Читать интересную книгу Другая любовь. Природа человека и гомосексуальность - Лев Клейн

«В этом этапе тоже оказалось трое «петухов». Спали они отдельно ото всех на полу возле самой параши и весь день сидели там же, не осмеливаясь двинуться с места. Двое были уже в возрасте, а один — рослый парень с симпатичным большелобым и большегубым лицом — был, наверное, лет двадцати с небольшим. Было нас там человек 60–70, а когда все прижились и разместились в камере, то в углу отыскалось даже свободное место. Его завесили рваным одеялом, кинули на пол замызганный тюфяк, и туда по вечерам двое-трое коротким окликом звали этого парня, как собаку, и он покорно и торопливо шел. Получал он за это 2–3 сигареты, иногда кусок сахара или печенья — у кого-то, видно, еще сохранились остатки тюремных передач…»

Во время перевозки ночью этот парень тихо и, как оказалось изумительно хорошо пел песни. В Челябинске попали вместе в отстойник. «Этап наш, тесно сгрудившись, заполнил отстойник до отказа. Но в углу всё же нашлось место, группа молодых парней его собой оградила. Стоя бок о бок, спиной к остальным, и туда проходили по одному, кто блудливо и косо ухмыляясь, кто деловито нахмурившись. Цепь стоявших размыкалась время от времени, и один раз я увидел своего попутчика-певца. Он стоял в углу на коленях, опираясь спиной о стены. Мне, естественно, бросился в глаза его рот с ярко-красными воспаленными губами» (Губерман 1996: 155Л58).

Когда «лидер» отдавался сокамернику за 9 пачек махорки, Л. Ламма, присутствовавшего при сем, попросили отвернуться.

То ограждали одеялом или собой, то просили отвернуться — это уже свидетельство интимности, то есть сексуальной тяги. Сношение как демонстрация доминирования укромности не требует.

О том же более прямо рассказывает Валерий Климов из Нижнего Тагила, осужденный за гомосексуальную связь с 15-17-летними подростками (ст. 120):

«Можно легко убедиться, что в условиях несвободы гетеросексуальный образ жизни легко переходит в гомосексуальный. На моих глазах все занимались гомосексуализмом. И это не просто физиологическое влечение, а осознанное чувство. Я встречал в лагерях проявления любви и ласки между партнерами. Старшина нашего отряда Виктор Попов объяснился мне в любви и попросил быть с ним, при чем я был активным. До этого он считал себя стопроцентным гетеросексуалом. Сейчас он женился, у него дети. Но иногда он приезжает ко мне…» (Могутин и Франетта 1993: 53).

Губерман (1996: 153) делится впечатлением «о тайных свойствах человека. — Это, может быть, сильней всего потрясло меня в лагере, когда узнал. Дело в том, что почти все петухи через какое-то (разное у каждого, но сравнительно небольшое) время — начинают сами испытывать сексуальное удовольствие. Совершенно полное притом — они так же, как мужчина, использующий их как женщину, — приплывают, как говорят на зоне.

А начав испытывать удовольствие, порой сами уже просят о нем зеков — преимущественно блатных, олицетворение мужества, хозяев зоны. А на воле у них у многих — жена и дети, — кем они предпочтут остаться, вернувшись? Не знаю. Как и не пойму никогда эту невероятную приспособляемость венца творения».

Как ни странно, пассивное гомосексуальное поведение, несмотря на презрение, которым оно в этой среде окружено, также способно вызывать положительные эмоции и также обладает потенциями закрепления. Здесь не только сказываются чисто физические наслаждения — присущий многим мужчинам анальный и оральный эротизм (Browning 1993b), но и засвидетельствованный неоднократно синдром жертвы — возникающее у жертвы спасительное чувство наслаждения своим страданием, желание испытывать его снова и снова и даже влюбленность жертвы в своего мучителя и повелителя. Кроме того, положение бандита с высоким статусом в криминальной среде сопряжено с постоянным колоссальным напряжением, бандиту нужно ежеминутно отстаивать свое положение и следить за тем, чтобы чем-либо не нарушить ожиданий, тогда как парии живут в полном расслаблении, хотя и в страхе. От них ничего не зависит. Когда уголовника сбрасывают в это состояние, то вместе с унижением и горем приходит и освобождение от напряженности — от стыда, от долга, от воли, — и это способно доставить своеобразное наслаждение.

Конечно, особенно подвержена этому воздействию молодежь.

«Как правило, — пишет В. К. из Архангельской «зоны», — ребята 18–20 лет, попадая на строгий режим, представляют из себя пластилин, которому легко придать любую форму. И если паренек попал куда-нибудь, где он один, где не имеет поддержки, где ему никто не подскажет, если он по натуре «мягкий», да не дай Бог еще и приятной внешности, то можно ожидать: что в скором времени он пополнит ряды местных изгоев» (В. К. 1992).

В «Перевернутом мире» я указывал и на то, что те, кто были насильственно или вынужденно (обстоятельствами) приобщены к «голубому» сексу, выйдя на свободу, обычно всё же возвращаются к нормальной для себя сексуальной ориентации (см. также Sagarin 1976). Это если они попали в тюрьму уже со сформировавшимися вкусами. Иное дело детские колонии (на жаргоне — «малолетки»). Там, возможно, происходит прямое формирование вкусов, в том числе и сексуальных. Как пишет В. К., большинство «петухов», стали ими молодыми — сразу же при первом попадании в тюрьму или пройдя через «малолетки».

Положение в них описывает бывший учитель Г. Рыскин, сидевший в ленинградской тюрьме «Кресты» и помещенный с контрольно-наблюдательными функциями старшего в отделение для несовершеннолетних. Он повествует, как распространено там приобщение к гомосексуальному опыту, в частности путем изнасилования. «А то еще отсос заставляют делать, — знакомил его с бытом камеры один из подростков. — Есть пацаны по кличке вафлеры. Вафлера под шконку (нары), в рот ему член. «А ну, делай отсос, сука, а не то — по почкам!» (Рыскин «Педагогическая комедия»).

Опыт гомосексуального насилия быстро усваивается — возраст самый сексуально возбудимый. А. Амальрик в своих мемуарах рассказывает такой эпизод из тюремной жизни.

«Камера, куда собирали этапируемых на Иркутск, была еще пуста, сидел мужик за столом, а на полу в углу совсем еще мальчик с очень чистыми и правильными чертами лица. Я что-то сказал ему, но он не ответил ни слова и всё время сидел так же молча и неподвижно, только раз поднялся попить воды, и мне показалось, что он ходит как бы с трудом. Тут с гиком и криком вбежали малолетки — и для них этот мальчик не представлял никакой загадки, он был пассивный педераст, причем стал им только что и помимо своей воли, какой-то ужас стоял в его глазах. <…> Малолетки, вбежавшие в камеру с шумом резвящихся школьников, сразу же захотели воспользоваться этим мальчиком, заспорили даже, как его иметь — через зад или через рот, и угрозами заставили залезть к себе на верхние нары. Сверху слышалось тяжелое пыхтенье и угрозы: «Разожми, сука, зубы, хуже будет!» Этот несчастный мальчик и сопротивлялся и уступал молча…» (Амальрик 1991: 222).

Э. Кузнецов в главе «Странный народ» пишет об особо тщательном и ревностном соблюдении воровских законов «на малолетке».

«Жизнь «малолеток» всесторонне ритуализирована и табуирована, каждый следит за каждым, и всякое отступление от правил преследуется жесточайшим образом. Даже случайное прикосновение к «козлу» чревато взрывом массового энтузиазма — роль инквизитора, охотника, палача, могучего в праведности гнева и презрения своего, так упоительна…»

Валерий Абрамкин, опытный зек и правозащитник, в своем интервью размышляет о «малолетках».

«Самое страшное, что происходит, это происходит тогда, когда они остаются одни. <…> Все самые страшные вещи происходят, когда их запирают на ночь, оставляют на ночь. Там происходят изнасилования, заталкивают кого-то в тумбочку и выбрасывают в окно… Отношения, которые существуют между детьми, гораздо более страшные, чем, скажем, в известном романе Голдинга «Повелитель мух», гораздо страшнее. Структура, которая там складывается, сама по себе ужасна. Всё это себе вообразить невозможно». И он заключает: «Нельзя собирать детей одного возраста и пола вместе. Ни в коем случае нельзя. Подростки всегда структуру складывают патологическую» (Абрамкин 1993: 221).

Почему это так — вопрос особый. Здесь может сказаться и гиперсексуальность подростков, и детская нечувствительность к чужой боли, и особая агрессивность подростков из-за острой озабоченности утверждением своего авторитета, и т. п. А иной, чем у взрослых, расклад интересов к видам сексуальных отношений (к гетеросексуальным и гомосексуальным), да еще в условиях закрытого однополого общества, создает основу для интенсивности именно гомосексуальной практики.

Сколько «петухов» во взрослом лагере? Л. Ламм в интервью дал такие цифры: в ростовском лагере 1200 зеков, по 200 в отряде, и в каждом по 1–2 пидера. Это менее, чем 1–2 %. Есть и подтверждение таких пропорций (Яненко 1993: 142). Есть и более внушительные цифры. «В зоне, где я был, — пишет Серов (1992), — в каждом отряде было от 10 до 20 «петухов». Всего было 14 отрядов. А «петухов» было человек 150–200 при численности зоны 1600–1700 человек». Это 9-12 %. В ИТК-12, где сидел М. Штерн, по его словам («Секс в России»), на 1500 заключенных приходилось не менее 300 «петухов». Это 20 %. Э. Кузнецов на 83 человека их зоны числит 18 «лидеров», т. е. 21,7 %. Разброс велик. Но всё это по личным впечатлениям, по воспоминаниям. Позднейшие опросы исследовательского характера дают как раз нечто среднее. По данным А. П. Альбова и Д. Д. Исаева, опросивших 1100 заключенных, к «петухам относилось 8-10 процентов (Кон 1997: 364).