Читать интересную книгу Ах, Маня - Галина Щербакова

– Не уполномочен, – сказал он, – сопровождать вас к официальному лицу в неслужебное время. Это может сделать только Иван Митрофанович, но я бы вам не советовал идти. Нехорошо.

И он повернул назад. Так бы и ушел он, спокойный и удовлетворенный восстановлением привычного душевного состояния, если бы не взгляд, а лучше сказать, взор Жени Семеновой. В ту минуту это был еще тот взор! Во-первых, она, естественно, не догадывалась о противоречивом клубящемся сгустке егоровских чувств. Почему он повернул назад? Что они делают нехорошо? При чем тут какой-то Иван Митрофанович?

– Что случилось? – только чуть еще сердито крикнула Женя Егорову. – Я вас что, переспать тяну с собой? – Взыгрывало в ней время от времени ее старое рабоче-крестьянское прошлое, и тогда Женя Семенова «выражалась». В редакции она шокировала этим старых московских дам, тех, что из бывших или около них, а молодые дамы современного образования как раз ценили в ней это. Они видели в Жене сплав из лучших смесей – народного опыта (Женин запас слов и выражений) плюс тонкая акварель некоторых знаний, которая этот опыт заключила в рамку, а в рамке – как известно – все выглядит лучше. Качественнее.

Не надо было поворачиваться Егорову, а он повернулся. И Женя увидела – как бы она сказала? – «мужика из другой оперы». Самое удивительное, что она все проницательно поняла, поняла, что утрачивает над ним силу, что нечто большее, чем покорство ее женской соблазнительной сути, пробудилось в старом вояке. Пробудился сам устав – и теперь попробуй сдвинь его! Женя сокрушенно покачала головой, показывая всем видом, что, мол, выхода у нее нет, и выстрелила в замершего Егорова такими народными выражениями, которые из соображений изящества лучше не приводить.

– …товарищ майор… – вышли мы все из народа, и ему иногда и послужить можно, – совсем спокойно закончила свою мысль Женя. – Ведите!

И Егоров повел ее к председателю исполкома. Он не уважал больше эту женщину, он напрочь, навсегда забыл, что она его как-то взволновала – не было это-го, не было, не было! – но он отверг и свои сомнения относительно права идти в неподобающее время к должностному лицу, отверг, потому что отверг за собой право что-то решать самому. Егоров подчинился приказу свыше. Женя воспринималась как генерал.

Сергей поднял на лоб темные очки и посмотрел им вслед. Куда это подался этот военпенс с округлой решительной дамой?

– Цирк, – сказал он вслух.

А про себя подумал: какой он идиот, что приехал сюда без машины. Послушал Лидию. Разве можно в таких случаях слушать людей, у которых нет и никогда не будет машины? Они всегда скажут: а она и не нужна! Человек вырабатывает, генерирует только ту философию, на которую ему хватает денег. А теперь вот – ходи пешком. Правда, пока ничего особенного он здесь не приглядел.

Сам же город, в котором Сергей родился, никаких особых эмоций и ассоциаций у него не вызывал. Нет, он даже что-то помнит, вот эту водонапорную башню, и градирню, и остов электростанции, так и оставшийся остовом. Не нашли ему применения после войны, а разрушать оказалось сложно, очень капитально были положены и фундамент, и отдельные части стен. Сейчас остов зарастал травой и даже деревьями, и, пожалуй, именно он чуть-чуть взволновал Сергея – бегал тут когда-то, играл, прятался, но взволновал только

чуть-чуть… Детство в этом городе было не в счет. Главное и самое интересное началось у него тогда, когда его забрал отец. Он много раз думал: а вдруг бы случилось так, что уехала бы тогда от Мани Лидия, а он остался? Ух, какой ужас! Даже на жаре его пробирал мо-роз от одного только легкого воображения. Ничего он не имеет против Мани, золотая тетка, когда за тысячу километров. Он не против Мани лично, он на дух не выносит стиль, или как это называется, – образ ее жизни. Этот вечный «для других лучше, чем себе». Это он так его коряво выразил нарочно, потому что изначально считал корявой саму эту мысль. Нельзя быть источником блага, будучи не в благе. «Предположим, печка», – сказал неожиданно громко Сергей, и на него удивленно и обиженно посмотрела девушка в громадных голубых очках. «Так вот – печка, – уже контролируя себя, значит, мысленно произнес Сергей. – Можно ли считать, что она хорошо выполняет свою функцию, если она небеленая, если заслонка у нее на одном кирпиче держится, если колосники упали, а поддувало не вычищено, можно ли считать, что такая печка обогреет и накормит? Да возле нее – дымной – минуту для согреву постоишь и побежишь дальше, искать ту, что в кафеле, к которой уже спиной прислониться можно, возле которой не только руки, душу отогреть хочется». Сергей вдруг почувствовал себя очень умным, значительно более умным, чем считал раньше. Он расскажет это Лидии, кандидату наук, пусть она сообразит по-быстрому контртезис. Ведь его мысль тоже родилась спонтанно, он в «Ленинке» для этого не сидел. Просто шел, шел по земле родины и понял: печка! Грош цена всей Маниной «самоотверженной» жизни, а доказательство тому – все эти нелепые люди, что пришли и приехали к ней. Родственники не в счет, они тут по другому, так сказать, ведомству. А все остальные ведь блаженные. Роза среди них – вот эта мадам, что захомутала отставника. Становилась на голову, стучала по стене пятками, дезодорантом так опрыскалась, что все мухи со двора улетели. Остальные – чудовища. Милые, добрые – пусть живут! – но чудовища. И Лидочка в этот зверинец вписывается вполне. Спасибо тебе, батя, что ты меня в свое время выбрал. Он представил, как будет рассказывать жене об этой поездке, как она будет хохотать. Она у него баба с юмором. И снова ему прошли наперерез Женя и Егоров. Женя впереди, а Егоров на шаг сзади. Сергей не знал, что они уже шли назад от председателя в исполком. Что председатель позвонил из дому дежурному исполкома Ивану Митрофановичу и велел тому заготовить грамоту и от имени города вручить ее сегодня Мане. «А насчет квартиры подумаем, – пообещал председатель. – Гейдеко у нас человек известный».

– Я вам буду звонить днем и ночью, – строго сказала Женя.

– Звоните, звоните, – вежливо ответил председатель, и по его тону Егоров понял: Женя для председателя – не генерал. И он попробовал сбросить и с себя иго ее командования, но Женя вовремя посмотрела в его сторону. И Егоров был снова стреножен.

Гость пошел косяком. Шли женщины в шелковых цветных косынках, мужчины в пахнущих нафталином костюмах, старухи в белых платочках с такими же белыми узелками – гостинцами, подарками. «Прямо как на Пасху!» – засмеялась Зинаида. Шла и своя улица, неся перед собой стулья и табуретки. Пришел парень в форме студента стройотряда с коробчатым чемоданом и сразу полез на крышу.

– Низковато, – крикнул он оттуда. – Не тот будет эффект! – И поставил чемоданчик на печную трубу.

– Фейерверк! – объяснила Лидии Маня. И оторопело уставилась на племянницу, которая без всякой логики кинулась ей на грудь и зарыдала. Маня очень рассердилась. – Ну знаешь, – сказала она. – Я еще, слава богу, живая. Иди! Иди! Видеть не хочу слез. – И, не желая вникать в немотивированные поступки Лидии, оттолкнула ее.

Лидия убежала в дом. Там было прохладно, громко тикали ходики, пахло косметикой Жени Семеновой и винным дыханием Дуси. Она спала сейчас совсем тихо, склонив голову к плечу. Беспомощность и покой спящей обнародовали то, о чем все уже забыли: когда-то она была красивой, очень красивой женщиной. Никакое пьянство не могло испортить форму тонкого Дуськиного носа, и хоть и великоватого, но красивого, выразительного рта, и изящно закругленного подбородка, ни на грамм не отяжеленного возрастом. Сначала Лидии показалось, что ей жалко Дуську, эту неудачливую бабу со всеми отметинами классически деклассированной (какой каламбур!) биографии. Но что ей Дуська? Чужой, раз встреченный человек. Совсем посторонняя алкоголичка. Нет, не ее было жалко Лидии. Ей было жалко тетку, которой уже шестьдесят, а это уже вечер, как бы мы все ни отдаляли оптимистическими теориями время старости. Вечер, вечер… И не такой уж и ранний, а вполне оформившийся и готовый в любую положенную минуту перейти в ночь. Но тут Лидия вдруг поняла нечто совсем другое: как бы там ни было, а не теткин вечер жизни заставляет ее сейчас плакать. Вот ведь штука! В ней, Лидии, возникло твердое, вдруг окончательно сформировавшееся ощущение – с теткой все в порядке! И Лидия поняла, что плачет она о себе. Как хочешь, так и понимай.

А ведь у нее все было хорошо. Хорошо по самому высокому счету. Семья, работа, здоровье… Все слагаемые жизни, если не на пять, то уж на крепкую четверку точно. Пусть нет лишних денег, нет машины, нет дачи, она же не идиотка, чтобы такими мерками определять счастье. Ее Лева умница, интеллигент, из тех, что «непьетнекурит», который ктомуже и в постели мужик что надо. С тихой отчаянной ненавистью она рядом с ним никогда не засыпала. Дочка, конечно, – штучка, лентяйка, неряха, но… Ведь они сейчас все такие! Черт возьми, она же и красавица, и умница, и надежда института. Гегеля читает в подлиннике. Шагинян ее совратила своими книгами. В общем – все как надо… Нельзя гневить Бога, это просто непорядочно. Но сглатываемые слезы выталкивались такими хриплыми не-управляемыми всхлипами, что не помогла логика.