Дед нахмурился.
– Пей давай.
Стас послушно выпил, тут же схватился за капусту – самогон был ядреный.
А Дед уже снова наливал.
– Между первой и второй… в общем, ты понял. Пей.
Стас выпил.
– А теперь рассказывай.
– О чем?
– Что с тобой творится.
– Все в порядке.
– Ты мне зубы не заговаривай. Ты дом когда строил? В прошлом году. Какая, к черту, ступенька протерлась? Вчера пахал, сегодня ночь не спал – приспичило, значит, среди ночи дрова порубить. Леська за ягодами пошла, так вместо того, чтобы спать лечь, – ты дом латать принялся, когда это на хрен не надо дому. Значит, надо тебе. Значит, не вымотавшись до предела, заснуть не можешь. Я прав или не прав?
– Правы, – уныло согласился Стас.
– Ты мне не выкай, знаешь, что не люблю этого, – нахмурился Дед, наполняя стопки. – Пей давай. Так вот, ты – молодой, сильный, здоровый парень. Откуда у тебя бессонница? В твоем возрасте парни по ночам не спят только по двум причинам: либо от неразделенной любви, либо от разделенной. Неразделенная – это всяко не про тебя, а если бы дело в разделенной – то ты не топором, а кое-чем другим всю ночь махал бы. Значит, третий вариант. Он вообще молодым здоровым парням, тем более – на свежем воздухе, не свойственен, но ты ж у нас особенный…
Сначала Стас хотел обидеться, но Дед молчал, и любопытство взяло верх.
– Какой еще третий вариант?
– Думаешь много! – рявкнул Дед и наполнил стопки. – Рассказывай давай, что там тебя гложет.
Ветровский выпил, закусил салом с хлебом, помолчал.
– Я не знаю, с чего начать. Даже не представляю.
– Когда не знаешь, с чего начать – начинай с начала. К примеру, как тебя на самом деле зовут?
– Станислав.
– Славка, значит?
– Нет, Стас. Станислав Вениаминович Ветровский.
– Приятно познакомиться. Всеволод Владимирович Меркурьев, – совершенно серьезно сказал Дед. – А чего Лешкой представился?
– Я не представлялся, я бредил. Вы решили, что меня так зовут, а я не стал переубеждать – хотел прошлое отрезать вместе с именем.
– Ну, я что-то в этом духе и предполагал. Почему именно Леша, кстати?
– Так моего друга звали…
Стас начал вспоминать. Вспоминать – и рассказывать. Иногда он ненадолго умолкал, но Всеволод Владимирович тут же задавал какие-то уточняющие вопросы по уже рассказанному, и приходилось вспоминать что-то еще и еще, и еще… молодой человек сам не заметил, как поведал Деду все. Совсем все, ничего не утаив и, кажется, даже ничего не забыв. Когда он замолчал, солнце клонилось к закату, а бутылка опустела, хотя Стас совершенно не чувствовал себя не то что пьяным – даже слегка нетрезвым. Дед, заметив это, принес вторую бутылку и велел рассказывать дальше. И Стас рассказал про день в городе: про парня с девушками, избившего мать одной из них, про молодого человека, испугавшегося, когда Стас попросил у него сигарету, про роботов-уборщиков и неумолимую поступь прогресса, про десятки тысяч евро на праздник в честь гонщика Формулы-один и про урезание финансирования детских домов, про принудительную эвтаназию… И, конечно же, про Алика.
– Вот ты все говоришь – не хочу в город, не хочу уходить, не хочу еще чего-то… А хочешь-то ты чего?
– Любви, счастья и мира во всем мире, – совершенно искренне сказал Ветровский, отстраненно удивившись тому факту, что язык немного заплетается.
– Ну так вперед. Дерзай. Исходи не из того, чего ты не хочешь, а из того, чего хочешь. Сравнивай, что для тебя важнее. И поверь мне, гораздо проще делать то, что ты не хочешь, ради того, что хочешь, чем наоборот.
– Наоборот – это не делать то, что не хочешь, чтобы не делать того, что хочешь? – с трудом сообразил Стас.
Дед вздохнул.
– Да, примерно.
Стас проснулся затемно. Привезенные из города часы показывали половину четвертого утра, за окном светилась нахальная полная луна, периодически скрывающаяся за облаками, но спустя какие-то несколько минут вновь выглядывающая. Леся спала рядом, обиженно отвернувшись и обняв подушку. Ветровский тихо встал, вышел на крыльцо, закурил.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– И ни черта ты не последняя, – сказал он сигарете. – Всеволод Владимирович прав – нет хуже, чем обманывать самого себя.
Он решил. Осталось только определить, когда…
А что тут определять? – взорвался в глубине сознания давно забытый Стек. Все продумано и просчитано до мелочей, включая дорогу и количество еды, которую надо взять с собой. О легализации он знал достаточно, чтобы с ней не возникло проблем, тем более что вся информация о нем, включая отпечатки пальцев, снимок сетчатки и ДНК была уничтожена в день побега нанятыми Костой хакерами. Деньги… денег почти не было. Но при известной экономии должно хватить на дорогу до Питера.
Докурив, молодой человек бросил окурок в кострище и тихо вернулся в дом. Быстро оделся, забросил в мешок свернутый плед, тяжелый нож-тесак, пригодный даже для рубки не очень больших дров, пару коробков спичек, хлеб, несколько колец колбасы, сыр и сделанную из тыквы флягу с брусничным морсом. Взглянул в последний раз на Лесю и вышел.
В окнах дома Деда теплился свет. Мгновение подумав, Стас решительно свернул с дороги, постучал – дверь открылась через несколько секунд.
Дед внимательно окинул раннего гостя взглядом, вздохнул – не то одобрительно, не то осуждающе.
– Все-таки решился, – сказал он. – Ну что ж, заходи, попрощаемся. Я тут кое-что для тебя подготовил.
«Кое-чем» оказались тоненькая пачка разномастных купюр на сумму тысяча двести евро и помятая, чуть оборванная с краю бумажка. Бумажку Дед расстелил перед собой на столе, помусолил старый, обломанный карандаш. От денег Стас попытался было отказаться, но был резко оборван на полуслове:
– Это мое личное, еще с тех, давних времен осталось. Я пару раз менял в банке, чтобы не отказали потом из-за того, что устаревшие деньги. Бери, мне они не нужны, а ты без них даже документы не получишь. Не говоря уже о том, что тебе надо купить билет на поезд, да и неплохо бы какую-нибудь одежку приличную. Так что вопрос закрыт. Скажи лучше, на какое имя будешь регистрироваться?
– Да на то же, на свое… – растерянно ответил Стас.
– Рискованно.
– Почему? В базах никакой информации обо мне нет, это я точно знаю.
– А если с кем из старых знакомых нежелательных пересечешься?
– Так они меня и в лицо при желании узнают. Всеволод Владимирович, я не хочу менять имя. Оно… слишком много значит для меня. В конце концов, это все, что осталось от отца.
– Запомните, молодой человек – от дорогих нам людей остаются не памятники на могилах, фамилии в паспортах и старые фотографии, а память. Как ее хранить – это уже дело десятое, – строго сказал Дед.
Но Стас заупрямился.
– Я не хочу менять имя.
– Ладно, ладно, будь по-твоему. Так и запишем.
«Падтвирждаю что ето мой сын станислав. Написал двацать шестово сентября две тыщи семдесят пятово года Вениамин Ветровский».
Имена и фамилия были написаны большими, тщательно вырисованными буквами.
– А это зачем? – изумился Стас, изучив корявую записочку.
– Положено. Абы кого не легализуют – надо приложить от родственников или соседей записку. Ерунда, конечно – кто угодно может такую писульку состряпать – но бюрократы, ты ж понимаешь…
– Понимаю. Но… эти ошибки – не слишком ли?
– Стас, ты знаешь, что у нас в деревне трое вообще писать не умеют? – вздохнул Дед. – Теперь знаешь. Так что все прокатит. Деньги тоже возьми – тебе пригодится. Я так понимаю, в Озерске ты не останешься, поедешь в Питер, а билет на поезд денег стоит. Да и за легализацию придется заплатить, чтобы не промурыжили тебя до конца года, а то они могут. Кстати, взятку давай с колбасой. И не больше сотни.
– Как это – с колбасой?
– Как-как… ты же благодарен господину инспектору за то, что он на тебя время свое потратил, и все такое. Благодарить можно нашей вкусной домашней колбаской, натуральной. А колбаска – в бумажке. И в той же бумажке – другая бумажка. Там уже по ситуации смотри – если вдруг будет так, что инспектору сегодня брать деньги не с руки, по нему видно будет. Ты тогда смущайся и говори, что, мол, извините, для сохранности прятал. Ладно, все, проваливай, – внезапно сменил тон Всеволод Владимирович. – И чтоб быстрее было – бери Солнечного своего ненаглядного. В Озерске у близнецов оставишь, а Андрей завтра поедет масло торговать и заберет.