Цигальков поднес к кубанке руку с болтающейся на ней нагайкой.
— Милости прошу! Как поживают наши доблестные союзники?
Прилично, — в тон ему отозвался Алексей. — Не жалуются.
— Приятно слышать. Эй, — сказал есаул Боровому, — захвати мешок, лошади пусть здесь останутся. Прошу сюда.
Бандиты в проходе между телегами посторонились.
В деревне было тихо, безлюдно. Цигальков повел их по единственной улице, мимо белых хатенок с насупленными соломенными крышами, мимо темных амбарушек и косых плетней, за которыми на длинных стеблях качались белые, розовые и красные мальвы. Галина оживленно болтала с бравым есаулом, и Алексей с удивлением видел, что от ее недавнего смущения не осталось и следа.
За поворотом, на небольшой площади возле мостика через реку, они неожиданно увидели толпу.
— Что там такое? — спросила Галина.
— Так… — Цигальков махнул нагайкой. — Публика. Поймали большевиков из красного обоза, теперь атаман затеял спектакль в воспитательных целях. Хотите посмотреть?
— Нет уж, избавьте! — сказала Галина. — Эти зрелища не по мне.
Цигальков снисходительно проговорил:
— Ах, женщины! — и приглашающе указал на большую свежевыбеленную хату с голубыми наличниками на окнах: — Сюда, пожалуйста.
Уже возле самой двери их настиг истошный человеческий вопль: на площади началась экзекуция…
Нечипоренко и другиеНечипоренко в хате не оказалось. Хозяйка, пышная, дебелая молодуха, с насурьмленными бровями, сказала, что “батька пийшов на майдан, бильшаков вешать”. Цигальков предложил Алексею:
— Может, сходим все-таки?
Точно борясь с искушением, Алексей сказал:
— Хорошо бы… Только глаз много.
Цигальков понимающе кивнул.
— Тогда посидите здесь, я вас ненадолго оставляю. Галина Сергеевна, прошу извинить! — Он щелкнул каблуками и вышел.
Боровой положил мешок с “Ундервудом” на пол, отводя глаза, проговорил:
— Сходить, подывиться, що там… — и двинулся за Цигальковым.
В оставшуюся приоткрытой дверь снова ворвался дикий, исполненный нестерпимой боли крик…
Хозяйка охнула и закрыла дверь.
— Не можу терпеть! Я и скотину не гляжу, когда режуть. Вели бы у степ!
Галина опустилась на лавку и развязала косынку.
…Трудно передать чувства, владевшие Алексеем. Рядом умирали товарищи, неизвестные его друзья. Умирали мучительно. Что придумали для них бандиты? Поджаривают пятки? Ногти срывают? Вырезают ремни из спины? Лучше не думать об этом!..
Но как не думать, когда нервы натянуты до предела, а слух напряженно ловит каждый звук, доносящийся извне? Когда тебя, будто кипятком, захлестывает ненависть и кричать хочется от злобы и сознания собственной беспомощности?! А тут еще чужие следящие глаза…
Он заставил себя поднять с пола и вытащить из мешка “Ундервуд”. Не спеша расчистил место на столе, поставил машинку и принялся собирать отвалившиеся винтики и планки. Крики теперь стали глуше, но каждый раз, когда они пробивались в хату, было такое чувство, словно костлявая рука хватает сердце и безжалостно тискает его твердыми шишковатыми пальцами…
— Иди, ляжь, — предложила молодуха Галине. — Бачь, як втомилась с дороги!
— Я бы не прочь, — сказала Галина. — Где у вас можно?
Молодуха увела ее в другую половину хаты.
Когда через полчаса с улицы ввалились люди с есаулом Цигальковым во главе, Алексей по-прежнему возился с “Ундервудом”. Бандитов было пятеро. Боровой не пришел.
Цигальков представил Алексея Нечипоренко. Высокий дородный атаман был одет в английский зеленоватый китель и мерлушковую папаху с золотым шитьем на шлыке. Длинные пшеничные усы счесаны вниз, по-запорожски. Глаза маленькие, умные, в набрякших веках. Когда он снял папаху, оказалось, что его круглая правильной формы голова наголо выбрита. Оселедец бы еще — ни дать ни взять Тарас Бульба.
Нечипоренко протянул ему руку, и Алексей вчуже подумал, что может быть, этой самой рукой он только что убивал его товарищей.
— От Викентия? — спросил Нечипоренко. — Друкарню привезли?
— Так точно.
— Як звать?
— Седой.
— А де Галя?
— Спыть, — объяснила хозяйка, — поклала ее на свое лыжко.
— Есть до вас дело, — сказал Алексей, чтобы отвести разговор от машинки.
Нечипоренко поманил его в угол.
— Ну?
— Шаворский встретиться с вами хочет.
— Чому?
— Договориться о совместных действиях: он кое-что наметил.
— Где встретиться? Колы?
— Он предлагает Нерубайское, у священника. А когда — сами скажете. Чем скорее, тем, конечно, лучше. Кстати, велено передать, что там вы увидите немало интересного.
— Ага!
Вертя в пальцах какой-то небольшой блестящий предмет, Нечипоренко в задумчивости подвигал усами. На его мясистых щеках вздувались и опадали розовые бугорки.
— Гости пока, я все обмозгую…
Бандиты рассаживались за столом. Цигальков усадил Алексея неподалеку от себя. Хозяйка натаскала из печи тяжелых чугунов с жирно пахнущей едой, поставила два глиняных кувшина с самогоном. Когда расселись, угрюмый рябой парень с жестким чубом, прикрывавшим рубец на лбу, сказал:
— Вот кому прибыль — Феньке. Еще обоз возьмем — ей на год хватит!
— На вас напасешься! — сердито проворчала хозяйка.
— Не скупись! Тебе, небось, задешево досталось!
— Тоби задорого! — огрызнулась она. — Сонных повязать дурак сумеет…
— Фенька-а! — Нечипоренко повел на нее тяжелым, сощуренным взглядом.
Она, ворча, отошла к печи.
Пили долго, не спеша. По-видимому, в этой затерянной в степи деревушке бандиты чувствовали себя в безопасности. Говорили они на той помеси украинского и русского языков, которую иронически прозвали “суржиком”, и, прислушиваясь к их разговорам, Алексей многое узнал о последних минутах бойцов продотряда, замученных на деревенской площади. Возбужденные расправой, бандиты со вкусом смаковали подробности. Алексей улыбался. Во рту у него пересыхало, кусок не лез в глотку…
Захмелевший Нечипоренко размяк и снова вспомнил о Галине.
— А ну, Седой, разповидай, чи не совратив по дороге нашу непорочну пасхальну голубыцю?
Алексей посмотрел на него исподлобья и сплюнул на пол.
— На черта она мне сдалась! Селедка мореная! Нечипоренко повертел в воздухе пальцами.
— Э-э, це ты, хлопче, брешешь! Галя не селедка, Галя це… скумбричка!
— А я, может, белорыбицу люблю, — сказал Алексей. — Вон, вроде Аграфены!
За стойкой засмеялись.
— Ишь, губа не дура!
— Разбирается!