логофет Лев Мелентий гнул свою линию, и она во многих местах совпадала с линией василевса. Так, Лев Мелентий был очень твёрдо настроен на примирение с руссами и болгарами, а мечты о холмах Иерусалима, к которым после взятия Антиохии устремились мысли ромейских военачальников, счёл утопией. Полководцы его не поняли. И, конечно, не поняла великого логофета святая церковь. Неудивительно: заграбастать такой лакомый кусочек, как Гроб Господень, было мечтой всех её голов – то есть, глав, уже несколько столетий.
Однажды утром – кажется, это было двадцатое ноября или близко к этому, Лев Мелентий вызвал к себе своего первого помощника, который официально именовался секретарём. Никифор Эротик был ещё дома. Получив вызов, он через полтора часа явился с унылой физиономией во дворец и сразу направился к западному крылу, где располагались покои его начальника. Преодолевая длинные коридоры, юноша, по обыкновению, останавливался болтать с каждым встречным. Он не спешил. И вот, наконец, его путь закончился. Лев Мелентий сидел за своим рабочим столом и глубокомысленно очинял перо маленьким ножом с бамбуковой рукояткой. Прямо напротив стола распластался всем своим жирным телом в кресле паракимомен, евнух Василий. Два царедворца о чём-то тихо беседовали. Когда Никифор вошёл, они оба сразу ему кивнули. Он поклонился сразу обоим, выпрямился и стал созерцать пенную поверхность Босфора, вид на который великолепным образом открывался из северного окна.
– Что видно, что слышно? Какие новости? – обратился магистр к секретарю с вопросом, который никогда не был данью формальности.
– Я не думаю, что вторжение неминуемо, – заявил Никифор, сразу поняв, о чём идёт речь – ведь евнух Василий лишь накануне вернулся из инспекционной поездки по северным рубежам, – купцы и лазутчики говорят одно: русский князь пьянствует в Преславе. Думаю, что он ждёт от нас неких предложений. Речь, несомненно, идёт об увеличении ежегодной дани.
– Так он, по твоему мнению, притащил на Балканы сто пятьдесят тысяч воинов только лишь для того, чтоб поторговаться?
– А для чего же ещё? – пожал секретарь плечами, – если бы он хотел воевать, давно бы уж начал.
– Кроме того, – перебил Василий, подняв короткий и толстый палец, – он объявил бы войну! Он сразу послал бы в Константинополь гонца с коротким письмом: «Я иду на вас!» Он всегда так делал. Иначе не было никогда.
Логофет задумался, отложив перо. Перочинный нож он не убирал, как будто намереваясь найти ему ещё какое-то применение.
– Хорошо, – проговорил он спустя несколько секунд, опять поглядев на секретаря, – ступай-ка сейчас к царице.
– Для какой цели? – осведомился Никифор.
– Ты обрисуешь ей ситуацию на Балканах. Необходимо, чтобы она согласилась выплатить Святославу вдвое против того, что было ему уплачено год назад. Ты прекрасно знаешь, что без неё такие дела не делаются! Ступай. А я через час пойду к василевсу. Время не терпит. Надо уже начинать снаряжать посольство.
– Я понял тебя, магистр, – сказал Никифор и поспешил к Феофано.
Из всех мужчин только он и личный телохранитель царицы, звали которого Анемас, имели свободный доступ к ней в комнаты. Анемас отнюдь не являлся ни евнухом, ни глупцом, ни гадким уродом. Но было общеизвестно, что он равнодушен к женщинам. И, вообще, ко всему на свете. Это был мощный, красивый, чётко отлаженный механизм, а не человек. Последние два с половиной года, после ухода Рагнара, он неизменно сопровождал царицу везде и две трети суток нёс неусыпную стражу перед дверьми в Лавзиак. Так именовались её покои.
Поднявшись к ним по крутой улиткообразной лестнице, секретарь увидел, что Анемас сидит на скамеечке, положив на колени саблю. Из-за дверей доносились пронзительный женский визг и грозная брань царицы. Также был слышен топот от беготни и тихие причитания других девушек.
– Что такое там происходит? – спросил Никифор у Анемаса. Тот поглядел на него холодными голубыми глазами и объяснил:
– Госпожа разгневана.
– Это ясно! Я спрашиваю тебя, на кого она так разгневана?
– На одну из своих прислужниц.
– Чёрт побери! На какую именно?
– На Ирину. Она её избивает палкой.
Никифор оторопел. По его спине прошёл холодок.
– Ирину? Племянницу Варды Склира? Палкой? За что?
– Она хочет выйти замуж.
– Ирина?
– Да.
Никифор решительно распахнул одну из створок двери и быстро вошёл. В эту же секунду ему пришлось отшатнуться от белокурой юной красавицы, что бежала прямо к дверям, ревя во всю глотку и заливаясь слезами. За ней гналась Феофано – в монашеском одеянии, босиком. Она хлёстко била девушку по затылку, спине и прочим частям бамбуковой тростью и осыпала её проклятиями. Царица напоминала взбесившуюся пантеру. Но, тем не менее, секретарь решительно преградил ей путь и взял её за руки. Избиваемая, воспользовавшись его услугой, благополучно выскользнула за дверь и помчалась вниз по винтовой лестнице, оглашая рёвом все этажи. Тогда гнев царицы обрушился на Никифора.
– Негодяй! Подонок! – выла она, брызгая слюной и пытаясь вывернуться, – подлец! Анемас, ко мне!
– Анемас, не двигаться! – строго выкрикнул секретарь. Богатырь исполнил его приказ. Он неплохо знал свою госпожу. Столкнувшись с подобной наглостью, Феофано от возмущения уронила трость и пришла в неистовство. Кое-как спасая лицо от её плевков, Никифор заметил возле кровати ещё трёх патрицианок очаровательной внешности, в бриллиантах и белоснежных туниках, расшитых золотом. Они были очень напуганы. Пользуясь своим коротким знакомством с ними, оплёванный секретарь велел им уйти. Юные особы охотно сделали это и хорошенько прикрыли за собой дверь. Взбесившаяся пантера не унималась. Она хрипела уже, продолжая биться в руках Никифора:
– Сволочь! Тварь! Кошачья блевотина! Ты за это ответишь мне! Да, да, да! Я прямо сегодня отдам тебя палачу! Ты кровью умоешься, клянусь дьяволом!
– Святослав объявил войну, – сказал секретарь. И сразу почувствовал, что держать царицу больше не нужно. Он её выпустил. Она сделала шаг назад. Лицо её стало бледным. На нём возникла растерянность.
– Как могла ты её избить? – продолжал Никифор, – ты что, забыла, кто её родной дядя?
– Она меня предала, – тихо возразила императрица, как бы оправдываясь. Её собеседник топнул ногой.
– При чём здесь она? Выходить ей замуж или не выходить – решает её отец, Константин-патрикий! А его брат – Варда Склир! Великий доместик, командующий всей армией! Как могла ты унизить его племянницу? Если ты не желаешь, чтобы она выходила замуж, то объяви об этом её родне, и никакой свадьбы не будет. Зачем бить девушку?
– Я могла её и убить! – почти с прежней силой вышла из себя Феофано, – я ей позволила мыть мне ноги! Она была этим счастлива! Они все гордятся возможностью это делать! И её родственник, о котором ты говоришь – мой слуга, мой раб! Я ему доверила армию, потому что она принадлежит мне! Да, да, они все: магистры, патрикии, анфипаты – мои рабы, чёрт возьми! А про остальных, включая тебя, и говорить