велел посадить в седло своих людей, чтобы уже самому проделать тот же маневр, когда подойдут войска герцога Нормандского. Сам он бросался в схватку раз десять. Людям казалось, будто он воистину вездесущ. И каждый, подъезжая после боя к принцу, повторял ему это:
– Ныне ваш день, день вашей славы… Эту великую дату сохранит память людская. Ныне ваш день, вы свершили чудо!
Дворяне из его личной охраны и придворная челядь торопились разбить ему шатер, и они подогнали повозку, укрытую в надежном месте, где было приготовлено все для трапезы: сиденья, столы, куверты, вина.
А принц все не мог решиться сойти с коня, словно победа еще не была одержана.
– Где же король Франции? – вопрошал он своих оруженосцев. – Видел его кто-нибудь или нет?
Он был словно во хмелю после ратных трудов. И гонял коня по всему пригорку, готовый вступить в решающую последнюю схватку.
И вдруг он заметил среди вересковых зарослей неподвижно лежащего воина в кирасе. Рыцарь был мертв; все оруженосцы покинули его, кроме одного, раненого старика слуги, забившегося в густой кустарник. А рядом с рыцарем лежало его знамя: на пурпуровом поле гербы Франции. Принц приказал снять с убитого шлем. Да-да, Аршамбо… вы угадали, это был мой племянник. Это был Робер Дюраццо.
Я не стыжусь этих слез… Конечно, повинуясь лишь голосу собственной чести, он совершил то, что честь церкви, да и моя тоже, должна была бы ему запретить. Но я его понимаю. И к тому же он был храбрец… И не проходит дня, чтобы я не молил Господа отпустить ему это невольное прегрешение.
Принц приказал своим оруженосцам: «Положите рыцаря на щит, отнесите его в Пуатье, передайте от моего имени тело его кардиналу Перигорскому и передайте также ему мой поклон!»
Вот как я узнал, да-да, что англичане одержали победу. И подумать только, еще нынче утром принц Уэльский готов был подписать мирное соглашение, отдать всю свою военную добычу и в течение семи лет не поднимать против Франции оружия! Когда мы с ним на следующий день увиделись в Пуатье, он не преминул меня за это упрекнуть, да еще как упрекнуть. Он выложил все начистоту. Что я, мол, хотел сыграть на руку французам, что я обманул его, преувеличив их силу, что я, мол, бросил на чашу весов авторитет Святой церкви, лишь бы склонить его к перемирию. На что я мог ответить ему лишь одно: «Мой добрый принц, из любви к Богу вы истощили все средства, дабы сохранить мир. И воля Божья свершилась!» Вот что я ему сказал.
Но тут на пригорке появились Уорик с Саффолком, а с ними и лорд Гобхэм.
– Известно вам что-нибудь о короле Иоанне? – спросил их принц.
– Нет, во всяком случае, мы ничего не видели, но мы почти уверены, что он либо погиб, либо взят в плен, так как при королевском войске его нет.
Тут принц обратился к ним:
– Прошу вас, поезжайте не мешкая и обскачите поле боя. Я хочу знать всю правду. Найдите мне короля Иоанна!
Англичане разбрелись, рассыпались чуть ли не на два лье в окружности; тут шла охота за каждым человеком, его преследовали с обнаженными мечами, которые изредка со стуком скрещивались. Теперь, когда день оказался победным днем, каждый преследовал врага ради личной своей выгоды. Еще бы! Все, во что облачен захваченный рыцарь, принадлежит его победителю: и оружие, и доспехи, и драгоценности. А ведь бароны короля Иоанна любили щегольнуть золотом. Многие надевали даже золотые пояса. И это не говоря уже о выкупе, о сумме коего будет еще вестись долгая торговля, и в конце концов сумму назначат в соответствии с положением и рангом пленника. Французы народ чванливый, и пускай поэтому сами определяют, сколько за них следует уплатить. Так что можно смело положиться на их тщеславие. Стало быть, каждому свое везение! Те, кому посчастливилось схватить такого, как Иоанн Артуа, или граф Вандомский, или граф Танкарвиль, с полным основанием мечтали о постройке нового замка. Те, которые взяли в плен какого-нибудь незначительного дворянина, имеющего право распускать знамя, или просто пажа накануне посвящения в рыцари, смогут только обновить у себя в зале обстановку или подарить своей даме несколько платьев. И, кроме того, принц за беззаветную отвагу в бою наградит смельчака.
– Наши люди гнали разбитых до самых ворот Пуатье, – объявил Жан де Грайи из Бюша.
Один из его рыцарей, вернувшись из-под стен Пуатье с богатой добычей – он раздел всего лишь четырех французов просто потому, что больше не мог с собой увезти, – рассказал, что там скопилось множество людей, ибо жители Пуатье наглухо заперли ворота, и перед ними прямо на дороге шло жестокое побоище. А теперь французы сдаются в плен, еще только завидев издали англичанина. Самые обычные лучники и те взяли в плен по пять, по шесть человек. Никогда еще никто не слыхивал о таком разгроме.
– Король Иоанн тоже там? – спросил принц.
– Разумеется, нет, мне бы доложили.
И тут у подножия холма показались Уорик с Гобхэмом; они шли пешком, ведя под уздцы своих коней, стараясь угомонить сопровождавших их людей – человек двадцать рыцарей и оруженосцев. А они, эти двадцать, размахивая руками, стараясь, видимо, воспроизвести в лицах недавнюю схватку, орали, перебивали друг друга по-английски, по-французски, по-гасконски. Перед ними шагал, еле волоча ноги, спотыкаясь на каждом шагу, смертельно усталый человек и голой рукой держал за латную рукавицу ребенка в полных боевых доспехах. Отец и сын шли бок о бок, и на груди у каждого красовались лилии на превратившихся в лохмотья шелковых плащах.
– Назад, не смейте приближаться к королю, ежели это ему не требуется! – кричал Уорик спорщикам.
И тут только Эдуард Уэльский, принц Аквитанский, герцог Корнуэльский понял, осознал, объял всю необъятность своей победы: король, король Иоанн, владыка самого крупного и самого могущественного королевства во всей Европе… Мужчина и ребенок медленно приближались к нему… Ах, этот миг, коему суждено навеки запечатлеться в памяти людской!.. Принцу почудилось, будто весь мир смотрит сейчас на него.
Он сделал знак своим дворянам, чтобы те помогли ему сойти с коня. Тут только почувствовал он, как одеревенели поясница и ляжки.
Он стал у входа в свой шатер. Катившееся к западу солнце пронзало всю рощицу золотом своих лучей. Они, все эти люди, были бы от души удивлены, если бы им сказали, что час вечерни уже прошел.
Эдуард протянул обе руки, как бы желая схватить дар, который подносили ему Уорик и Гобхэм, дар самого Провидения. Король