не хотелось терять свои богатства, идя вместе с Гитлером в пучину катастрофы. Они и решили убрать Гитлера до вступления советских войск в Германию и заключить мир с западными державами.
Совершенно определенной была реакция высшего генералитета вермахта на провалившееся покушение. Германское радио в тот день вещало: «Фюрер, уступив просьбе вермахта, назначил из фельдмаршалов и генералов суд чести для изгнания негодяев из армии». В состав «суда чести» вошел и генерал Гудериан, 20 июля назначенный Гитлером на пост начальника генштаба.
— Смотри, какой любопытный документ, — говорит маршал, — свидетельствует один из немногих случайно уцелевших участников заговора: «Мы были у Гудериана и предупредили его, чтобы он нас не выдавал. Однако, когда вечером 20 июля Гитлер назначил Гудериана начальником генерального штаба ОКХ, нам всем стало ясно, чем тот заплатил за продвижение по службе». И еще. Вот первый приказ Гудериана после вступления в новую должность: «Каждый офицер генерального штаба должен быть еще и национал-социалистским руководителем. И не только из-за знания тактики и стратегии, но и в силу своего отношения к политическим вопросам и активного участия в политическом воспитании молодых командиров в соответствии с принципами фюрера…»
— Ишь, «честный солдат»! Пишет после войны: «Мы стали солдатами для того, чтобы защищать отечество». От кого, спрашивается, защищать ему приходилось свою страну-агрессора — от Дании, Австрии, Чехословакии, Польши, Бельгии? И какое «отечество» — цитадель фашизма? А дальше, дальше-то что говорит! «Мы считали, что военная служба является для нас выполнением высокого долга, основанного на любви к своему народу». Это «любовь к своему народу» руководила Гудерианом, когда нацисты пытались в топках Освенцима и Майданека сжечь целые народы?!
Я сказал ему, что у Горького где-то говорится: «Обвинители и защитники людей с равносильной легкостью пользуются одним и тем же лексиконом».
— Не знаю, по какому поводу это Горький вспоминал, но мне кажется, в отношении тех, кто так поступает, в одном случае это искренность, в другом — лицемерие, — ответил Амазасп Хачатурович. — Нет, не бывает, не может быть военного вне политики. Нонсенс это, господин генерал, бессмыслица. А еще точнее — ложь, рассчитанная на наивных простаков!
— Спустя всего два дня после того, как Гудериан возглавил германский генштаб, танковые полки моей 20-й и 21-й мехбригады И. В. Костюкова, — продолжает маршал, — с боями подошли к реке Сан, мотопехота форсировала реку, захватила плацдарм на другом берегу. В сочетании с действиями других наших войск это означало для вражеской львовской группировки угрозу окружения, и враг начал отступать на запад… А потом танковые армии нашего 1-го Украинского фронта отбили у него Перемышль, Ярослав, Львов… Комфронтом Маршал Советского Союза И. С. Конев преподнес генштабу Гудериана предметный урок танковой стратегии, существо которого в особом приеме использования танковых армий.
Танковые армии — а здесь их было три — М. Е. Катукова, П. С. Рыбалко и Д. Д. Лелюшенко — последовательно вводились через узкое горло прорыва в оборону противника и действовали уже изнутри, разрушая вражескую оборону и расширяя горловину прорыва. Это был как бы подвижной таран из танковых армий, и таран этот — в голове наступающих войск фронта. Таран проникал в глубокий тыл противника, кромсал там все и вся, танковые армии захватывали важные рубежи и объекты.
Конев маневрировал танковыми армиями, сосредоточивал их усилия на решении основных задач, от которых зависел успех всей операции, не распылял их на решение задач второстепенных, что, к сожалению, имело место в других операциях Великой Отечественной. Танковые армии в Львовско-Сандомирской операции совершали резкие повороты с одного направления на другое, марш осуществлялся быстро, оперативно. Контрудары противника принимали на себя общевойсковые армии, а танковые тем самым освобождались для действий в оперативной глубине обороны противника, для разгрома более глубоких его резервов.
— Понимаешь, Конев, чтобы освободить Львов, бросил армию Рыбалко на север. Больше чем 120-километровый блестящий маневр сделал Павел Семенович Рыбалко вместе с 4-й танковой, 38-й и 60-й общевойсковыми армиями, угрожая противнику полным окружением, заставил его оставить Львов и отступить. Тут Конев на 180 градусов повернул нашу, 1-ю, а затем и 3-ю, рыбалковскую, на Сандомир. Снова стремительный марш-маневр, и — советские танки на Висле!
К Коневу он относился восторженно:
— Не могу об Иване Степановиче говорить без восхищения — о его мудрости и выдержке. В начале июля сорок четвертого, когда прорыв вражеской обороны не удавался, Конев не горячился, не спешил бросить в сражение 1-ю танковую армию, терпеливо выжидал, когда ввод танковой армии будет своевремен и принесет серьезные оперативные результаты, а не мелкий тактический успех. Так он сберег танковую армию и бросил в бой для выполнения ее основной задачи, и это, на мой взгляд, предопределило успех всей операции.
Спрашиваю: ну а не как у военачальника — просто, как у человека — чему стоило учиться у Конева?
— А разве это разделимые вещи: человек — военачальник? — удивляется Бабаджанян. — Это был настоящий военачальник: сильный, властный. Но властность не мешала ему оставаться обаятельным, влияние иметь на людей колоссальное. Он был горячий и увлекающийся, но умел сочетать в себе трезвость, спокойную рассудительность с блеском полководческого таланта, твердость и непримиримость с добротой и благородством. Он был жестко требователен, но прежде всего к себе. А это не всем удается, когда в твоих руках сосредоточивается непомерная власть. Шутка ли — командующий фронтом! И еще что думаю: не последнюю роль в формировании личности Конева сыграло то, что в молодости, еще в гражданскую, Иван Степанович комиссаром был. Партийная работа оказывает очень большое влияние на формирование личности человека, которому доверены жизни многих, а полководцу — подумать только — сотен тысяч людей!
Бабаджанян по праву считал себя давним учеником Конева. Судьба свела их перед самой войной. После очередных учений, в которых его полк получил высокую оценку, Бабаджаняна, еще майора, забрал к себе в формируемую новую 19-ю армию ее командарм генерал И. С. Конев на должность заместителя начальника оперативного отдела штаба. На этой должности Бабаджаняна и застало известие о начале войны.
— Конев, — продолжает Бабаджанян, — любил смелых и сам являл образцы отваги, подчас напрочь пренебрегая собственной безопасностью. В штабе порой удерживали командующего от шагов, опасных для его собственной жизни, тогда он резко возражал: «Вам можно, мне нет?» «Нет, — отвечали ему, — вы командующий». Тогда Конев недовольно отворачивался, всем своим видом показывая, что с людьми, которые прибегают к такой аргументации, ему и толковать не о чем. Мы, работники штаба, негласно дежурили, поочередно присматривая за командующим. Счастье наше, что он не разгадал нашего «заговора», а то бы… Был Иван Степанович строг с подчиненными, порой крут, но необидной была его строгая