А вот поездок у АНа больше не было почти три года. До весны 1981-го. Никаких.
И прежде чем перейти к рассказу о годах 80-х, стоит, наверно, произвести некоторую стратификацию. Поездки 70-х — самых тяжелых лет в жизни АБС вообще и в жизни семьи АНа в частности, — делились на две категории — совместные с Еленой Ильиничной, когда отношения их как-то успокаивались, нормализовывались, когда они во всем устраивали и радовали друг друга, и — поездки АНа самостоятельные, в одиночку, вроде как по работе. То есть действительно по работе, но кто скажет сегодня, какие аргументы были у него тогда на первом месте?
К совместным относятся: Малеевка в 1972-м, Дубулты в 1974-м, уже упомянутая солнечная Болгария и не менее солнечный Таллин во время съёмок «Сталкера». С погодой в то лето и впрямь повезло. Между прочим, вместе с ними отдыхала тогда и Маша перед последним курсом института. А ещё не исключено, что из полутора месяцев пребывания АНа на Украине (с 22 июля по 20 августа 1975-го в Киеве и потом до сентября в Пирнове — чудесном курортном месте на Десне) какую-то часть времени была с ним и ЕИ, а не только друзья семьи Бобринские, в просторечии именуемые Бобрами.
Абсолютно же индивидуальными поездками, кроме предсъездовского агитпоезда, стали киношные командировки — три (или четыре) не самые короткие в Душанбе (1973 — 1974) и ещё раньше — Кишинёв. Тоже как минимум дважды, но даты других поездок не установлены точно. А вот из первой есть письмо брату:
«Кишинэу, 3.02.71
…Как я и предполагал, здесь, в Кишиневе, договор на этот на фильм о Павле Ткаченко (герое-революционере местного значения. — А.С.) не имеет самостоятельных перспектив (пока), а является формой уплаты мне (аванс) за работу на Борецкого. А жаль: я здесь подчитал кое-что, можно было бы написать интересный приключенческий фильм. Впрочем, Борецкий уверяет, что если нынешний сценарий понравится в здешнем ЦК (у нас там один из секретарей — консультант), то дело может очень даже пойти.
Кишинёв — громадная, очень грязная деревня с собственной Академией наук».
Приписка в конце — ну прямо пушкинская! Вспомните его хулиганское стихотворение «Из письма к Вигелю»
Проклятый город Кишинёв!Тебя бранить язык устанет.Когда-нибудь на грешный кровТвоих запачканных домовНебесный гром, конечно, грянет,И — не найду твоих следов!Падут, погибнут, пламенея,И пестрый дом Варфоломея,И лавки грязные жидов:Так, если верить Моисею,Погиб несчастливый Содом.Но с этим милым городкомЯ Кишинёв равнять не смею…
Говорят, молдаване до сих пор обижаются. Ну, если они ещё и на АНа обидятся, он будет в хорошей компании. На самом деле ему постепенно начинает нравиться в Кишинёве. И совершенно очевидно, что второй раз он был там в тёплое время, вероятнее всего, в августе. Мариан Ткачёв, у которого тогда в Кишинёве жила мама и работала в консерватории, вспоминал:
«Натанычу там было скучновато, и его развлекал обычно Вася Загорский, мой друг, композитор, он жил на одном этаже с тем, кто заведовал этим сценарным делом. Натаныча он обожал, рассказывал мне восхищенно: „Представляешь, он никогда не попросил у меня лишнего рубля. Интеллигентнейший человек! Другие тоже интеллигентными себя называют, но денег просят“.
А как он спрашивал: „Ты маме будешь что-то посылать?“ Я иногда посылал, а иногда просил его купить. Как-то, помню, дал ему десятку, надо было купить перчатки, такие тонкие, в театральном магазине на Пушкинской. Ну, он и купил — раз в шесть дороже, и ничего не сказал. Мама звонит мне: „Марик, ты что, с ума сошёл?“ Ну, я догадался. Так и объяснил ей, что это Натаныч с ума сошёл.
Ему там нравилось почти так же, как в Душанбе. Огромных творческих мук это не стоило. Писал какую-то халтурку и с удовольствием время проводил. А деньги хорошие платили… Ещё там неподалёку от города был совхоз розовый, и председатель его — Васин друг. Так вот, в конце лета, перед самым отъездом, Натаныч попросил Загорского — а он же там был большой человек в городе — первый секретарь Союза композиторов Молдовы, отвези, мол, меня за цветами. Ну, взяли машину и сгоняли. А оттуда прямо в аэропорт. И доехали розы, отлично доехали, будто только что срезанные. Их было там штук сто пятьдесят. Некоторые считают, что это романтические выверты, а он молодец: взял и привёз Лене, чтобы она успокоилась. Он вообще часто ей цветы покупал. И вот Лена сидела среди этих цветов, и запах был, как в раю…»
И, наконец, Душанбе.
По-моему, пребывание АНа в Таджикистане заслуживает отдельного разговора, а может, просто так сложилось, что я повстречался со многими людьми оттуда. Короче, мы оставим Душанбе на закуску, а пока завершим с хронологическим перечислением остальных поездок и сразу отметим, что начиная с 1981 года Елена Ильинична никуда не отпускала АНа одного — ни по работе, ни на отдых. Даже в Ленинград они теперь ездили только вдвоём, а ещё лучше — пусть Боря приезжает. И БН приезжал. А во все дома творчества, на все встречи с фэнами или просто с трудящимися в других городах Лена сопровождала классика. На Дальнем Востоке осенью они были вчетвером с супругами Мирерами. Дважды вместе ездили в Саратов, в 1982-м и 1985-м, один раз в Горький — в 1982-м. В 1984-м — отдыхали в Пицунде, в 1985-м коротко были в Таллине и довольно долго в Армении — опять же с Мирерами.
Про Пицунду, где они были в Доме творчества с конца августа и до середины сентября, есть запись в дневнике:
«…От Адлера до Пицунды на такси (гагринском) — 1 час пути, 11 — 12 р. Чувствую себя неважно. <…> И глаза бы мои эту черноморскую красоту не видели. Но — НАДО, Федя. 31-го вечером с Ткачёвым и Микавой, падая от усталости, правили мой второй день рождения. Марик — добрая душа — подарил отличную вьетнамскую маску и сломавшуюся сигаретницу. Читаю „Горение“ Ю. Семенова. НичеГё».
Сигаретница, надо понимать, не была уже сломанной, а просто очень быстро сломалась. А маска весьма активно использовалась по назначению — плавание, тем более в море АН продолжал любить. Кто такой Микава, выяснить не удалось, а фамилия хитрая: это мог быть и японец, но скорее всё-таки грузин. Меж тем, со слов Мариана Ткачёва, АНу там, в Пицунде, докучали поляки, сильно обеспокоенные угрозой ядерной войны. АН специально их пугал всякими ужасами, после чего, как правило, шёл вместе с Мариком на базар, и, ещё не доходя до цели, они неизменно встречали человека, который, поравнявшись с ними, наклонялся к Марику и тихим вкрадчивым голосом спрашивал: «Чача — надо?» Спрашивал только у Марика, всегда у Марика, АН даже обижался, но чачу всё равно пил, чача была хорошая. По мнению Ткачёва, там вообще все было здорово: бархатный сезон, вино, фрукты и сплошное золото на голубом. По записям в дневнике АНа всё несколько иначе. Самочувствие — паршивое, настроение — дрянь, все не нравится, все раздражает… И ближе к отъезду делается вывод: «На юг больше не поеду никогда». Но! Вот тоже штрих к портрету классика: никто этих отрицательных эмоций не замечал — ни Марик, ни его жена Инна, ни Елена Ильинична, ни Маша с маленьким Ваней, которые, по заверениям Ткачёва, были там вместе с ними, но сами об этом не помнят…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});