Читать интересную книгу "Молчаливый полет - Марк Тарловский"

1–3 октября 1927

<Дополнение 1>

Бумеранг[114]

О звуках

Два слитных гласных суть дифтонг,А два согласных — аффриката.Связь «н» и «г» звучит как гонг,Как медный звон в момент заката.

Филологический инстинктНе спас нас от чужого ига,И через титул (твой! ating)[115]Дань гуннам ты приносишь, книга.

В моем ферганском Sturm und Drang[116]Сквозит изгнанничество Гейне,И бури слова бумерангЕще по-рейнски лорелейны.

О смысле

От птицелова-австралийцаЧерез индусов и татарТвой образ, палочка-убийца,Я принял, ветреница, в дар…

Проклятый дар! Каких бы линийДушой я в небе не чертил,Она останется рабыней,Она к подножью темных сил

Вернется в сроки, без ошибки,Как ветер жизни ни влекиВ центростремительность улыбкиОт центробежности тоски…

25 июня 1931

Стриж[117]

Крылья — сабли. ПустотоюТы живешь, чудесный стриж,Подгоняемый тоскою,Исходящею из крыш.

Надо ль делаться пилотом,Если, став на берегу,Бегом глаз твоим с полетомЯ сравняться не могу?

Хищный, черный и сварливый!Ты не можешь, чтоб скалаТвой покой нетерпеливыйСлишком долго берегла.

Ты откажешься подавно —В клетке, высмеян щеглом,Взять от Марьи НиколавныМуху с вырванным крылом.

И умрешь в цепном бессильиИ грудной подымешь киль,Чтоб на спущенные крыльяСела радужная пыль.

Чтоб обрел сухой зоологВ жалком чучеле такомДух небес меж тесных полокНад латинским ярлыком…

1921

Царская ссылка[118]

Овидию — на край земли,К полярному Дунаю —Мне горстку денег принесли,А от кого — не знаю…

Растут сугробы, крепнет лед,На пальцы дует ссыльный…Был мир — и нет… Но кто-то шлетПривет мне замогильный.

Среди болот, среди равнин,Чинов и прав лишенный,Вчерашний муж и гражданин,Сегодня — прокаженный!

Так кто ж, безыменным письмомОбременяя шпалы,Не задрожал перед клеймомПозора и опалы?

Кто запечатал, кто послалВо мрак, в тысячеверстку,На самый северный вокзалВот этих денег горстку?

Ища письмен, которых нет,Сторожевой охранникИх, верно, пробовал на светИ нюхал их, как пряник,

И, лишь немного погодя,Как подобает сыску,Он сам, крамолы не найдя,Мне сдал их под расписку.

Но он не знал, наемный раб,Начинка для мундира,Что с ними выпустил из лапВсе заговоры мира.

Вся соль, все шелесты земли,Вся боль по ним, измятым,В меня вошли, в меня втеклиС их душным ароматом.

На этих вестниках цветныхМне донесли приветыДухи сестер, и дух пивных,И духота газеты.

И я не трачу — я хранюЗаветные бумажки,Как злой банкир, что под бранюКладет сундук свой тяжкий.

Так вот, Овидий, старожилИ брат мой по Дунаю, —Я горстку денег получил,А от кого — не знаю…

3 января 1928

Вуадиль[119]

Ханум, душа моя, джаным,В чилиме спит зеленый дым…Какой высокопарный стильПодсказывает Вуадиль!Но не витийствуй, книжный рот.Забудь восточный оборотИ в песню классовой борьбыПереработай скрип арбы!

Сто дней над пылью кишлакаНе проплывают облака,Сто дней, которых жаждет власть,Чтобы отцарствовать и пасть.Сто дней, которыми, как дождь,Омыл Париж кровавый вождь,Сто дней, чадящих, как фитиль,Томят бесплодьем Вуадиль.

Откуда в Азию проникНаполеоновский язык?Откуда топот галльских мильВ твоем звучаньи, Вуадиль?Сто дней, заложенных под гром,Горят бикфордовым шнуром,И горы, выстроившись в ряд,Как бочки с порохом, стоят.

Сто дней взывают бедняки:«В горах рожденная, теки!Омой, целебная гроза,Трахоматозные глаза!В своих коробочках скорей,Пахта рассыпчатая, зрей!Поток задохшийся, пыхти,Пахту питая по пути,Минуя байскую бахчуИ угрожая богачу!»

На той припадочной реке,В забытом небом кишлаке,Стоит, осевшая на треть,Почет забывшая мечеть.Как все мечети, с детских летОна имеет минарет. —Но он не выстроен из плит,Стеклянной лавой не облит,И арками подпертый шпицНе служит отдыхом для птиц.

Ступеньки лесенки дощатой,Прибитой к бледному стволу, —Вот пост, откуда здесь глашатайВозносит «господу» хвалу.

Зовет паломников он громко,Зовет он грозно прихожан, —А в мире — классовая ломка,А мир неверьем обуян.

Не слышат зова прихожане:Иные дремлют в чай-хане,Другие служат в МагерланеИ возят почту на коне.

Ревет разыгранная буря(Морская сцена на реке!),Мулла стоит, морщины хмуря,И держит бороду в руке.

Вот маршалы, вот их измены,Вой рейсов ежегодный штиль…И ссыльный с острова ЕленыЗаходит в пыльный Вуадиль.

Душа обидами богата,У шпаги тлеет рукоять,Рулем воздушного фрегатаНе стоит больше управлять!

И время празднует победу,И слаб священнический зов,Струясь по пенистому следуБесцельно вздутых парусов.

Забыв подъемный скрип ступенек,Нарушив строгий шариат,Мулл и лермонтовский пленник,Как два подагрика, стоят.

Над минаретом солнце светит,И старый плут внизу кричит.Он знает — люди не заметят,А Магомет ему простит…

Мы к той мечети подходили,Мы — помнишь? — были в Вуадиле.Он странно назван: в этом слогеТаится масса аналогий.Ханум, душа моя, джаным,Под пеплом спит зеленый дым.Его баюкает чилим…Пусть спит. Не тронь его. Черт с ним!

12–13 марта 1931

Фергана[120]

Проезжая Аральской полупустыней,С багровеющим в памяти Туркестаном,Я смотрел на орлов, цепеневших в гордыне,На степных истуканов со взглядом стеклянным,

Что дежурили в позах изоляционныхНа фарфоровых чашечках телеграфа,Пропуская везомые в граммах и в тоннахГрузы хлопка, и коконов, и кенафа.

В рассужденьи окон были матери зорки:То им пыли напустишь, то сгубишь младенца…Приходилось бежать к умывальной каморке,Захватив маскировочные полотенца,

И, под стук пассажиров, обиженных кровноНеподатливой дверцей, глядеть из вагона,Подводя боевые орлиные бревнаПод символику римского легиона…

Кто расставил в пути эти птичьи возглавья? —То не памятники ль генеральским походам,Что во славу двуглавого самодержавьяОбескровили пульс азиатским народам?

От монаршей стяжательной лихорадкиГенералы не знали иного лекарства,Как трофейная кровь на верблюжьей палаткеИ восточная вышивка в мантии царства.

Не привнес ли для матушки ЕкатериныНеустанный Потемкин, за Русь поборая,В белый пух всероссийской куриной периныПетушиную радугу Бахчисарая?

И не переиначил ли навык свинячийРылом в плоскость уткнутых царей-богомолов,Распрямив позвонки им военной удачей,Под Кавказский хребет подведя их, Ермолов?

Не натертые ноги, не мыльные кониЕвропейские обогащали народы:Им служил для стяжания новых колонийБелопарусный праотец парохода.

Перед взором Колумба качалась лианаС неоткрытого берега братским приветом,Мы же плыли по синим волнам океанаТолько в песне, написанной русским поэтом.

Но и посуху, но и в пылище галопаК той же индии царские шли поколенья,До которой дорвалась морская ЕвропаВ пору первоначального накопленья.

Не повзводно — поротно, не в розницу — оптомРаскидался солдатинкой царский холоп там,И к массивам хребтов бесхребетные массыПритоптали там скобелевские лампасы.

Генеральского не позабудь скакуна,Ископытченная врагом Фергана!

За снегами, за льдами, за облаками,В допотопном ковше, в обезводненной яме,В плоскодонном, как лунные кратеры, рве,Через тысячи верст салютуя Москве,Человеку на память и богу во срам,Генералы поставили каменный храм. —

И стоит он чудовищем крестообразным,Осьминог, охромевший наполовину,И кирпич его служит великим соблазномФергане, обминающей скверную глину.

Что ферганские мне нашептали потоки? —Не любезности, принятые на Востоке,Не стихи о квакливых, любвивых ночах,Ибо стиль соловьиный невинно зачах:

А узнал я, что труд — это хлопок и шелк,Что декхан — это друг, а басмач — это волк,Что товарищ — ортак, что вредитель — кастам,И савыцки — яхши для янги Туркестан,И что братство трудящихся — это не бред,И синоним республики — джумхуриет…

Фергана — это прозвище целой долины,Имя главного города этой долины.

Это — фабрика гор, где б казался КазбекЛишь кустарным бугром от садовых мотык,Где себе на потребу ломает узбекБлагородный тургеневский русский язык.

Кстати, русский язык! — я ведь был педагогомТам, где пахнет безводьем, ослами, исламом,И довольно успешно соперничал с богомПеред выше уже упомянутым храмом.

Под неистовый благовест этого храма,В Высшем педагогическом институтеПолтораста узбеков учились упрямо,Рылись в книгах, докапываясь до сути.

И, когда мы по-русски спрягали глаголы,Лютый колокол рявкал в злокозненной гамме,Бог врывался в аудиторию школы,Бил по кафедре медными кулаками. —

«Я, ты, он!..» — был отпор коллективного грома,«Бью, бьешь, бьет!.. рву, рвешь, рвет!» — отвечали десятки,И грамматика звон вытесняла из дома,С ним катилась по плацу в невидимой схватке…

Наконец надоело. В огромной палатке,По коврам и кошмам, заменяющим стулья,Мы расселись на корточках в пестром порядке,С беспорядочным шумом пчелиного улья.

День уже истекал, из чего вытекало,Что жара — за горами. Но будемте кратки,Как и те, что громили, под свист опахала,Исполкомские промахи и недостатки:

Придушив подвернувшегося скорпиона(Кстати, лучшее средство — настой из него же),Атаджан Ниазмет говорил упоенно,Что вода нам нужна, но учеба — дороже.

И что, если мулла с христианской мечетиНас глушит, барабаня по медным нагорам,Надо звон запретить, и приказ о запретеДолжен быть как поливка — ударным и скорым.

А о том, что цветет революция ярко,И по линии женщины — даже ярчайше,Возмущаясь молящейся в церкви дикаркой,Говорила студентка Юлдашева Айша,

Двадцатипятикосая (расовый признак)И немного раскосая (местный обычай),Знаменитая пляской на свадьбах и тризнах,Гюль-райхан, или роза, в стремнине арычьей.

Фаткуллу Раахимджана кусали москиты,От которых защиты я, кстати, не знаю,Но слова его были не столько сердиты,Сколько смежны со словом «недоумеваю»:

Он провел параллель между ныне и преждеИ прибавил, что храм — разновидность нарыва,Что, поставленный в память о тюрке-невежде,Он, как памятник, должен стоять молчаливо…

После митинга пели о хлопковой ватеИ грядущем с машинами западном брате,Долго пели про то, как на главном постуЗдесь поставили воду и вату-пахту.

Эта песня ревела пустынным зверьем,Шелестела песком и валютным сырьем,Колыхалась, как дышло шатровой арбы,Как ишачьи тюки и верблюжьи горбы,И, шурша, точно шелком расшитая ткань,Глубочайшими га раздирала гортань.

В нежный пух разбивая и в глинистый прахТеатральные бредни про птицу-мечту,Воплощенная в Шахимарданских горах,Натуральною трелью в мелодию туВременами вливалась и Ваша, хьолинг,Ваша Синяя птица, поэт Метерлинк!

Здесь фантазия Ваша по клеткам поетИ на ветках сидит и роняет помет.

………………………………………………..Проезжая барханным простором Аральским,С багровеющим в памяти Туркестаном,Я смотрел на орлов с их лицом генеральскимИ на сизоворонок с их задом-султаном.

Золотые изведав полупустыни,Облиняв и оперившись в хлопковой нови,Мы огромными птицами стали отныне,Перелетными птицами русских зимовий.

Да, как птицы, прожженные хмелем чужбины,Будем тамошний ветер ловить мы покуда,Но вернемся к верблюдам на жесткие спины,Но отведаем перцем горящие блюда!

9 марта 1931