Голос Ландри доносился, казалось, откуда-то издалека.
– Сначала я полагал, это означает, что мне придется провести остаток жизни в каком-нибудь дурдоме, думая, что я – это ты. Это мало меня беспокоило, потому что будет заперто только мое физическое начало, лишь моя плоть, понимаешь?
Затем постепенно я начал понимать, что могу добиться гораздо большего, что, может быть, существует возможность для меня действительно… ну… полностью проскользнуть в тот мир. Ты знаешь, что» стало ключом?
– Да, – ответил я не оборачиваясь. Снова послышалось жужжание, что-то в его машинке начало вращаться, и внезапно газета, на какое-то время застывшая в воздухе, поплыла над неподвижным бульваром Сансет. Через момент-другой старый автомобиль «десото» рывками проехал через перекресток Сансет и Фернандо. Он наехал на мальчика с бейсбольной рукавицей, и оба – «десото» и мальчик – исчезли. А вот мяч не исчез. Он упал на мостовую, прокатился полпути к сточной канаве и снова замер.
– Неужели знаешь? – В его голосе звучало удивление.
– Да. Таким ключом стал Пиория.
– Совершенно верно, – Он засмеялся, откашлялся – и то и другое указывало на то, как он нервничает. – Я все время забываю, что ты – это я.
Я не мог позволить себе подобной роскоши.
– Я обдумывал сюжет новой книги, но безрезультатно. Я начинал первую главу шесть раз, всякий раз по-другому, вплоть до воскресенья, пока мне не пришла в голову по-настоящему интересная мысль: Пиория Смит не любит тебя.
Это заставило меня повернуться.
– Чепуха!
– Я так и знал, что тыне поверишь мне, но это правда, и я подозревал это все время. Я не собираюсь снова читать лекцию по литературе, Клайд, но хочу сказать тебе кое-что о своей профессии: писать от первого лица – трудное и мудреное занятие. При этом создается впечатление, будто все, что известно автору, исходит от главного героя его произведения подобно письмам или военным сообщениям из какой-то отдаленной зоны боевых действий. Лишь в очень редких случаях у писателя есть свой секрет, но здесь мне удалось найти закавыку. Она заключалась в.
Том, что твой маленький район бульвара Сансет – настоящий райский сад…
– Я никогда не слышал, чтобы это место называли раем, – заметил я.
– … И в этом саду скрывается змий, которого я увидел, а ты – нет. Змий по имени Пиория Смит.
Окаменевший мир, который Ландри назвал моим райским садом снаружи, продолжал становиться все более темным, хотя небо оставалось таким же безоблачным. «Красная дверь» – ночной клуб, якобы принадлежащий Лаки Лучиано, исчез. На мгновение на его месте возникла дыра, затем ее заполнило новое здание – ресторан «Французский завтрак» с витриной, усаженной папоротниками. Я посмотрел на улицу и увидел, что там происходят и другие перемены: новые здания заменяли старые с молчаливой, пугающей быстротой. Все это означало, что мое время подходит к концу, и я понимал это. К сожалению, мне было известно и кое-что еще: по всей вероятности, в этом новом времени нет места для меня. Когда Создатель входит в твой офис и говорит, что предпочитает твою жизнь своей собственной, что можно возразить?
– Я выбросил все предыдущие черновики романа, который начал через два месяца после смерти жены, – произнес Ландри. – Это оказалось несложно – черновики-то все были дерьмовые. И затем я взялся за новый вариант. Я назвал его… может быть, догадаешься, Клайд?
– Конечно, – ответил я и повернулся к нему. Это потребовало немалого напряжения, но, полагаю, то, что этот придурок назвал бы моим «побудительным мотивом», казалось весьма убедительным. Район бульвара Сансет вообще-то далеко не Елисейские поля или Гайд-парк, но это мой мир.
Я не хотел наблюдать, как он разрушает его и перестраивает так, как ему этого хочется. – Думаю, ты назвал его «Последнее расследование Амни».
На его лице появилось удивленное выражение.
– Да, ты прав. Я небрежно махнул рукой. Мне пришлось напрячься, но я справился.
– Понимаешь, Сэмми, я ведь недаром завоевал звание лучшего частного детектива в 1934 и 1935 годах.
– Мне всегда нравилась эта фраза, – улыбнулся он.
Внезапно я возненавидел его – возненавидел до глубины души. Если бы мне удалось собраться силами для того, чтобы броситься через стол и задушить его, я непременно сделал бы это. Он угадал мои мысли. Улыбка исчезла с его лица.
– Не пытайся, Клайд, – у тебя нет никаких шансов. – Почему бы тебе не убраться отсюда? – прохрипел я. – Убирайся и дай мне возможность продолжать работу.
– Я не могу сделать этого, даже если бы мне хотелось… а мне не хочется. – Он посмотрел на меня с какой-то странной смесью гнева и мольбы. – Постарайся взглянуть на это с моей точки зрения, Клайд…
– Разве у меня есть выбор? Был когда-нибудь?
Он пропустил мои слова мимо ушей.
– Передо мной мир, в котором я никогда не буду стареть, все часы остановились за полтора года до начала второй мировой войны, где газеты всегда стоят три цента, мир, в котором я могу есть сколько угодно мяса и яиц и при этом не беспокоиться ни о каком холестерине.
– Не имею ни малейшего представления, о чем ты говоришь.
Он наклонился вперед, стараясь выглядеть убедительней.
– Нет, конечно, ты не понимаешь! И в этом все дело, Клайд! Это мир, в котором я действительно могу заняться той работой, о которой мечтал с детских лет, – я стану частным детективом. Я смогу носиться по городу в спортивном автомобиле в два часа ночи, вести перестрелки с бандитами, зная, что они могут погибнуть, а вот я – нет, и просыпаться восемь часов спустя рядом с прелестной певичкой, слушая щебет птиц на деревьях и глядя на лучи солнца, падающие в окно моей спальни. Это яркое, великолепное калифорнийское солнце…
– Окно моей спальни выходит на запад, – сказал я.
– Это было раньше, – спокойно произнес он, и я почувствовал, как мои руки сжались бессильно в кулаки на подлокотниках кресла. – Теперь ты видишь, как все великолепно? Как идеально? В этом мире люди не сходят с ума от того, что у них чешется тело из-за идиотской изводящей болезни под названием опоясывающий лишай. В этом мире люди не седеют, не говоря уже о том, что не лысеют.
Он пристально посмотрел на меня, и в этом взгляде я прочитал, что у меня нет никакой надежды. Абсолютно никакой.
– В этом мире любимые дети никогда не умирают от СПИДа, а любимые жены не кончают с собой, приняв огромную дозу снотворного. К тому же здесь ты всегда был посторонним, именно ты, а не я, как бы тебе это ни казалось. Это мой мир, рожденный в моем воображении и сохраняемый моими усилиями и честолюбием. На некоторое время я дал его тебе взаймы, вот и все… а теперь забираю обратно.
– Объясни мне толком, пожалуйста, как тебе удалось проникнуть в этот мир. Мне действительно хотелось бы услышать это.
– Очень просто. Я уничтожил его, начав с Деммиков, которые никогда не были чем-то большим, чем бледная имитация Ника и Норы Чарлз, и перестроил его сообразно своему мысленному образу. Я убрал всех второстепенных действующих лиц, хотя некоторые мне очень нравились, и теперь удаляю все старые объекты. Таким образом, иными словами, я выдергиваю из-под тебя ковер – нитка за ниткой. Нельзя сказать, что я горжусь этим, зато я горжусь тем, что не ослаблял своих волевых усилий, которые требуются от меня, чтобы осуществить задуманное.
– Что случилось с тобой в твоем собственном мире? – Я продолжал говорить с ним, но теперь делал это по привычке, подобно старой лошади, развозящей молоко, которая находит путь в конюшню на заметенной снегом дороге.
Он пожал плечами.
– Умер, наверное. А может быть, я действительно оставил там свою физическую плоть – внешнюю оболочку, – которая находится в состоянии кататонии в какой-нибудь психиатрической лечебнице. Впрочем, я не слишком верю ни в то, ни в другое – это слишком реально. Нет, Клайд, по-моему, я сумел полностью проскользнуть в этот мир. В том мире они сейчас, пожалуй, разыскивают исчезнувшего писателя… даже не подозревая, что он исчез в системе памяти собственного компьютера. Говоря по правде, это мало меня интересует.