Шрифт:
Интервал:
Закладка:
9 марта 1925
ПОЦЕЛУИ[99]
I. В шею
В это утро певучего льдаНам не видны в умершем прибоеНи гребные суда,Ни текучая Троя. —
Но открытая шея твояМне сказала, что мрамор Елены —Это только струяНерастаявшей пены…
Декабрь 1921
II. В губы
От угла до другого углаЗатекала улыбкою губкаИ, голубка, текла,Как ладья-душегубка.
А влюблённый ее целовалИ дышал над улыбкою кроткой,Как безжалостный шквалНад беспомощной лодкой.
Декабрь 1921 — май 1925
Японка[100]
Не кокетничай со мною,Легковесная японка, —Разве можно взять женоюТрогательного ребенка?
Столь же нежной, столь же бледной,И с глазами как котята,В юности своей бесследнойИ луна была когда-то.
Но в супружестве законном,В ходе месячного цикла,Солнце огненным дракономВ чистую луну проникло…
Много женщинами сшитоТканей и препон напрасных —Даже зонтик не защитаОт лучей и взоров страстных…
Ах, не поддавайся зною,Шелковая перепонка,Не заигрывай со мноюИз-под зонтика, японка!
12 июля 1926
В ожиданьи[101]
Дух и тело исковеркав,Адских пыток зная дело,Лишь одною не владелаКатолическая церковь:
Это пытка ожиданья,Применяемая ловкоОбожаемой плутовкойВ час условного свиданья.
Бедной жертве нет спасенья,И еще не знают людиМежду всех своих орудийЛучшей меры откровенья.
На часах деленья мелки,Но страшней тисков монаха —Их стремительные стрелкиВ спазме злобного размаха.
22 февраля 1925
Вулкан[102]
Наша вечность велика нам,Тяжки страсти исполина —Я служу тебе вулканомНедоступная долина!
Сил клокочущих излишкиПод застывшею короюБудят огненные вспышкиНад томящейся горою.
Тлеет негой исподлобьяВзор влюбленного бедняги —И, как пепельные хлопья,Буквы стынут на бумаге.
Для чего она дана мне,Эта даль полунагая?Я, как письма, шлю ей камни,Сам ее не достигая.
Лава медлит, и, слабеяИ сады свои колебля,Ждет Везувия Помпея,Захлебнувшаяся в пепле!
10 июня 1926
О скуке[103]
— Пойди, — говоришь ты, скучая, —И сердце мое взвесели! —Пускай не имею ключа яК забавам печальной земли,
Пускай ни ключа, ни рубля нет,Пускай ничего нет у нас, —Но духом невольник воспрянетИ скуку прогонит на час.
Побольше скучай, дорогая! —Чем горше улыбка твоя,Тем лучше, свой дух напрягая,Созрею для мужества я:
Остроту сложу позатейней,Сыграю, струну теребя,Свожу тебя в цирк и в кофейнюИ Рим подожгу для тебя.
Вся слава, все лучшие звукиПокорны тугому бичу,Что в женской взвивается скукеИ щелкает в слове «хочу».
Скотину, противную клади,Подвигнет лишь кнут за спиной —Скучайте же, подвига ради,Погонщицы славы земной!
22 сентября 1929
VII. СКОТНЫЙ ДВОР
Чудило (Сборная пародия)[104]
Ну, братва, и бывает же вздор.Чего со мной было — умора!Выхожу я вчера на дозорВ подходящем месте для вора.
А идет это вроде пижон,Пальто на нем без бахромок.Я его, конечно, ножом:Слегка попал, а слегка промах…
Закричать он хотя не успел,Но привстал и блевнул красным,И сказал — белый, как мел:«Ты меня это, друг, напрасно.
Я не знал, что такой капутОжидает меня сегодня,Голова моя весит пуд,В этой ране — жар преисподней…
Губы жгут и воздух сосут…Подойдите ближе, убийца,Поднесите к лицу сосуд,Помогите виску напиться!»
Он еще раз блевнул нутромИ шепнул: «У меня забота —С самопишущим золотым перомВозьми у меня листик блокнота.
Запиши мой последний стих,Сочиненный мной по дороге,И пошли его, ради всех святых,В “Новый луч” или “Красные итоги”…»
Вижу я — от луны светло.Дай, думаю, запишу частуху.Прохрипел он мне тут свое барахло(Без фамилии — не хватило духу).
И храню вот — без первых строк(Выкурили гады в ночлежке):«…Кратковременен жизненный срок,Мы живем, обреченные спешке.
Чуть окрепнув, на самом краюУходящего вдаль виадука,Мы провидим кончину своюИ страдаем за сына и внука.
О, не так ли суров народЗолотого советского краяРади милого сына живет,Ради внука в боях умирая?
Этот жертвенный трепет атак,Это счастье…» Не кончил — скрутило.А здорово — так его так!Экой парень чудило…
1928
Свершитель треб[105]
Это был обыкновенный клоп —В меру трус и в меру кровопийца…Ах, не хмурься, лавроносный лоб!Снизойди, о лира олимпийца!
Что нам стоит рассказать хоть разПро дела и про заботы клопьи?Всё равно ведь — для дневных прикрасМы стряхнем постельное охлопье! —
…Каждый день, в пуховую метель,Звон матраца вызывал на дело,Пел трубой и забирался в щельОстрый дух почиющего тела.
По пчелиной трубчатой иглеКровяную передвинув подать,Полной колбой клоп скользил во мгле,Клоп спешил свой груз переработать.
Столько раз согрев и напитавКрасным медом золотую шкуру,Знал он твердо — и его состав,И давленье, и температуру.
Но случилось…Нектар стал горяч.Бог потел, и это было ново.Хоботочком, как домашний врач,Клоп всю ночь выстукивал больного.
Продолжалось… Свет не погасал.Кровь прогоркла. Изменив порядку,Клоп дежурил, он слегка кусал,Но не пил, а слушал лихорадку.
Жар осекся — и за пядью пядьНачал падать, гнев сменив на милость.Что же с кровью? Клоп не мог понять,Почему она остановилась…
Он бежал от страшной тишиныИ нашел за скважиной замочной,На кровати мужа и жены,Брагу тризны и уют полночный. —
Кровь гудела, но была сладка,Кровь кипела, но не иссякала —И текла в каналы хоботка,Как вино венчального бокала…
Очевидец и свершитель треб,В муках смерти и в пылу зачатийТы сосешь благоуханный хлебИ на нем кладешь свои печати!
Но встают усталые с перин,Жгут свечу, ругаясь словом скверным,И шипит гробовый стеарин:«Dies irae.. Requiem aeternam…»[106]
6 января 1928
Кондор[107]
Слегка чудаковатый контурЗа проволокою вольеры —И вот американский кондор,Который видел Кордильеры.
Сны детства! Разреженный воздух…Майн-Рид…Кровать…Свечной огарок…Страна индейцев, лам бесхвостыхИ дорогих почтовых марок!
Во время школьных репетицийКак было лестно — без запинкиПовествовать о хищной птице,Которой поклонялись инки!
На ярмарках из марок ярких,Чужак от областей надводных,Ты шел в обмен на самых жарких,На самых редкостных животных. —
Охваченный меняльным блудом,За знак с твоею шеей голойЯ мог пожертвовать верблюдом,Проштемпелеванным Анголой…
Но счастье лет, азартом полных.Ты позабыл в тени вольеры —Твой мир — наплеванный подсолнухИ праздничные кавалеры.
2 февраля 1926