— И хорошо поступили, — сказал граф.
Потом он обратился к лакею:
— Письмо?
Гонец держал письмо в руках и немедля подал его графу.
Мирабо развернул его; оно состояло всего из нескольких слов:
Подайте о себе весточку. Буду у вас в одиннадцать вечера. Надеюсь сразу же услыхать от Вас, что я был прав, а Вы заблуждались.
— Скажи своему господину, что застал меня на ногах и что я жду его нынче вечером, — сказал Мирабо лакею. И, обратившись к Тайчу, добавил: Пускай этот парень уйдет от нас довольный.
Тайч сделал знак, что понял, и увел бесцветного посланца.
Шел час за часом. Колокольчик то и дело звонил, а молоток стучал. У Мирабо перебывал весь Париж. На улицах толпились кучки простых людей, которые, узнав новости, отличавшиеся от тех, что сообщали газеты, не желали верить на слово обнадеживающим сводкам Тайча и заставляли проезжавшие кареты сворачивать, чтобы стук колес не беспокоил прославленного больного.
Около пяти часов Тайч счел за благо еще раз подняться в спальню к Мирабо и рассказать ему об этом.
— Ах, — сказал Мирабо, — увидав тебя, мой бедный Тайч, я уж было подумал, что у тебя есть для меня новости получше.
— Новости получше? — удивился Тайч. — Не представляю себе, какие новости могут быть лучше подобных свидетельств любви.
— Ты прав, Тайч, — отвечал Мирабо, — а я неблагодарная тварь.
И как только за Тайчем затворилась дверь, Мирабо открыл окно.
Он вышел на балкон и в знак благодарности помахал рукой славным людям, которые встали у дома на часах, охраняя его покой.
Те узнали его, и по улице Шоссе-д'Антен из конца в конец прогремели крики: «Да здравствует Мирабо!»
О чем думал Мирабо, пока ему воздавали эти неожиданные почести, которые при других обстоятельствах заставили бы его сердце дрогнуть от радости?
Он думал о высокомерной женщине, которой нет до него дела, и глаза его рыскали вокруг толпившихся перед домом людей в поисках лакея в голубой ливрее, идущего со стороны бульваров.
Он вернулся в комнату с тяжелым сердцем. Начинало темнеть, а он так ничего и не увидел.
Вечер прошел так же, как день. Нетерпение Мирабо сменилось угрюмой горечью. Его отчаявшееся сердце уже не рвалось навстречу колокольчику и молотку. С печатью угрюмой горечи на лице он по-прежнему ждал знака внимания, который был ему обещан, но так и не был им получен.
В одиннадцать дверь отворилась, и Тайч доложил о приходе доктора Жильбера.
Тот вошел улыбаясь. Выражение лица Мирабо его перепугало.
Это лицо с точностью зеркала отражало то, что творилось в его смятенной душе.
Жильбер догадался обо всем.
— Не приезжали? — спросил он.
— Откуда? — осведомился Мирабо.
— Вы прекрасно знаете, что я имею в виду.
— Я? Нисколько, клянусь честью!
— Из дворца от ее имени… от имени королевы?
— Ничего подобного, дорогой доктор; никто не приезжал.
— Не может быть! — вырвалось у Жильбера.
Мирабо пожал плечами.
— Наивный человеколюбец! — изрек он.
Потом, судорожным движением схватив Жильбера за руку, он спросил:
— Хотите, я расскажу вам, что вы сегодня делали, доктор?
— Я? — отозвался доктор. — Я делал, в сущности, все то же, что и в другие дни.
— Нет, потому что в другие дни вы не ездите во дворец, а сегодня вы там побывали; нет, потому что в другие дни вы не видитесь с королевой, а сегодня вы с ней встречались; нет, потому что в другие дни вы не позволяете себе давать ей советы, а сегодня вы подали ей совет.
— Полноте! — промолвил Жильбер.
— Поверьте, любезный доктор, я вижу все, что делалось, и слышу все, что говорилось, словно я сам там был.
— Ну и что же, господин ясновидящий, что делалось и что говорилось?
— Сегодня в час дня вы явились в Тюильри; вы испросили разрешения поговорить с королевой; вы с ней поговорили; вы сказали ей, что состояние мое ухудшается и она сделает верный шаг как королева и как женщина, если пошлет справиться о моем здоровье, если не из беспокойства, то хотя бы из расчета. Она стала с вами спорить, а потом как будто согласилась с вашими доводами; она спровадила вас, пообещав, что пошлет ко мне; вас это очень обрадовало и успокоило, потому что вы доверились королевскому слову, а она и не подумала отказаться от своей надменности и язвительности; она посмеялась над вашим легковерием, не допускающим мысли, что королевское слово ни к чему не обязывает… Ну, начистоту, — сказал Мирабо, в упор глядя на Жильбера, — так все и было, доктор?
— Правду сказать, — признался Жильбер, — будь вы там, вы и то не могли бы все увидеть и услышать точнее, чем теперь.
— Неповоротливые! — с горечь проговорил Мирабо. — Я же говорил вам, что они ничего не умеют делать вовремя… Сегодня человек в королевской ливрее, входящий в мой дом, посреди всей этой толпы, кричащей: «Да здравствует Мирабо! — перед моей дверью и под моими окнами, прибавил бы им популярности на год вперед.
И Мирабо, покачав головой, проворно поднес руку к глазам.
Жильбер с удивлением увидел, что он утирает слезу.
— Да что с вами, граф? — спросил он.
— Со мной? Ничего! — отвечал Мирабо. — Знаете ли вы, что новенького в Национальном собрании, у кордельеров и якобинцев? Не источил ли Робеспьер новую речь? Не вытошнило ли Марата очередным памфлетом?
— Как давно вы ели? — спросил Жильбер.
— Не ел с двух часов дня.
— В таком случае отправляйтесь-ка в ванну, дорогой граф.
— И в самом деле, право, вы подали мне превосходную мысль, доктор.
Жан, ванну.
— Сюда, ваше сиятельство?
— Нет, нет, рядом, в туалетную комнату.
Через десять минут Мирабо принимал ванну, а Тайч, как обычно, пошел проводить Жильбера.
Мирабо приподнялся в ванне и проводил доктора взглядом; потом, потеряв его из виду, он прислушался к его шагам; потом замер и дождался, пока не услышал, как открылась и вновь закрылась дверь особняка.
Затем он яростно позвонил.
— Жан, — сказал он, — велите накрыть стол у меня в спальне и ступайте к Оливе, спросите, не соблаговолит ли она отужинать вместе со мной.
Когда лакей уже выходил, Мирабо крикнул ему вслед:
— А главное, цветы, цветы! Я обожаю цветы.
В четыре часа утра доктора Жильбера разбудил неистовый звон колокольчика.
— Ох, — проговорил он, соскочив с кровати, — чует мое сердце, что господину де Мирабо стало хуже!
Доктор не ошибся. Приказав накрыть ужин и украсить стол цветами, Мирабо отослал Жана и приказал Тайчу идти спать.
Потом он затворил все двери, кроме той, что вела к незнакомке, которую старый слуга назвал его злым гением.
Но оба слуги и не думали ложиться; Жан, правда, хоть и был помоложе, прикорнул в кресле в передней.