Читать интересную книгу Полное собрание рассказов - Владимир Набоков

Библейский Бог…Газообразное позвоночное… Это из Хукслея… — Широко известное определение знаменитого немецкого зоолога и философа-мониста Эрнста Геккеля (Haeсkel, 1834–1919), данное им в книге «Мировые загадки» (1899, русский перевод — 1906). Рассматривая теистические представления о боге как о чистом духе, лишенном тела, Геккель пришел к выводу, что этот нематериальный дух наследует черты антропоморфного личного бога, мыслится не бесплотным, а только незримым, что в свою очередь приводит к парадоксальному представлению о боге как о газообразном позвоночном животном. Ошибка Набокова, спутавшего Геккеля с английским зоологом Томасом Гексли (Huxley), отразилась в английском переводе рассказа, сделанном Д. Набоковым.

Месть (весна 1924; Эхо. 1924. № 15. 20 апр.). Впервые в России: Звезда. 1996. № 11. С. 22–25. В содержательном эссе «Скелет в чулане» Барабтарло отмечает в этом рассказе влияние английского поэта и писателя Уолтера Деламара и рассматривает его как пробу пера для целого ряда сюжетных и композиционных приемов, определивших в конечном счете оригинальную писательскую манеру Набокова (Г. Барабтарло. Сочинение Набокова. СПб., 2011. С. 101–115).

Благость (март 1924; Руль. 1924. 27 апр.). Рассказ вошел в сборник «Возвращение Чорба».

Порт (весна 1924; Руль. 1924. 24 мая). Рассказ вошел в сборник «Возвращение Чорба». Впечатлениями о русском ресторане, описанном в рассказе, Набоков поделился в письме к своей будущей жене в июле 1923 г.: «Есть крошечный русский ресторанчик в самой грязной части Marseille. Я харчил там с русскими матросами — и никто не знал, кто я и откуда, и сам я дивился, что когда-то носил галстух и тонкие носки. Мухи кружились над пятнами борща и вина, с улицы тянуло кисловатой свежестью и гулом портовых ночей. И слушая, и глядя, я думал о том, что помню наизусть Ронсара и знаю названья черепных костей, бактерий, растительных соков. Странно было. Очень тянет меня и в Африку, и в Азию: мне предлагали место кочегара на судне, идущем в Индо-Китай». (Я благодарен Ольге Ворониной, которая готовит к изданию книгу писем Набокова к жене, за возможность привести эту цитату.)

Случайность (начало 1924; Сегодня. 1924. 22 июня).

…порошок фирмы «Мерк». — Один из ранних примеров характерного для Набокова приема пропуска героем важного указания в решительный момент его жизни: в названии фирмы помимо палиндрома слова «крем» находим немецкое значение Merk — «знак». В английском переводе рассказа сохранен намек на «крем» и введена анаграмма русского слова «мрак» — фирма названа «Крамм» (распространенная немецкая фамилия).

Картофельный Эльф (апрель 1924; Эхо. 1924. Июнь-июль. Рассказ печатался с продолжением в пяти номерах). Рассказ вошел в сборник «Возвращение Чорба».

Пасхальный дождь (весна 1924; Эхо. 1925. 12 апр.). В рассказе, как впоследствии и в «Mademoiselle O», отражены впечатления Набокова от его посещения в Лозанне в 1921 г. своей бывшей петербургской гувернантки Сесилии Миотон. С. Польская отметила ряд параллельных автобиографических мест в этих двух произведениях, обратив, помимо прочего, внимание на то, что в рассказе воспитанницу Жозефины зовут Элен. «Еленой звали одну из младших сестер Набокова; Сесиль Миотон стала ее гувернанткой, когда Владимир и Сергей подросли» (С. Польская. О рассказе В. Набокова «Пасхальный дождь» // В. В. Набоков: pro et contra. Т. 2. СПб., 2001. С. 509).

Катастрофа (июнь 1924; Сегодня. 1924. 13 июля). Рассказ вошел в сборник «Возвращение Чорба».

Гроза (23–25 июля 1924; Сегодня. 1924. 28 сент.). Рассказ вошел в сборник «Возвращение Чорба».

Наташа (25–26 августа 1924). Впервые опубликован в итальянском переводе Д. Набокова в 2007 г. (см. с. 11 наст. изд.). Оригинальный текст впервые был напечатан в «Новой газете» 20 июня 2008 г. со следующим нашим предисловием:

«Несколько лет тому назад, разбирая рукописи Владимира Набокова, хранящиеся в библиотеке Конгресса США, в поисках материалов для собрания драматургии писателя, я обнаружил рукопись неизвестного мне рассказа „Наташа“. Относящийся к началу 20-х годов прошлого века, неопубликованный и неизученный, этот рассказ был лишь кратко пересказан Б. Бойдом на страницах написанной им биографии Набокова, недавно вышедшей и по-русски. Бегло просмотрев эти пятнадцать листов линованной бумаги, исписанной тонким пером автора „Трагедии господина Морна“ и „Приглашения на казнь“, я понял, отчего этот рассказ столь долгое время оставался под спудом. Стремительно, в „одно касание“ написанный черновик пестрел изысканной в своей изощренности правкой. Микроскопические вставки и уточнения, целые предложения, вымаранные, а затем вновь возвращенные к жизни путем подчеркивания, озерцо кляксы, в котором тонет не раз переправленное слово, к тому же еще всякие другие неприятности — небрежный синтаксис, описки, пропуски…

Взять на себя труд по его восстановлению мог, конечно, лишь русскоязычный исследователь, но таковых побывало в архиве Набокова совсем немного; для западного же ученого, пусть отчаянно любящего Набокова и отлично владеющего русским, то была бы задача непомерной трудности. Ведь мало того что надо знать русскую, с „ятями“ и „ерами“, орфографию, которой Набоков придерживался до конца жизни, у исследователя должен быть еще развит особый навык чтения руки Набокова „с листа“. Работа с набоковским эпистолярием и автографами его ранних сочинений давала мне, как я полагал, все эти преимущества. Прочитав рукопись и уверившись, что, несмотря на кажущуюся безнадежность предприятия, рассказ восстановить все-таки можно, летом 2006 года я сделал его первую редакцию и послал сыну писателя для решения его судьбы. Со многими неясными строками удалось совладать уже тогда, другие продолжали упорно сопротивляться, сколько я ни рассматривал словесную вязь сквозь линзу увеличительного стекла.

Невзирая на явную неотделанность, вполне „рабочее“ и в бунинском духе название (ср.: „Клаша“, „Таня“, „Руся“ и др.), вместо которого, реши Набоков все-таки напечатать его, стояло бы, вероятно, что-то более отвлеченное и ёмкое, несмотря на многие неловкие строки, выдающие еще очень неопытного автора, это сочинение, на мой взгляд, безусловно, заслуживало публикации. Сама по себе „живучесть“ рукописи, уцелевшей в многочисленных переездах на разных континентах и пролежавшей среди бумаг писателя восемьдесят с лишком лет, намекала на особую важность ее для автора, если не художественную, то личную. И может быть, о чем-то очень значительном могла бы по секрету сказать увлеченному Набоковым читателю.

Сыну писателя рассказ показался весьма интересным, и было решено готовить его к публикации — русской и английской. Общими усилиями и во многом благодаря исключительно чуткому и внимательному прочтению рассказа блестящим переводчиком и истолкователем Набокова Геннадием Барабтарло удалось разобрать почти все оставшиеся спорные или трудные места, после чего Д. Набоков бережно перенес „Наташу“, со всеми предметами обстановки и оттенками, сперва на итальянский, а затем на английский и выпустил ее в „Нью-Йоркере“, в котором в свое время печатал свои английские рассказы Набоков.

Существует немало свидетельств того, что ранний Сирин в действительности не так прост, как это может показаться почитателю его зрелых произведений, снисходительно листающему пьесы или рассказы, написанные Набоковым в начале 20-х годов. Как это ни странно, порой он еще более скрытен и умышлен в самых ранних своих опытах, чем даже в романах, которые его прославили. Дело в том, что знаменитое многоярусное искусство Набокова, увлекающее читателя в напряженный поиск сокрытых значений и тем, развилось из невинной домашней забавы, состоявшей в измышлении и отгадывании разного рода причудливых литературных задач, начиная с шутливых шарад на трех языках и до тончайших намеков на, скажем, „Гамлета“, которыми обменивались прекрасно образованные Набоковы между собой. Многие такие литературные намеки и криптограммы, перенесенные Набоковым в свои ранние произведения и адресованные близким людям, не могли быть понятны постороннему. Впоследствии, став профессиональным писателем, Набоков еще многократно усложнил свою литературную игру, но зато придумал для нее и определенные нерушимые правила, держась которых, при известном уровне подготовки, раньше или позже загадку можно решить.

Немало тайного и личного есть и в „Наташе“. Так, странные переживания героини рассказа, которые можно назвать опытами метафизического ясновидения, напоминают происшедший с самим Набоковым случай с аршинным фаберовским карандашом, описанный им в „Даре“ и „Других берегах“, когда он, находясь дома после долгой болезни, мысленно сопутствует своей матери, поехавшей покупать ему подарок. И кстати сказать, тот эпизод в „Даре“, в котором описывается полудействительная встреча Федора Годунова-Чердынцева со своим отцом, пропавшим в экспедиции в Китае, имеет свой исток в „Наташе“, которая завершается такой же потусторонней встречей. Вымышленные путешествия барона Вольфа по Африке напоминают о том, что молодой Набоков, будучи кембриджским студентом, и сам едва не отправился в научную экспедицию в Африку, и находят свое развитие в „Даре“, где Федор со сверхчувственной ясностью воображает свои странствия по Китаю и Тибету. Надо заметить, что, как и в „Даре“, в этом раннем рассказе материалом для экзотических выдумок Вольфа служит документальный источник. Нигде, кроме нескольких городов России, не бывавший, Вольф отчасти пересказывает увлекательные путешествия знаменитого Генри Стэнли, его приключения в Конго во время экспедиции по розыскам пропавшего доктора Ливингстона. В книге Стэнли „Как я нашел Ливингстона“ (1872) есть описание упомянутого в рассказе озера Танганьика, и встречи с африканским царьком, и исполинских деревьев…