Читать интересную книгу Как читать литературу как профессор. Живое и увлекательное руководство по чтению между строк - Томас Фостер

курицы - на самом деле откормленный теленок. Может быть, это и не грандиозный пир по традиционным меркам, но это пир, как и положено при возвращении блудного сына, даже если сын оказывается дочерью. Как и братья в притче, сестра раздражена и завидует тому, что ребенок, который ушел и якобы израсходовал свою "долю" семейной доброжелательности, мгновенно принят, а его грехи так быстро прощены.

А еще есть все эти имена, эти Якобы, Ионы, Ребекки, Джозефы, Марии, Стивены и как минимум одна Агарь. Именование персонажа - серьезное дело в романе или пьесе. Имя должно звучать правильно для персонажа - Гарри из канистры, Джей Гэтсби, Жук Бейли, - но оно также должно нести в себе то послание, которое писатель хочет передать о персонаже или истории. В романе "Песнь Соломона" (1977) главная семья Тони Моррисон выбирает имена, раскрыв семейную Библию и не глядя на текст, указывая пальцем: на какое существительное укажет палец, то и будет именем. Так в одном поколении девочка получила имя Пилат, а в другом - Первое Коринфянам. Моррисон использует эту практику именования для определения особенностей семьи и общества. Что еще можно использовать - атлас? Есть ли в мире город, деревня или река, которые говорят нам то же, что и "Пилат"? В данном случае речь идет не о персонаже, названном таким именем, ведь никто не может быть менее похож на Понтия Пилата, чем мудрый, щедрый, дающий деньги Пилат Мертвый. Скорее, ее манера именования многое говорит нам о том обществе, которое заставило бы человека, отца Пилата, абсолютно верить в действенность книги, которую он не может прочитать, настолько, что он руководствуется принципом слепого выбора.

Итак, Библия существует во множестве вариантов. Но разве это не проблема для тех, кто не совсем...

Исследователь Библии? Ну, я не такой. Но даже я иногда могу распознать библейскую аллюзию. Я использую так называемый "резонансный тест". Если я слышу, что в тексте происходит нечто, выходящее за рамки непосредственного содержания рассказа или стихотворения, если это резонирует за его пределами, я начинаю искать аллюзии на более древние и масштабные тексты. Вот как это работает.

В конце рассказа Джеймса Болдуина "Блюз Сонни" (1957) рассказчик поднимает бокал на эстраду в знак солидарности и принятия своего блестяще талантливого, но своенравного брата Сонни, который делает глоток и, приступая к следующей песне, ставит бокал на пианино, где он мерцает "как сама чаша дрожащая". Я долгое время не мог понять, откуда взялась эта фраза, хотя, если подумать, я был уверен в этом. История настолько богата и насыщена, боль и искупление настолько убедительны, язык настолько прекрасен, что мне не нужно было задерживаться на последней строчке в течение нескольких прочтений. И все же что-то в ней происходило - некий резонанс, ощущение, что за простым значением слов кроется нечто значимое. Питер Фрэмптон говорит, что ми-мажор - это великий рок-аккорд; чтобы вызвать столпотворение на концерте, достаточно выйти на сцену в одиночестве и взять большой, жирный, полный ми-мажор. Все на арене знают, что сулит этот аккорд. Подобные ощущения возникают и при чтении. Когда я чувствую этот резонанс, этот "жирный аккорд", который кажется тяжелым, но при этом искрится обещанием или предвестием, это почти всегда означает, что фраза или что-то еще заимствовано откуда-то еще и обещает особое значение. Чаще всего, особенно если заимствование отличается по тону и весу от остальной прозы, этим местом оказывается Библия. Тогда нужно понять, где и что это значит. Мне помогает то, что я знаю, что Болдуин был сыном проповедника, что его самый известный роман называется "Расскажи об этом на горе" (1952), что в рассказе уже присутствует элемент Каина и Авеля, когда рассказчик изначально отрицает свою ответственность перед Сонни, так что моя сценарная интуиция была довольно сильной. К счастью, в случае с "Блюзом Сонни" рассказ настолько сильно антологизирован, что почти невозможно не найти ответ - фраза взята из Исаии 51:17. В отрывке говорится о чаше ярости Господа, а контекст связан с сыновьями, которые сбились с пути, которые страдают, которые еще могут подвергнуться опустошению и разрушению. Таким образом, финал истории становится еще более условным и неопределенным благодаря цитате из Исайи. Сонни может выкарабкаться, а может и нет. Он может снова стать наркоманом и попасть в беду. Но помимо этого, есть и более широкое ощущение того, что жители Гарлема, где происходит действие романа, и, соответственно, чернокожая Америка, страдают, что они испили из этой чаши трепета. В последнем абзаце Болдуина есть надежда, но это надежда, скрепленная знанием о страшных опасностях.

Значительно ли улучшило мое чтение это знание? Возможно, не очень. Здесь происходит нечто неуловимое, но не гром и молния. Смысл не меняется в противоположную сторону и не меняется радикально; если бы это произошло, это было бы самооправданием, так как многие читатели не поняли бы аллюзии. Я думаю, дело скорее в том, что концовка приобретает чуть больший вес благодаря ассоциации с Исайей, большее воздействие, даже пафос. О, я думаю, что это не только проблема двадцатого века, когда братья не ладят друг с другом, а молодые люди спотыкаются и падают; это происходило с незапамятных времен. Большинство великих бед, которым подвержены люди, подробно описаны в Писании. Возможно, в Писании нет джаза, героина, реабилитационных центров, но неприятности очень похожи на те, что есть у Сонни: беспокойный дух, который скрывается за внешними современными проявлениями героина и тюрьмы. Усталость, обида и вина брата, его чувство неудачи из-за того, что он нарушил данное умирающей матери обещание защищать Санни - Библия знает все и об этом.

Именно эту глубину придает библейское измерение истории Сонни и его брата. Мы больше не видим просто грустную и убогую современную историю джазового музыканта и его брата-учителя алгебры. Вместо этого история резонирует с богатством далеких предшественников, с силой накопленного мифа. История перестает быть запертой в середине двадцатого века и становится вневременной и архетипической, говорящей о напряжении и трудностях, которые всегда и везде существуют между братьями, со всеми их заботами и болью, виной, гордостью и любовью. И эта история никогда не стареет.

 

Хансельди и Гретельдум

К этому моменту я уже изрядно потрепал вас по голове и плечам представлением о том, что вся литература вырастает из другой литературы. Однако в данном случае мы имеем дело с довольно свободной категорией, которая может включать в себя романы, рассказы, пьесы, стихи, песни, оперы, фильмы, телевидение, рекламу и, возможно, различные новые или еще не