живодер? Ну, что надо, скотина?
Граф Тернов, бледный, с закушенной губой, спустился вниз и ткнул концом хлыста в подбородок Юнгова.
— Хамье! — крикнул он. — Земли захотел? Я тебе дам землю, до страшного суда хватит…
Минуту длилось молчание. Юнгов медленно покачивался на руках казаков. Вдруг с необыкновенной силой он встряхнул плечами и, вырвав правую руку, ударил Тернова прямо в лицо, по пенсне.
— А-ах!..
Тернов упал на руки Богарчука. Корнет бросился вперед и, приставив наган к виску Юнгова, выстрелил. Голова командира поникла…
Граф густо размазывал по лицу кровь. Осколки пенсне глубоко вдавились в его щеки. Он крутил головой, щурил близорукие глаза. Колени дрожали, он повторял:
— Сжечь его! Немедленно. Живьем сжечь!.. На кресте распять… ноздри вырвать… Где он?
Тернов беспомощно разводил руками. Он ничего не видел без стекол.
— Его уже кончили, ваше высокоблагородие… Застрелили, — тихо доложил Богарчук.
— Кто застрелил? Кто смел? — яростно завопил граф.
— Корнет Шмелев застрелил. В голову.
— Под арест корнета Шмелева! На десять суток!
Кругом графа суетились. Врач отряда забинтовал ему лоб и щеки.
— Ничего не вижу, — стонал граф. — Черт возьми, что я буду делать без пенсне? Послать нарочного в город! Я — слепой. Будь они прокляты!.. Слепой…
Между тем казаки разложили полуживых партизан на камнях двора. Началась массовая порка шомполами. Многие умирали после первых же ударов. За воротами родные партизан требовали пропустить их, наседая на казаков, а те били нагайками, ножнами шашек женщин, детей, стариков…
Казаки снова взвалили на мажару безжизненные тела партизан.
В это время на крыльце опять появился Тернов. Его лицо было забинтовано. Он щурил слепые свои глаза и, поддерживаемый под руки двумя казаками, шел, осторожно ступая. Его подвели к мажаре.
— Приказ выполнен, ваше высокоблагородие, — отрапортовал Богарчук. — Бандиты перепороты, засечены. Сейчас везем до общей могилы. На Собачий курган.
Граф ткнул пальцем в свисавшую с мажары ногу партизана.
— Это что? — спросил он.
— Нога, ваше высокоблагородие, — почтительно ответил один из казаков, поддерживавших графа.
— Руби ее, руби ее!
— Он уже мертвый, ваше высокоблагородие.
— Ага… А это что?
— Это я, ваше высокоблагородие, вахмистр Богарчук.
— Та-ак… Ничего не вижу, черт возьми… — Граф, морщась, медленно побрел к крыльцу.
Нагруженную трупами партизан мажару под конвоем вывезли в поле. Жители рыбачьего села Старый Карантин шли позади. Рыдали женщины, плакали дети, кляли казаков, бросали в них камни. Казаки огрызались, грозили стрелять…
Мажара остановилась неподалеку от села, на месте, где были глубокие ямы, откуда прежде выбирали желтую глину. В ямы сбросили партизан. Жители, окружив казаков, рванулись к телам своих отцов, братьев, мужей.
Старуха Слюнько, недавно потерявшая двух сыновей, ползала на коленях, прося пустить ее к трупу своего третьего, последнего сына:
— Да-а-айте проститься… Да-а-айте…
В куче засеченных партизан некоторые еще шевелились, широко раскрывая рты, глотали воздух…
Казаки стреляли вниз, в яму, приканчивая живых.
3
Рано утром по городу разнеслось известие, что пали Старокарантинские каменоломни, что из недоступных нор вытащили тридцать пять задушенных газом партизан. Эта весть для белогвардейского офицерства и городской буржуазии прозвучала как долгожданная радость. И в штабе и в контрразведке повторяли на все лады, что наконец-то найдено средство для ликвидации партизан в подземельях. Сколько было потрачено средств, золота, валюты, всевозможного военного снаряжения, чтобы целое полугодие держать в осаде каменоломни! Сколько умнейших голов работало над созданием проектов, сколько различных комиссий билось в поисках методов изничтожения партизан! Иностранные военные специалисты подавали множество предложений — химических, гидравлических, гидротехнических, созывали объединенное англо-французское совещание инженеров, людей науки, выделяли специальные комиссии, которые заседали бесконечное количество раз…
Генерал Губатов со всем штабом, английскими офицерами и корреспондентами поспешно выехал в Аджимушкай, чтобы присутствовать при разгрузке подземелья от задушенных партизан и жителей-беженцев. Кроме служебной необходимости быть при ликвидации каменоломен, каждому офицеру хотелось взглянуть на страшных подземных людей, о которых за полугодие успели сложиться легенды.
Лебеденко сделался героем дня. Его поздравляли, сулили награды, перед ним заискивали. Генерал Михайлов велел отобрать из разных рот пятьдесят лучших охотников и, выдав им противогазы, приготовить их к спуску в подземелье. Михайлов ожидал, что откликнутся сотни желающих выслужиться — и легко выслужиться, ибо спуск в каменоломни уже не представлял почти никакого риска. Однако охотников оказалось мало. Все колебались. Не верили в безопасность спуска в подземелье, хотя пример Старокарантинских каменоломен безошибочно показывал, что в туннелях не может остаться в живых ни одного человека. И все же сознание очевидной безопасности не могло устранить страха.
Стесненный временем, боясь опоздать с подготовкой к приезду командующего фронтом Губатова, Михайлов произнес краткую речь, в которой убеждал подать пример бесстрашия. Он подчеркнул необходимость показа иностранцам изобретения инженера Лебеденко.
К моменту прибытия генерала Губатова в Аджимушкай команда в пятьдесят человек в противогазах и с ручными пулеметами была готова к спуску в каменоломни. В качестве проводника из соседней деревни привели какого-то крестьянина-каменореза, когда-то работавшего в штольнях. Полчаса бились — учили его дышать через противогаз. Наконец, окруженные всеобщим вниманием, пятьдесят добровольцев скрылись в глубине захода.
Команда двигалась медленно, неся зажженные факелы. Пройдя несколько десятков шагов по широкой галерее, все остановились. Впереди была могильная тишина. Она резала уши, как самый сильный грохот. Офицеры, гимназисты, казаки, соблазнившиеся выслугой и наградами, постояли немного и так же осторожно двинулись дальше. Пройдя несколько перекрестков, вновь остановились, прислушиваясь. Нигде ни малейшего шелеста, только слышалось дыхание сквозь резиновые маски…
Долго всматривались в темноту сквозь запотевшие стекла противогазов. Наконец командир безмолвно махнул пулеметчику рукой. Тот выпустил короткую очередь во мрак. Эхо раскатилось по всем штольням тысячами звонких отголосков и оборвалось все той же мертвой тишиной.
Команда спускалась все ниже. Мерный гул сапог нарушал безмолвие подземелья.
Еще через два перекрестка натолкнулись на несколько скорченных трупов — то были отравленные газами партизаны. Тут же валялось оружие. Команда воспрянула духом и быстрым шагом направилась дальше по склону штольни.
Между тем наверху, у темного, как отверстие колодца, захода, толпа белых все густела и густела. Со стороны могло показаться, будто туда принесли хоронить какого-нибудь знатного покойника и вот вокруг его гроба, перед спуском в могилу, сгрудились люди, теснятся, вытягивают шеи, стремясь увидеть лицо мертвеца.
Генерал Губатов, штабные офицеры и англичане в белых кителях стояли вблизи, стесненные оградой зеленых френчей.
Губатов энергично жестикулировал, объясняя союзникам расположение каменоломен, историю борьбы с партизанами, ее невероятные трудности. Генерал рассказывал, что сам неоднократно спускался в подземелье, сам изобрел целую систему внутренних взрывов, и обещал английским офицерам и журналистам устроить прогулку под землей, когда разойдутся газы. Губатов говорил много, с