Читать интересную книгу Полное собрание рассказов - Владимир Набоков

Истребление тиранов. Написан в Ментоне весной или в начале лета 1938 года и опубликован в «Русских Записках» (Париж) в августе 1938 года, а также в моем сборнике «Весна в Фиальте». В этом рассказе на трон моего тирана претендуют Гитлер, Ленин и Сталин — и в романе «Под знаком незаконнорожденных» (1947) они вновь сойдутся вместе с пятой жабой. Истребление, таким образом, завершено.

В. Н., «Tyrants Destroyed and Other Stories» [«Истребление тиранов»], 1975

Лик напечатан в «Русских Записках» в феврале 1939-го и в моем третьем сборнике на русском языке, «Весна в Фиальте». Рассказ отражает миражи Ривьеры, где я написал его, и стремится создать впечатление спектакля, который поглощает неврастеника-актера, — хотя и не совсем так, как ему мечталось до того момента, когда ловушка захлопнулась.

Английский перевод вышел 10 октября 1964 года в журнале «Нью-Йоркер» и был включен в «Nabokov’s Quartet» [«Квартет Набокова»] (Phaedra, New York, 1966).

В. Н., «Tyrants Destroyed and Other Stories» [«Истребление тиранов»], 1975

Mademoiselle O. Рассказ вошел в «Набокову дюжину», 1958 (см. Приложение).

Василий Шишков. Желая несколько развеять мрачность парижской жизни в конце 1939 года (шесть месяцев спустя я перекочевал в Америку), я как-то вздумал сыграть с самым известным эмигрантским критиком Георгием Адамовичем (который так же регулярно поносил мои сочинения, как я — стихи его учеников) в невинную игру, напечатав в одном из двух ведущих журналов стихотворение, подписанное моим новым псевдонимом, с тем чтобы узнать его мнение об этом свежем авторе в еженедельной литературной колонке, которую он вел в парижской газете «Последние новости». Вот это стихотворение (в 1970 году я перевел его на английский для сборника «Poems and Problems» <«Стихи и задачи»>, McGraw-Hill, New York):

Поэты

Из комнаты в сени свеча переходити гаснет… плывет отпечаток в глазах,пока очертаний своих не находитбеззвездная ночь в темно-синих ветвях.Пора, мы уходим: еще молодые,со списком еще не приснившихся снов,с последним, чуть зримым сияньем Россиина фосфорных рифмах последних стихов.А мы ведь, поди, вдохновение знали,нам жить бы, казалось, и книгам расти,но музы безродные нас доконали, —и ныне пора нам из мира уйти.И не потому, что боимся обидетьсвоею свободою добрых людей…Нам просто пора, да и лучше не видетьвсего, что сокрыто от прочих очей:не видеть всей муки и прелести мира,окна в отдаленье, поймавшего луч,лунатиков смирных в солдатских мундирах,высокого неба, внимательных туч;красы, укоризны; детей малолетних,играющих в прятки вокруг и внутриуборной, кружащейся в сумерках летних;красы, укоризны вечерней зари;всего, что томит, обвивается, ранит:рыданья рекламы на том берегу,текучих ее изумрудов в тумане, —всего, что сказать я уже не могу.Сейчас переходим с порога мирскогов ту область… как хочешь ее назови:пустыня ли, смерть, отрешенье от слова, —а может быть проще: молчанье любви…Молчанье далекой дороги тележной,где в пене цветов колея не видна,молчанье отчизны (любви безнадежной),молчанье зарницы, молчанье зерна.Подписано: Василий Шишков

Это стихотворение появилось в октябре или ноябре 1939 года в «Русских Записках»[139] и в своем критическом обзоре Адамович отозвался о нем с исключительным энтузиазмом («Наконец-то в нашей среде появился великий поэт» и т. п. — цитирую по памяти, но, насколько мне известно, один из составителей моей библиографии сейчас занимается поисками этой рецензии). Не в силах удержаться от продолжения своего розыгрыша, я вскоре после выхода этого панегирика опубликовал в тех же «Последних новостях» (в декабре 1939-го? Здесь я вновь не могу ручаться в точности) рассказ «Василий Шишков» (включен в сборник «Весна в Фиальте»), который можно было трактовать, в зависимости от степени проницательности эмигрантского читателя, либо как действительное происшествие с реальным человеком по фамилии Шишков, либо как иронически-лукавое изложение удивительного случая растворения одного поэта в другом. Адамович сперва отмахивался, когда нетерпеливые друзья и недруги указывали ему, что Шишкова я выдумал; но в конце концов сдался и в своем следующем обзоре разъяснил, что я — «достаточно искусный пародист, чтобы изобразить гения». От души желаю всем критикам проявлять такое же великодушие. Я встречал его всего дважды, мимоходом; по случаю его недавней кончины многие старые литераторы превозносили его доброту и проницательность. В действительности в его жизни было только две страсти: русская поэзия и французские матросы.

В. Н., «Tyrants Destroyed and Other Stories» («Истребление тиранов»), 1975

Ultima Thule и Solus Rex. Зима 1939–40 годов оказалась последней для моей русской прозы. Весной я уехал в Америку, где мне предстояло двадцать лет кряду сочинять исключительно по-английски. Среди написанного в эти прощальные парижские месяцы был роман, который я не успел завершить до отъезда и к которому уже не возвращался. За вычетом двух глав и нескольких заметок эту неоконченную штуку я уничтожил. Первая глава, под названием «Ultima Thule», была напечатана в 1942 году («Новый журнал», № 1, Нью-Йорк); глава вторая, «Solus Rex», вышла ранее, в начале 1940 года («Современные Записки», №. 70, Париж). Английский перевод, сделанный мною в соавторстве с моим сыном в 1971 году, предельно верен оригиналу, включая восстановление на своем месте сцены, которая в «Современных Записках» была заменена рядом отточий[140].

Быть может, закончи я мой роман, читателям не пришлось бы ломать голову над несколькими загадками: был ли Фальтер шарлатаном? истинный ли он провидец? а может быть, он медиум, через которого покойная жена рассказчика, как знать, передала смутное содержание фразы, то ли узнанной, то ли не узнанной ее мужем? Как бы там ни было, кое-что ясно вполне. По мере развертывания воображаемой страны (что на первых порах лишь отвлекало его от несчастья, но потом превратилось в безраздельное творческое наваждение) вдовец так глубоко уходит в этот Предел мира, что он начинает обретать свою собственную реальность. В первой главе Синеусов говорит, что он переезжает с Ривьеры в свою старую парижскую квартиру; на самом же деле он перебирается в угрюмый дворец на далеком северном острове. Его искусство помогает ему воскресить жену в облике королевы Белинды — безнадежное свершение, не дающее ему восторжествовать над смертью даже в мире свободного вымысла. В третьей главе ей предстояло вновь умереть — от бомбы, предназначенной для ее мужа, на новом мосту через Эгель, всего несколько минут спустя после его возвращения с Ривьеры. Вот, пожалуй, и все, что я могу разглядеть сквозь пыль, повисшую над обломками моих прежних вымыслов.

Два слова о «Кр.». Это обозначение представляло известную трудность для переводчиков: русское слово «король» в том смысле, в каком оно употреблено в рассказе, всегда имеет сокращенную форму «Кр.», что по-английски передается при помощи одной буквы «K». Коротко говоря, мой «Кр.» относится к шахматной фигуре, а не к фигуре какого-нибудь шаха. Что же касается заглавия этого фрагмента, позволю себе процитировать «Термины и темы шахматной композиции» Блэкбурна (Лондон, 1907): «Если единственной черной фигурой на доске является король, такая задача относится к типу „solus rex“»[141].

Принц Адульф, чья внешность, придуманная мной, почему-то напоминает С. П. Дягилева (1872–1929), остается одним из моих любимых персонажей в частном музее набитых ватой человеческих фигур, стоящих где-нибудь в доме каждого плодовитого писателя. Не помню подробностей смерти бедного Адульфа, кроме той, что Сиен со своими приспешниками прикончил его каким-то жутким, неуклюжим способом ровно за пять лет до торжественного открытия моста через Эгель.

Фрейдистов, как я понимаю, поблизости не осталось, поэтому нет нужды остерегать их касаться моих чертежей своими символами. В свою очередь, хороший читатель, безусловно, различит искаженные отзвуки последнего моего русского романа в моих английских вещах — «Под знаком незаконнорожденных» (1947) и особенно в «Бледном огне» (1962); я нахожу эти отзвуки немного печальными, но что действительно заставляет меня сожалеть о незавершенности этого романа, это то, что по своему колориту, по стилистическому размаху и изобилию, по чему-то трудновыразимому в его мощном глубинном течении он должен был решительно отличаться от всей моей русской прозы. Английский перевод «Ultima Thule» был напечатан в «Нью-Йоркере» 7 апреля 1973 года.