И что же тогда остаётся делать? Как что?! Бороться! Превозмогать трудности и страдания. Побеждать боль. Игнорировать оскорбления. Жить. Жить назло остальным. И надеяться…
Сил побороть кого-либо из надсмотрщиков не было. Да и вряд ли мучители допустили бы подобный поворот событий. Зато душевные силы желания выжить и поквитаться — били безостановочным гейзером.
Первые дни Тартор всей душой ненавидел мучителей. Проклинал их, сопротивлялся, бился и проигрывал. Но завидное постоянство, с которым проходили тортуры, не прошло стороной. Постепенно ненависть переросла если не в странное подобие любви, то уж точно в равнодушие. Ненависть наплывала на него непосредственно в моменты мучений. Но стоило истязателям прекратить — как прекращалась и ненависть.
Всё чаще Тартор задумывался о своём поступке в Садах Осевого района. Попавшийся под горячую руку прохожий, прибежавшие тут же охранники… А будь Тартор сдержанней тогда, всё бы обошлось! Филика. Ох уж эта Филика! Разве её можно понять: то она впустила Тартора в себя, то бесповоротно захлопнула свою дверцу перед самым его носом. Конечно же, как тут не вспылить? И этот «нездешний драг» как раз подлез под залп взбудораженной люти. Дальше само собой: стычка с охранниками, перестарался, розыск. Тут и душевнобольному (коим Тартор некоторое время тоже являлся) ясно — вина лежит тяжёлым грузилом окоченевшего тела сына Жраба Толстого на плечах наёмника. Кто Тартор в глазах Главы сарской охраны и его подчинённых? Подлый убийца и мерзопакостный коротышка-ублюдок, вздумавший перечить местным силовым властям. А наказание? Что ж, если откинуть все личные предпочтения, Тартор несёт вполне заслуженное наказание. Слишком жестоко? А каково Жрабу и его сыновьям? Лишились младшего…
Филика! Филика! Филика! — диким вихрем ненависти проносилось в мозгу Тартора.
И действительно, во всём виновата только она! А кто же ещё? Ведь это её холод и чёрствость подтолкнули Тартора к необдуманным и импульсивным действиям. Разве нет? То она сама даёт тебе повод верить в близость чувств, то отметает даже малейшую возможность этого! Злость переполняет от её двуличности. Лживая бессердечная стерва! И вообще, это из-за её вины Тартор лишился рассудка! Заставляла каждую ночь дежурить! Как же тут без голубого кита обойтись? Это всё она! Она желает только зла! Притворная лицемерная Филика! Она с самого начала хотела изжить Тартора. Всё делала для этого. Чудовище! Как только Тартор мог быть столь слеп? Но ничего, ничего, теперь-то он всё понял. Теперь-то всё станет на свои места. Теперь её женские чары не оплетут его сетью лжи и обмана. Хватит с Тартора страданий!
Если бы только удалось спасись, сбежать из «смертельной камеры»… Да, тогда-то Тартор Филике бы всё высказал…
Слабость взяла своё: Тартор улёгся на матрац. Желудок сводило: сгрызенная заплесневелая краюха хлеба лишь напомнила о голоде, нежели его утолила. Больше всего на свете Тартор не любил жалость к самому себе. Ни со своей стороны, ни со стороны других. Он крепкий, жёсткий и толстокожий мужик: все страхи, переживания и скорби он таит глубоко-глубоко внутри души. Но сейчас, как никогда ещё, было одиноко и грустно. Тартор содрогнулся от подступивших было порывов жалости к самому себе и подавил их, мысленно грязно выругавшись. А потом заснул. Как младенец, зверски избитый отцом-алкоголиком.
Бурлящее серое море, разбрызгивающее жёлтую пену. Страшные создания, выныривающие из его глубин, скалящие подобные острым утёсам зубы и исчезающие под неспокойной толщей солёной воды. Ядовитыми стрелами пронзающие сердце крики морских птиц, борющихся с мощными порывами ветра. Воздушное чудовище с непоколебимой мощью раздирает облака. Стремительным, сметающим исполином вырывается из морской пучины скала. Гигантским маяком возносится она над пустой бесконечностью водных просторов. Её крутые каменные уступы трескаются чудовищным громом. Валуны сыплются в воду, вздымая дикие брызги и жёлтую пену. Скала всё больше принимает очертания человеческого лица. Прямые волосы едва скрывающие маленькие, слегка оттопыренные уши, вздёрнутый нос, округлое лицо, высокий лоб… Филика! Филика!
Тартор проснулся в ужасном расположении духа. Зашёлся тяжёлым болезненным кашлем, раздирающей болью отдавшимся в лёгких. Должно быть, пневмония назревает…
Филика! Филика! Филика! — злобным вихрем ненависти пронеслось в его голове.
Тишина крохотной камеры налилась сладостным уху заключённого скулежом.
«Я опять схожу с ума… Кто бы мог сомневаться?» — досадливо подумалось Тартору.
Скулёж не прекращался.
«Бедняжки шакалята мои: что сейчас с ними? — горестно вздохнул Тартор. — Как минимум одного убили Дети Носолома… Ну, они тогда ещё были Наёмниками Севера… Какие подлые уроды! И что это на меня нашло, когда они в Сар везли? Должно быть, это браслет сработал. Надо же, на мне — так никак. А на этом гадостном мохнатом комке с вшами Вике Носоломе — так сразу!»
Скулёж перерос в изнывающее тявканье.
— Да что это вы всё не перестанете?! — превозмогая боль в лёгких рявкнул Тартор неизвестно кому, неизвестно зачем.
Жалостливое тявканье усилилось.
Тартор поглядел в проём в стене и не поверил глазам: между металлическими прутьями просовывали вострые мордочки трое шакалов.
— Бон, Мон, Мона! — радостно вскрикнул Тартор и из глаз его брызнули слёзы.
Да, это были его шакалы. Все трое. И это не продолжение сна, не видение измученного мозга. Это — явь! Зверьки преданно следовали за хозяином. В Саре они потеряли след: уж слишком много новых запахов и шумов, сбивающих с толку. Но, в конечном итоге, шакалы отыскали хозяина. Увы, самый крупный и мохнатый их представитель Тифуариус слёг смертью храбрых, сражённый стрелами луков Наёмников Севера. Остальные успели разбежаться. Но главное предназначение тогда они выполнили: предупредили хозяина о приближении врага.
Упавшее было на нет настроение Тартора тут же подскочило. Он гладил радостно скулящих зверьков, сам плакал от радости встречи и оплакивал гибель Тифуариуса (до этого наёмник не знал, какой из шакалов погиб). Столько всего нужно было рассказать. Столько всего нужно было услышать. И плевать на то, что шакалы — не мыслящие и не способны связывать наши слова в образы, а их скулёж и лай — всего лишь примитивное выражение эмоций, не больше. Лучших собеседников у Тартора не было уж слишком давно. А сколько именно времени он пробыл в сарской тюрьме — трудно сказать. Время тянулось слишком болезненно, чтобы хотеть давать ему счёт.
Позабылось всё: заточение, издевательства, страдания… То, что в дверную щель глядит пара злобно настроенных глаз…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});