную Серым, и сидевшего на ней отца. Но прошла целая вечность, пока он туда добрался.
6
Отец торопил:
— Садись скорее!
Серый повернул голову и приветственно заржал. Но Юра был не в силах поднять ногу на подножку.
Еле шевеля губами, он прошептал:
— Уезжай! Я пойду пешком…
— Почему? Садись! Я тебе помогу!
— Не могу ни сидеть, ни лежать…
— Били?
— Ага! — кивнул Юра и, медленно переставляя ноги, двинулся по дороге к дому.
Отец ехал рядом.
— Ложись на линейку животом! — предложил отец.
Линейка чуть тащилась. Петр Зиновьевич сдерживал
Серого. Юра лег. Под палящими лучами солнца его рубаха и штаны присыхали к сочившимся ранам, и каждый незначительный толчок вызывал мучительную боль.
Куда ему до запорожца! Как девчонка, кричал. Позор! Нет! Он потом тоже не кричал. А Гоге он отомстит! Он возьмет велодок, подстережет Гогу и пристрелит!
Юра жестоко страдал от своей, как он думал, слабости, не зная, что от удара шомполом кричат и взрослые люди.
Лежать на линейке все труднее. Присохшая одежда вызывает страшную боль в ранах. Юра попросил отца остановиться и слез с линейки. Лучше он пойдет пешком. Потихоньку дойдет, отдыхая. Отец стегнул Серого и крикнул, что выйдет Юре навстречу.
Послышался цокот идущей широкой рысью пары лошадей. Графских рысаков, гнедых со звездой на лбу, Юра узнал сразу. Ему никого не хотелось видеть, и он повернулся к забору и стал внимательно рассматривать каменную кладку. Экипаж остановился у него за спиной.
— Мой милый, поздравляю с освобождением! — раздался голос Таты. — Благодари же скорее свою избавительницу — графиню!