Читать интересную книгу Комментарии к «Евгению Онегину» Александра Пушкина - Владимир Набоков

Тем временем с июля 1823 г. Пушкина переводят из Кишинева в Одессу, где теперь он причислен к канцелярии более высокопоставленного сановника, генерал-губернатора Новороссии (включающей в себя Бессарабию), графа Воронцова, оказавшегося гораздо более строгим и гораздо менее доброжелательным начальником, чем старый добрый Инзов. В Одессе в конце 1823 г. Пушкин встречается с Онегиным после более чем трехлетней разлуки, но приятели расстаются вновь в конце июля 1824 г., когда Пушкина высылают в его псковское имение на два года, в то время как Онегин приезжает в середине августа 1824 г. в Петербург, где он вновь встречает Татьяну, которую не видел с 12 янв. 1821 г.

Заметим, что еще один — меньший — круг, концентрический по отношению к уже упомянутому, совершается в связи с пушкинской Музой. В мае 1812 г., когда Муза впервые начала наведываться к тринадцатилетнему Пушкину в его студенческую келью в Лицее (глава Восьмая, 1), семнадцатилетний Онегин уже начал свой восьмилетний период бурной жизни в Петербурге (глава Первая, IV). К 8 янв. 1815 г. (глава Восьмая, II) у нее выросла пара крыльев. В 1817–18 гг. за ней ухаживают молодые петербургские повесы (глава Восьмая, III), а как-то в 1819–20 гг. она и Пушкин напрасно стараются посвятить своего нового друга Онегина в тайны просодии (глава Первая, VII). В начале мая 1820 г. Онегин уезжает из Петербурга в деревню (глава Первая, I, II, LI, LII), тогда как Муза следует за Пушкиным на Кавказ, в Крым и Молдавию (глава Восьмая, IV–V). Она появляется в Михайловском (разобраться, что произошло после отъезда Онегина) в августе 1824 г. — согласно календарю жизни (глава Восьмая, V), и в августе 1824 г. — по календарю романа — встречает Онегина на петербургском рауте (глава Восьмая, VI).

[XXXI]

   Святая дружба глас натуры   [Взглянув] друг на друга потом   Как Цицероновы Авгуры 4 Мы засмеялися тишком…

В беловой рукописи (ПБ 18, 1 об).

1 Святая дружба. Такое же слегка ироничное выражение использовано Пушкиным в письме Соболевскому, кратко изложенному в моих коммент. к строфе VII: «…в доказательства дружбы (сего священного чувства) посылаю тебе мой Itinéraire <путеводитель> от Москвы до Новагорода…».

3 Авгуры. Цицерон «О предвидении», II, 24: «Хорошо известно древнее изречение Катона: он дивится тому, что гаруспики, встречаясь, не улыбаются друг другу заговорщицки». Гаруспиком назывался предсказатель будущего по внутренностям животных. Хота Цицерон утверждает здесь: изречение Катона о том, что он «удивлялся, как один предсказатель мог видеть другого без смеха», достаточно хорошо известно, такое «древнее изречение» до нас не дошло. На самом деле источник Пушкина здесь не Цицерон. «Римские авгуры, которые не могут смотреть друг на друга без смеха» — старое клише французской журналистики. Был сделан даже обратный перевод на латынь: «si augur augurem» <«когда авгур видит авгура»>.

Мы видим, что Лермонтов десятью годами позже использует то же избитое выражение в «Княжне Мери» (запись Печорина «13 мая»: «Тогда, посмотрев значительно друг другу в глаза, как делали римские авгуры, по словам Цицерона, мы начинали хохотать..»).

4 Эта строфа осталась незавершенной. Бурцев высказал где-то догадку: друзья смеялись тишком по поводу того, что оба участвовали в одном и том же революционном движении. Думаю, смеяться их заставили не столько догадки комментаторов, сколько понимание грешной и лукавой природы дружбы, позволяющей друзьям совершенно забыть друг друга на три года.

Ср. последнюю строку стихотворения Пушкина, написанного летом 1819 г. в Михайловском и адресованного Михаилу Щербинину, его лихому петербургскому другу (строки 27–32):

Найдем отраду, милый друг,В туманном сне воспоминаний!Тогда, качая головой,Скажу тебе у двери гроба:«Ты помнишь Фанни, милый мой?»И тихо улыбнемся оба.

Любопытно, что Кюхельбекер, который, конечно, не мог знать пушкинской строки «Мы рассмеялися тишком» из «Путешествия Онегина», XXXI, 4, использует сходное наречие («тихомолком»), вводя все то же избитое галльское высказывание о цицероновых смеющихся авгурах в песнь III своей замечательной поэмы «Агасвер. Вечный жид», написанной в ссылке, в основном в 1840–42 гг., и опубликованной в 1878 г., через много лет после его смерти. Несмотря на ее эксцентричный архаизм, неловкие обороты речи, причудливые идеи и некоторые композиционные изъяны, эта поэма — значительное произведение, его суровая интонация и аскетичная необычность выражения заслуживают отдельного исследования.

[XXXII]

   Недолго вместе мы бродили   По берегам Эвкс<инских> вод.   Судьбы нас снова разлучили 4 И нам назначили поход   Онегин очень охлажденный   И тем что видел насыщенный   Пустился к невским берегам 8 А я от милых Южн<ых> дам   От <жирных> устриц черноморских   От оперы от темных лож   И слава Богу от вельмож12 Уехал в тень лесов Т<ригорских>   В далекий северн<ый> уезд   И был печален мой приезд.

В черновике (2382, л. 17 об.).

14 И был печален мой приезд. В течение всей весны 1824 г., начиная с последней недели марта до первой недели мая, граф Воронцов, генерал-губернатор Новороссии, в письмах из Одессы в С.-Петербург графу Нессельроде, министру иностранных дел, настойчиво требовал избавить себя от неприятного и неудобного господина Пушкина («Délivrez-moi de Pouchkine!» <«Избавьте меня от Пушкина!»>), «слабого подражателя Байрона», а также автора собственных эпиграмм и поклонника графини. Домашний врач Воронцовых, доктор Вильям Гутчинсон, несмотря на свою молчаливость, глухоту и плохой французский, оказался интересным собеседником: Пушкин писал другу об его «уроках чистого афеизма». Это письмо было перехвачено полицией, а его безнравственное содержание изложено царю, чтобы побудить его откликнуться на ходатайство Воронцова[95]. Пушкин, со своей стороны, уже давно был раздражен надменностью Воронцова, его англоманией и грубо-пристрастным отношением к себе. 22 мая Пушкину приказали заняться нашествием саранчи в Херсонском, Елизаветградском и Александрийском уездах. На следующий день ему дали четыреста рублей на дорожные расходы (рубль за милю для почтовых лошадей), но проехал ли он вообще дальше первых ста двадцати миль (до Херсона), неизвестно, и необычный образ охваченного отвращением поэта, из дорожной коляски руководящего избиением полчищ саранчи ветками тополя и обработкой земли негашеной известью, к сожалению, оказался недоступным историку. 7 июня жена одного из его ближайших друзей, княгиня Вера Вяземская, приехала в Одессу с больными детьми (шестилетним Николаем и двухлетней Надеждой), ей он доверил тайну своего романа с графиней Воронцовой. Графиня с мужем 14 июня отправилась морем в Крым; вернулись они 25 июля, и через два-три дня Пушкина известили, что он уволен (8 июля) с государственной службы за «дурное поведение» и ему приказано отбыть в имение матери, Михайловское. Вечером 30 июля он в последний раз был в одесской Итальянской опере, где слушал оперу Россини «Турок в Италии» (1814). На следующий день он отправился в Псковскую губернию все с тем же слугой (Никитой, сыном Тимофея Козлова), которого привез с собой из С.-Петербурга более четырех лет назад. Путь его проходил через Николаев, Кременчуг, Прилуки, Чернигов, Могилев, Витебск и Опочку, 9 августа он приехал в Михайловское. Там его ждали родители, брат, сестра и двадцать девять слуг. Его отношения с родителями, особенно с отцом, всегда были прохладными, и их встреча теперь сопровождалась разнообразными взаимными упреками. 4 октября гражданский губернатор Псковской губернии Борис Адеркас доложил генерал-губернатору той же губернии и балтийского края — генералу Филиппу Паулуччи (маркизу Паулуччи), что Сергей Пушкин согласился действовать в интересах правительства и взять своего сына под надзор. Это шпионство привело к ужасному скандалу между Пушкиным и его отцом. Примерно 18 ноября родители уехали в С.-Петербург, сестра Ольга — неделей раньше, а Лев Пушкин отвез беловую рукопись «ЕО» в С.-Петербург в первую неделю ноября.

[Предпоследняя строфа]

   О где б Судьба не назначала   Мне безыменный уголок,   Где б ни был я, куда б ни мчала 4 Она смиренный мой челнок   Где поздний мир мне б ни сулила   Где б ни ждала меня могила   Везде, везде в душе моей 8 Благословлю моих друзей   Нет нет! нигде не позабуду   Их милых, ласковых речей —   Вдали, один, среди людей12 Воображать я вечно буду   Вас, тени прибережных ив   Вас, мир и сон Тригорских нив.

В беловой рукописи (ПБ 18, л. 8).