евангелия. За ними в два ряда двигались двенадцать черных, рыжих и седых дьяконов. Они трясли большими бородами, закатывали глаза, поднимая к небу свои басы:
И рас-то-ча-тся врази-и-и-и его-о…
Плыли хоругви. Звеня шпорами, выбритые, надушенные, с подкрученными усами, в новых мундирах, шли генералы, полковники, офицеры… Впереди генералы Губатов и Михайлов, Мултых под руку с матерью, одетой в траур, граф Тернов в белом парадном мундире Преображенского полка и штабные адъютанты, полковники, капитаны — весь блеск армии…
В роскошном сером автомобиле «бенц» ехал командир английского крейсера в белом кителе и высокой фуражке. Его самодовольное лицо щурилось на солнце. Вместе с ним в машине сидели английские моряки — офицеры и два журналиста. Позади на губатовской длинной машине ехали французские офицеры. За ними шли отставные полковники, генеральши, полковницы, чиновники и чиновницы, седые, морщинистые, синие, белые, желтые… Здесь были и молодые женщины в драгоценностях, белых платьях, и только что выклюнувшиеся юнцы, гимназисты, студенты-белоподкладочники, фабриканты и торговцы — все со своими чадами и домочадцами.
От собора и по всей площади протянулись военные части. Со дворов выходили и примыкали к процессии обыватели, по сторонам толпой бежали мальчишки.
В этом пышном и довольно внушительном шествии не было ни одной рабочей блузы, ни ситцевой кофты, ни простого платка.
На перекрестке главной улицы процессия остановилась. Мостовая была завалена трупами, удушливая, сладковатая вонь кружила головы.
Благочинный замялся, пропустил вперед дьяконов и тихо сказал генералу Губатову:
— Ваше превосходительство, надо было бы убрать… Теряется благолепие…
Мултых пьяно качнулся и перебил его:
— Никак-с нет-с. Для примера лежат, для страха…
Процессия, медленно плывшая вперед, стала все чаще и чаще задерживаться перед грудами неубранных трупов. Подбирая рясы, священники и дьяконы обходили, перешагивали, перепрыгивали через смрадные тела мертвецов. Певчие теперь пели нестройно, ряды процессии сбивались, люди держались друг за друга, чтоб не поскользнуться, косились на повешенных и говорили шепотом, словно в церкви. Дамы ахали, зажимали носы кружевными платочками; буржуазные юнцы бледнели, озирались, думая, как бы сбежать.
В толпе раздавались возгласы:
— Ох! Я больше не могу дышать этим зловонием.
— Где одеколон? Я забыла захватить.
— Это напрасно… Надо было заставить убрать. Это слишком…
— Боже, боже! Несчастная Россия!..
Автомобили интервентов, медленно подвигавшиеся в толпе, тяжелыми колесами давили трупы. На асфальте зловещей ржавчиной стыли лужи крови.
Мултых без остановки говорил, хвастался своими кубанцами, рассказывая чуть ли не про каждого повешенного, кто он, как его пытали и как молил его, Мултыха, о пощаде. Казалось, Мултых ведет экскурсию по музею человеческой жестокости и, как добросовестный проводник, с циничным хладнокровием дает объяснения.
Кто-то из группы офицеров затянул:
Боже, царя хра-а-ани-и…
Процессия подхватила:
…Сильный, держа-а-вный…
Крестный ход, дойдя до моря, свернул мимо здания адмиралтейства и по Строгановской улице направился к молу, где собирались отслужить молебен.
У мола процессия остановилась.
Благочинному поднесли чашу со святой водой, и он, высоко подняв кисть, покропил море, где предыдущим утром утонуло во время паники немало белогвардейцев. Все обнажили головы, и по толпе прошел шорох — крестились.
Благочинный сказал проникновенно:
— Да приимет господь души невинно погибших от руки злодеев, да вознесет он их в райские кущи!
Буржуа прикладывали к глазам платки, многие опустились на колени… Благочинный покропил святой водой склоненные головы.
Невдалеке два французских миноносца, пришвартованные плотно к молу, грузили уголь. Увидев крестный ход, моряки побросали работу, столпились на палубах. Они смеялись, указывая пальцами на косматых дьяконов, на иконы и хоругви. Когда крестный ход проходил мимо миноносцев, хохот моряков возмутил многих в процессии.
— Ты слышишь, мой сын? Они смеются над нами, — громко сказала мать Мултыха.
— На этих боевых судах сидит красная зараза, — передернулся Мултых.
— Позор французского флота! — воскликнул Губатов.
Граф Тернов, кусая губы, крикнул на палубу миноносца:
— Nous n'excusons pas les traitres![18]
Один из моряков сделал комический жест, насмехаясь над близорукостью Тернова. Другой выразительно показал кулак. В это время в машине Губатова поднялся французский офицер.
— Brigand, tu me payeras![19] — крикнул он, грозя дерзкому моряку рукой, затянутой в белую перчатку.
Процессия, негодуя на французских моряков, «зараженных идеями большевизма», прошла на конец мола, где только что пришвартовались два английских миноносца. Англичане стояли у поручней плотной белой стеной. Над процессией взметнулись сотни рук, полетели вверх шляпы, платки, цветы… Женщины посылали английским офицерам воздушные поцелуи. Все восторженно кричали:
— Привет англичанам!
— Прцвет спасителям!
— Ур-ра!.. Виват!..
Хоругви сияли на солнце, покачиваясь над шумевшей толпой, склонялись, как покорные знамена, отражаясь в зеленой воде. Английские офицеры сгруппировались на мостиках миноносцев. Они прикладывали руки к козырькам, улыбаясь, рассматривали в бинокли женщин.
Благочинный вышел вперед, окруженный духовенством, взмахнул широким златотканым рукавом.
— Русская церковь приветствует вас! — сказал он. — Русский народ, не потерявший веры в бога, надеется на вас, носители мира, как на братьев своих во Христе. Он не забудет любви вашей.
— Да здравствуют англичане! — громко закричал Мултых.
— Урр-р-ра-а англичанам! — заревел крестный ход.
— Ур-ра!..
— Да здравствует Британия, владычица морей!
Цветы летели на палубы миноносцев. Офицеры, чиновники, торговцы, фабриканты подошли вплотную к высоким серым бортам. Капитан крейсера, окруженный дамами, вышел из автомобиля. Вокруг него сыпались цветы. Он стоял выпрямившись, руку под козырек, снисходительно кивал головой.
Английские офицеры с мостика миноносца бросали в толпу плитки шоколада. Сразу половина процессии припала к земле. Англичане захохотали. Дамы лазали на четвереньках, рвали платья, шляпы, ломали зонтики… Почтенные буржуа ползали по камням, отыскивая плитки. Каждый старался ухватить заграничный английский шоколад, приобрести его как память, как дорогой гостинец Антанты. На миноносцах стоял несмолкающий хохот. Офицеры кричали: «Русь! Русь! Русь!..» — и полными горстями кидали шоколад и конфеты.
Толпа словно обезумела. Процессия превратилась в беспорядочную груду мундиров, платьев, костюмов.
— Спасите!
— Да здравствуют англичане!
— Отдайте, это моя плитка!
— Помогите, задавили!..
— Урр-р-ра-а британцам!
— Пустите… Вы задушите…
— Конфеты, конфеты!
Генерал Губатов, бледный, в расстегнутом мундире, едва выбрался из толпы.
Мултых выхватил маузер…
Выстрелы отрезвили толпу. Люди, потрепанные, запыленные, взлохмаченные, растерянно смотрели друг на друга, сжимая в расцарапанных руках шоколад.
— Позор, позор! — твердили офицеры.
— Что вы, собакам, что ли, бросаете, сволочи?! — выходил из себя Мултых, грозя англичанам.
— Мы срамим сами себя. Спокойствие! — призывали офицеры.
3
Спустя полчаса, когда процессия разошлась по домам, в штабе загорелись жаркие споры между офицерами. Одни возмущались поведением англичан, считали нужным требовать извинения от командующего эскадрой. Среди этих непримиримо настроенных главенствовал Мултых. Другая часть офицерства, наоборот, расценивала поведение