Робер Макер – тип, до такой степени освободившийся от всех общественных предрассудков, от всех нравственных пут, от всех условий морали и верований, уступок, такое чистое Я, уединенное Я, что делается в разврате своем [почти] великим человеком. Немецкие фельетонисты с Мером во главе ничего подобного выдумать не могли. Рассказывать пьесы, разумеется, нет возможности: первая – [пуста] ничтожная мелодрама, вторая – пустой фарс, и все их содержание наполняется Робер Макером, а скорее Фредериком Леметром, ибо и роль Макера едва очерчена в них. Актер тут все создал, и это, может быть, самое огромное, само позорное создание, когда-либо бывшее на подмостках. На всей земле не осталось чувства, не осталось движения сердечного, благородного порыва, светлой мысли, которые не были бы оскорблены Робером. Он обкрадывает сына, бьет отца, клевещет на жену, предает друга, убивает благодетеля и в то же время говорит о добродетели, чистоте нравов, святости чувства. Ирония делается едка до невозможности. К этому еще прибавить, что он может быть в лохмотьях и беседовать как английский лорд, что он может быть в щегольском фраке [надувать акционеров и плакать], главой акционерного общества и [вытащить] отрезать цепочку у посетителя просто уж для забавы. Вся эта испорченность крайняя, далее которой, кажется, уж и идти нельзя, подернута лоском блестящего остроумия, неистощимой веселости. Конец последней пьесы Робера Макера довершает впечатление: преследуемый полицией, он берется на небо, как Илья или Фауст, на воздушном шаре. После двух вечеров, проведенных мною за этими пьесами, [право, мне сделалось], я смеялся невыразимо тяжелым смехом и вышел из театра почти убитый Фредериком Леметром, создавшим тип, который вынесет его имя, но за раз невыносим.
Современных намеков, разумеется, разбросано вволю. Так, например, во 2-ом акте второй пьесы он вышел на большую дорогу грабить в [образе] совершенном подобии Лудвига-Филиппа. Это уж перешло границу. В партере раздался какой-то смешанный, болезненный вопль без рукоплесканий. В третьем акте, обращая речь к акционерам, Фредерик начал обыкновенными словами экс-короля: C'est toujours avec un nouveau plaisir[131] и проч. и в продолжение всей речи беспрестанно переходил в намеках то к старому, то к новому порядку вещей, покрывавшихся громким хохотом. Странно! безопасно позорить человека как-то уж и невесело.
Вместе с Фредерик Леметром разделяет восторг публики Рашель. Она поет Марсельскую песню на древний манер – более распевая, чем поя, и достигает эффекта величия и ужаса, свойственного этому удивительному гимну – несомненно. Она в безумной любви к отечеству прижимает к груди трехцветное знамя, бросается на колени и потом с припевом: «Aux armes citoyens»[132], который варьируется [три раза], в троекратном повторении, посылает его напоследок как проклятие всему миру, после которого он, кажется, должен рассыпаться и погибнуть… И со всем тем песня была ужасна, когда я слышал ее на улице 24 февраля.
И покуда я писал, случилось опять необычайное происшествие: открыт почти заговор Бланки для низвержения Правительства, но Правительство его убило страшным образом, пропечатав в «Revue Rétrospective», под ответственностью Ташеро, будто отыскавшего документ – доказательство, что Бланки после заговора выдал старому Правительству всех заговорщиков 12 мая 1839 г. Говорят, что Бланки намерен спастись бегством от кинжалов, которые на него подняты. Работников, им поднятых, Правительство совершенно успокоило, послав к ним вчера в воскресенье на Марсово поле (2-го апреля) воспитанников военных училищ, ими весьма уважаемых, которые, вместо манифестации враждебной, очень мирно провели их в процессии, где я их видел. С этим заговором, говорят, и связана вся эта стукотня, трескотня, сажание дерев, наполнившая целый город в продолжение круглого месяца шумом и гамом.
Из провинции известия не так благоприятны. В Руане, например, после довольно бесчеловечного изгнания английских работников с фабрик, ремесленники ходили по окрестностным долинам, уничтожая фабрики, грабя и разбивая все на пути. В Лионе каждый день смуты, и жизни, и имущество всех вообще граждан совершенно во власти рабочего народонаселения, с которым едва борется комиссар Правительства Эммануэль Араго. В Бордо новый комиссар Пра<вительст>ва выгнан, и город удержал старого, менее революционного – Пра<вительст>во смолчало. В войсках показывается дух возмущения, и многие полки выгнали своих офицеров, освободили арестантов и толпами ушли из казарм. Волнение в провинции, оказывается, поддерживается ненавистью к супремации[133] Парижа, к диктаторскому тону его [распоряжений] народонаселения, что очень хорошо поддерживают и разрабатывают, с одной стороны, легитимисты посредством «l'Union», «Gazette de France», с другой стороны, старые династики своей газетой «Assemblée Nationale». Но как бы то ни было, какая бы будущность не предстояла Франции, какую бы случайную странность не имел Париж в эту минуту – все это поглощается зрелищем сильных гражданских установлений, данных себе Францией. Все публичные залы, все дворцы, все манежи каждый вечер, каждое утро наполнены массами народа, совещающихся о выборах полковников, майоров, капралов, сержантов в национальную гвардию, к которой, как известно, теперь все принадлежат. Тут происходит исповедь кандидатов на разные чины и самое благотворное волнение, в котором крепнет политический дух народа. За этими шумными и плодотворными сходками явятся такие же собрания для выборов депутатов в Национальное собрание (они отложены до 20 мая, что и следовало ожидать). Воодушевление будет еще сильнее, исповеди еще строже, борьба еще упорнее, и, может быть, в этом непрестанном огне публичности и обсуждения выработаются сильные и энергические личности. Между тем, для каждой мэрии квартала клубы представляют своих кандидатов, корпорации работников – своих, комитет республиканский – своих, династический – тоже, легитимистский – тоже. Что выльется из всего этого, увидим впоследствии.
<План>
Апрель месяц
1) Разрушение клуба Бланки{103}.
2) У Барбеса Альтон Ше отстранен от выбора за атеизм{104}, и один какой-то клуб в декларации прав заместил слова: le souverain de la terre c'est le peuple, le souverain de la terre c'est dieu[134]. У него же доктрина Блана названа христианской.
3) Народное представление в Théâtre de la république{105}.
4) Речь Блана в Люксембурге, где равенство жалования объявлено переходящей мерой, а настоящее будет – долг по мере сил, вознаграждение по мере необходимости.
4) Новый циркуляр Роллена к комиссарам о наблюдении выборов и с программой, чем будет заниматься Нац<иональ>ное собрание.
5) Новый декрет Карно об обращении Collège de France в школу административных и госуд<арственных> людей.
6) О бюллетенях республиканских, печатаемых Ледрю и объявляемых на всех перекрестках, в которых он старается держать народ постоянно на высоте сознания своих прав. Они походят на прокламации: так, к работникам – стоит рассказывать все свои неслыханные страдания, к женщинам, чтоб взывали к обществу об отмщении за его жестокость и безнравственность.
7) О выборах: прокламации Монталамбера, Виктора Гюго, Дюмаса[135], уморительные афиши: какой-то господин говорит, что нет такого социального и политического вопроса, которого он бы не изучил в основании. Кто написал какую-либо фразу – он агитирует, всех лучше типографщик, который наивно объявляет, что не думал о выборах, да читал объявление Правительства, что не нужно никакого таланта, то и решился представиться, его имя Сирье (Cirier), a право – что на похоронах говорил речь, да раз читал собственную Марсельезу, причем наподобие священника одел блузу, подпоясал – как тот надевает этоль[136] и шасюблю[137].
8) Мастерские для работниц. Выбором в национальную гвардию не довольны.
9) Об эгоистических требованиях работников: изгнание савойцев, иностранцев; поход на рестораны не удается.
10) Открытие кафедр новых в Сорбонне и их профессоры.
11) Принуждают локаторы владетелей давать квитанции, обозначают дома упорных и сдавшихся: [декрет] циркуляр Мараста по этому случаю.
12) На бирже в начале месяца заем 3 % на 100 был [38–40] 32 – [35] [вместо] [прежних] бывших 23 ф.; 5 % был [48] 50 вместо 128; акции были 960 вместо 1200 (а продавались даже до 3400) bon de Trésor, акции железных дорог тоже страшно упали, но теперь, 10 апреля, начинает подыматься все, кроме банковых акций, ибо из последнего отчета видно уменьшение его капитала, накопление литеров, и слухи носятся, что Правительство хочет выкупить дороги банковыми билетами. – Что-то будет!
13) В провинциях выгоняют новых комиссаров Пра<вительст>ва, оставляют старых; в Безансоне народ грабит фабрики.
14) Клуб Барбеса требует, чтоб Пра<вительст>во все эксплоатации захватило, a «Démocratie pacifique» вместе с тем, чтоб выдавало беспрестанно новые билеты, чему страшно сопротивляется «Journal des débats»; «Démocratie pacifique» даже на приносимое серебро хочет билет, как и на дороги, да билет требует согласия принять их, чего нет во Франции.