Читать интересную книгу Обреченный убивать - Виталий Гладкий

Рано или поздно и до тебя доберутся: то ли те, кому положено по службе, то ли твои заказчики, чтобы спрятать концы в воду, – лишние знания очень обременяют человека…

Взял меня Ведерников, мент, которого я, по доброте душевной, что называется, достал с того света, прикончив перед этим Феклуху и своего шефа – будь он трижды проклят! Конечно, я не ожидал от опера такой прыти, когда освободил от веревок – он даже на ногах не мог стоять после "разговора" с Феклухой.

В другое время и при других обстоятельствах не видать бы ему меня, как своих ушей, но когда я нашел задушенную Тину Павловну, то впал в состояние, близкое к трансу: ее-то за что?!

А вообще я на Ведерникова зла не держу – он просто выполнял свой долг. И, конечно, прав – трижды прав! – не место мне среди людей.

Душа моя выгорела дотла, все, что еще оставалось у меня светлого, я сам смешал с грязью, нет ни забот, ни привязанностей; ни настоящего, ни будущего – зачем мне такая жизнь? Чтобы просто болтаться как дерьмо в проруби, между двумя берегами, на которых меня никто не ждет, где меня ненавидят и боятся?

Короче, как бы там ни было, но под своей жизнью я подвел черту. Жизнь просочилась сквозь пальцы, как сухой песок, и в мои пустые ладони уже вливается мрак вечного небытия. Еще несколько дней – и я вернусь туда, откуда пришел в этот мир.

Не думаю, что там райские кущи, да мне это и безразлично. Потому что я давно уже мертв, а эта камера всего лишь комфортабельная могила.

И снова запах… Голова… Как болит голова… Нет, нет… Не-ет!!!

Волкодав

– Капитан, пора…

Кто-то мягко, но настойчиво теребит меня за плечо, и сладкий предутренний сон негодующе отбрыкивается, пытаясь опять увлечь меня в свои наполненные негой чертоги.

– Пора…

Ну прилепился как банный лист! Я с трудом открываю глаза и вижу совершенно бандитскую физиономию с рваным осколочным шрамом на правой щеке.

Это старый диверсант, прапорщик Лесняк по прозвищу Кобра. Мне пришлось вместе с ним пропахать по-пластунски пол-Афгана.

– Пошел к черту, Кобра… – лениво отвечаю я и натягиваю на голову грубошерстное солдатское одеяло.

– Капитан, время… – бухтит над ухом Лесняк и ласково тычет мне под ребра своим огромным кулачищем. – Операция начинается через два часа. Жошка уже весь на дерьмо изошел, вас требует.

– Вот сука… – рывком сбрасываю одеяло и с неожиданно проснувшейся злостью начинаю надевать свою амуницию. – Кому не спится в ночь глухую…

Жошкой кличут подполковника Ветлугина, начальника разведки 36-й десантной дивизии. Кто приклеил ему эту кличку неизвестно, но, думаю, вовсе не из-за имени-отчества – Георгий Лукич, – а по причине полнейшего внутреннего сходства с некой частью человеческого тела, название которой весьма созвучно имени Жора.

Афгана он и не нюхал, и когда мы кровью харкали, наглотавшись по самое некуда въедливой пыли Кандагара, Жошка себе чины зарабатывал в московских штабах да академии заканчивал, чтобы в конце военной карьеры полюбоваться на генеральские лампасы на собственных штанах. Уж не знаю, что там у него не связалось, но в столице его не оставили, а подкинули нам – так сказать, "для усиления"…

Итак, остались шаровары… прыжковые ботинки на толстой подошве… диверсионный нож-стропорез – на правое голенище, четыре запасных лезвия к нему – на левое… куртка… Лады. Почти готов.

Лесняк суетится: помогает застегивать ремни ботинок, проверяет мой РД – ранец десантника: все ли там в ажуре. Радуется втихомолку, сукин сын, сегодня он в запасе, а мне придется со сверхмалой высоты прыгать, мать ее…

– Прикинем? – Кобра заискивающе щурит и без того узкие монгольские глазки и многозначительно подбрасывает на ладони личную флягу с водой.

– Не положено, – отвечаю с напускной строгостью и демонстративно отворачиваюсь, чтобы не видеть, как он украдкой запихивает ее в мой РД.

У диверсанта, на какое бы задание он ни шел, должна быть только одна фляга с водой. Но здесь не Сибирь, где ручьи на каждом шагу, а пустыня – голый песок и кое-где камни, будто оплавленные напалмом.

Ах, как мне иногда хочется потаскать за собой по этой Богом забытой среди оазисов раскаленной жаровне того штабного умника, который установил эту норму…

Над пустыней звездная прозрачная ночь. Мертвая тишина. Я иду своей фирменной кошачьей походкой по еще теплым песчаным гребешкам, стараясь держаться поближе к бронетехнике, где тень погуще. Это совершенно бессознательная проверка моих орлов из боевого охранения, впитавшаяся в плоть и кровь еще со времен Афгана, стала просто манией.

– Пароль…

Хрипловатый тихий голос, казалось, родила сама ночь. Такое впечатление, что это просто продолжение какой-то неоконченной мысли.

Но острое, как бритва, лезвие десантного ножа у горла вмиг разрушает мимолетную иллюзию.

– Днепр… – выдыхаю осторожно, стараясь не делать лишних движений, – чревато. – Отзыв, – требую согласно Уставу и неожиданно нервно и несколько глуповато хихикаю: в боевой обстановке, забудь я пароль (а такое случалось по заморочке), отзыв пришлось бы слушать с того света.

– Ладога… Это вы, товарищ капитан? – с фальшивым удивлением вопрошает голос, и передо мной вырастает рослый детина с простодушным русским лицом в веснушках, подсвеченным снизу включенным фонариком.

– Собачий сын! – рычу для понта. – Устав караульной службы забыл?

– Так ведь пока я провякаю "Стой, кто идет?", мне дырку в башке просверлят, – пытаясь принять виноватый вид, оправдывается здоровяк.

А сам лучится от удовольствия: как же, самого Волкодава прищучил, как зеленого.

Это Ваня Кондра, диверсантская кличка Маманя, старший сержант-контрактник. Он уходил из Афгана одним из последних, прикрывая тылы. Аллах только ведает, как пристало к нему это ласковое прозвище.

Я не раз видел Маманю в рукопашном бою, и трудно было не посочувствовать его противникам – он беспощаден, как робот-убийца, и силен, словно десятиметровый питон.

Что касается моего прозвища – Волкодав, то оно говорит прежде всего о начитанности моих бывших подчиненных, большинство из которых до сих пор числится в списке пропавших без вести на всеми оплеванной, бесславной афганской войне.

Этот псевдоним мои ребята "срисовали" из книги известного писателя, в которой рассказывается о работе СМЕРШа[2] по обезвреживанию гитлеровских диверсантов.

Чем-то подобным приходилось заниматься в Афгане и мне. И, смею думать, небезуспешно: заработать такую почетную кличку в разведке тяжелее, чем орден.

В штабе оживление. Судя по двум новеньким вездеходам, к нам пожаловало высокое начальство.

Матерюсь про себя – не было печали… Эти толстые боровы в папахах и с расплющенными задницами уже забодали нас своей простотой и пионерским задором. Для них поездка в разведбат сродни походу в варьете – и там, и у нас есть на кого полюбоваться и есть о чем помечтать, пуская старческую слюну.

Жошка суетится, словно вша на кончике иголки. Невысокого по сравнению с остальными разведбатовцами росточка, с грушевидной головой, увенчанной шелушащейся лысиной на макушке, он напоминает отощавшего хорька, пробравшегося в курятник.

Завидев меня, Жошка на бегу останавливается, но по инерции проскакивает мимо. Сделав вид, что в полумраке его не замечаю, пытаюсь забиться в дальний угол. Но не тут-то было.

– Капитан Левада! – окликает он меня своим скрипучим резким голосом.

Я невольно вздрагиваю – черт бы ее побрал, эту воинскую привычку к чинопочитанию! Такое впечатление, что меня сейчас зацепили серпом по самому главному мужскому месту.

– Вы должны были прибыть еще десять минут назад, – начинает отчитывать меня Жошка. – Или вам особое приглашение требуется?

– Виноват… – бормочу в ответ без должного рвения и присоединяюсь к группе коллег, офицеров разведывательно-диверсионных подразделений дивизии.

Жошка морщится, будто проглотил в этот миг по меньшей мере очищенный лимон без сахара, и, судя по всему, намеревается продолжить выволочку; но тут, к моей радости, его окликает незнакомый мне офицер, который сидит под мощной электролампочкой в кресле самого (!) Бати, командира 173-го отдельного разведывательного батальона спецназа подполковника Светличного.

Начальник разведки семенит к чужаку и что-то подобострастно нашептывает ему на ухо – отвечает на вопрос, тоже заданный вполголоса.

Незнакомый офицер, брезгливо отодвигаясь от нависшего над ним Жошки, снисходительно кривит тонкие упрямые губы. Он уже не молод, но сухощав и подтянут, что выдает в нем человека нашей воинской профессии.

Мой и его взгляды сталкиваются всего лишь на мгновение, и я чувствую, как по спине заструился холодный озноб: такое впечатление, что я посмотрел в глаза выползшей на охоту гюрзы.

Они темны, словно Вальпургиева ночь, и страшны своей гипнотической беспощадной силой. Похоже, мужик крутой. Наш человек. Зверь.