– Благодарю, друг, – отозвался принц, изменившись в лице. – Ты опять прав. Нам с тобой придется посчитаться, причем по большому счету. Обещаю, что ты станешь важным синьором, прежде, чем умрешь. – И обращаясь к остальным: – Господа я сейчас думал обо всех вас. Этой ночью мы одержали очень важную победу. Скорее всего, завтра наши тревоги останутся позади. Однако сейчас нужно постараться не сесть на мель перед самой гаванью. Простите мою рассеянность, и пойдемте со мной.
Гонзаго заставил себя улыбнуться. Его улыбка многократным рикошетом отразились на всех физиономиях.
– Не будем уходить слишком далеко, – перешептывались дамы.
– Само собой. Я умру от любопытства, если не смогу хоть краюшком глаза подсматривать.
– На галерею, – предложил Носе. – Там двери со стеклами, – все будет видно. К тому же их вообще можно не закрывать.
– Давай, Иона, не робей!
– У тебя все козыри на руках!
– Тряхни стариной, Вакх, – покажи, на что способен!
– Превзойди самого себя!
– Даем тебе вместо пяти минут десять. Но уж ни одной больше! Будем следить по карманным часам!
– Ну что, господа, сделаем ставки? – предложил Ориоль.
В те времена пари заключались по любому поводу. Первое предложение было сделано Ориолем. Он предложил сто против одного против Эзопа II, он же Иона, он же Вакх. Проходя мимо Кокардаса и Паспуаля, Гонзаго у них спросил:
– Вы бы согласились за приличное вознаграждение уехать из Парижа в Испанию?
– Мы согласны исполнить все, что угодно будет приказать его светлости, – отчеканили оба молодца.
– Пока что, будьте поблизости, – бросил принц и смешался с толпой своих придворных.
Кокардас и Паспуаль за ним не пошли. Когда все покинули гостиную, горбун взглянул на дверь ближней галереи, за которой в три ряда выстроились любопытные.
– Прекрасно! – оживленно воскликнул он. – Просто замечательно! На таком расстоянии вы мне помешать не сможете. Советую не ставить слишком много против меня, и не забывайте поглядывать на часики… Ах ты, мать честная! Совсем из головы вон, – внезапно всполошился он и, сделав несколько шагов к галерее, озабоченно воскликнул. – Его высочество не ушел?
– Я здесь, – отозвался сверху Гонзаго. – Что там у тебя еще?
– Ваше высочество, вы не запамятовали пригласить нотариуса для подписания брачного контракта? – поинтересовался горбун.
Впервые за весь вечер в малом особняке Гонзаго раздался взрыв невымученного смеха. Словно наверстывая упущенное, мужчины и женщины хохотали до колик в боках.
– Хорошо смеется тот, кто смеется последним, – огрызнулся горбун.
А Гонзаго, погасив улыбку, с некоторой усталостью разъяснил:
– Занимайся своим делом, приятель, и не о чем не беспокойся. В моей спальне дожидается королевский нотариус.
– Благодарю вас, ваша светлость. Вот это, я понимаю, предусмотрительность!
Поклонившись принцу, горбун вернулся к сидевшей на кресле Авроре. Из-за стенных часов появилась донья Круц, – когда все покидали залу, она за ними притаилась, не желая оставлять подругу одну. Она опасалась не горбуна, а лишь того, что он потребует и ее, донью Круц, тоже отправить на галерею. К ее удивлению этого не случилось. Впервые за вечер горбун ей мягко улыбнулся, будто старой знакомой, после чего опустился на колени перед креслом Авроры. Донья Круц стала поблизости.
Гонзаго вместо того, чтобы наблюдать спектакль, вызвавший такой пристальный интерес у его приспешников, прогуливался в конце галереи под руку с фактотумом.
– Из Испании, – сказал Пейроль, – можно возвратиться.
– В Испании, равно как и в Париже, можно умереть, – отозвался Гонзаго и после короткого молчания прибавил: – Сегодня здесь, в этом доме возможность упущена. Женщины догадаются. Да и донья Круц проговорится.
– Шаверни… – начал Пейроль.
– Этот будет молчать, – перебил Гонзаго. – Пусть она выйдет из этого дома, получив свободу, полную свободу… до первого перекрестка.
Внезапно Пейроль слегка наклонился над парапетом и прислушался.
– Не поторопились ли мы отпустить стражу из сада и переулка, ваша светлость? – озабоченно произнес он.
– Это уже ни к чему. Разве тебе не достаточно ночного караула гвардейцев, – слышишь как топают? – успокоил его Гонзаго.
С улицы послышался звон оружия, но он тут же был заглушен гулом голосов собравшихся на галерее.
– Потрясающе!
– С ума сойти!
– Нет, это невозможно!
– Вы только посмотрите!
– Наверное, у меня галлюцинации. Интересно, что он ей там шепчет?
– Куда как трудно догадаться, – съязвила Нивель. – Наверняка рассказывает о голубых акциях, которых у него куры не клюют.
– Если мне не изменяет память, – оживился Навай, – то кто-то поставил сто против одного?
– Никто, – не моргнув глазом, отозвался Ориоль: – Всего пятьдесят. Впрочем, я готов уступить еще, – ставлю двадцать пять против Эзопа. Принимаешь?
– Да подожди ты. А-а-ах! Святые угодники! Это просто уму непостижимо!
Горбун стоял на коленях перед креслом Авроры. Донья Круц хотела вклиниться между ними, но горбун ее мягко отстранил, сказав:
– Не надо, прошу вас.
Он говорил очень тихо, но не шептал. Его голос разительно изменился, – вместо пронзительного трескучего тенора, к которому все привыкли, из его груди внезапно полился бархатистый баритон, певучий и глубокий. И этот голос произнес:
– Аврора!
Донья Круц стоявшая за спинкой кресла почувствовала, как вздрогнули плечи Авроры. Потом она услышала, как та пролепетала:
– Я сплю?
– Аврора! – повторил горбун, не поднимаясь с колен.
Девушка порывисто закрыла ладонями лицо. Между ее дрожавшими пальцами покатились слезы. Тем, кто сейчас с галереи наблюдали за доньей Круц, показалось, что, они присутствуют при некоем колдовском ритуале. Донья Круц стояла, словно изваяние, запрокинув голову с приоткрытым ртом и остановившимся взглядом.
– Клянусь небесами! – воскликнул Навай. – Тут магия!
– Тихо. Тихо. Посмотри, как она к нему склонилась, – будто ее притягивает какая-то непреодолимая сила!
– У горбуна, наверное, есть приворотный талисман.
Нивель тут же определила название этого талисмана. Она непоколебимо верила в сверхъестественную силу голубых акций. Наблюдатели на галерее заметили верно. Аврора действительно, будто помимо своей воли, подалась вперед на окликнувший ее по имени голос.
– Я сплю! Сплю! – сквозь всхлипывания повторяла она. – Так страшно. Ничего не понимаю. Это же невозможно!
– Аврора! – произнес горбун в третий раз.
Донья Круц что-то хотела сказать, но он знаком попросил ее молчать.
– Не поворачивай голову, – тихо продолжал он говорить с мадемуазель де Невер. Мы на краю пропасти, – один неверный жест, одно лишь движение, и мы погибли.