Читать интересную книгу Отец шатунов. Жизнь Юрия Мамлеева до гроба и после - Эдуард Лукоянов

с фотокамерами, которым было бы интересно это частично пьяненькое скорбящее собрание. Возможно, ругалась она либо с кем-то из бездомного облика учеников, принятых ею за корреспондентов желтых газет, либо и вовсе померещилось ей некое существо, оригинальной плоти у которого в объективной действительности не было.

Поняв, что никто на ее благородный гнев не обращает ни малейшего внимания, полукликуша одернула воротник пуховика маскировочного цвета и отправилась выпрашивать автограф у писателя Сергея Сибирцева, несмотря на погоду отказавшегося снять солнцезащитные очки, придававшие ему немного необходимой метафизической отчужденности.

Наконец стали прощаться. Первыми пошли вдова и другие женщины. Традиционных для таких случаев причитаний, надо заметить, не было: все чувствовали большую ответственность, поскольку об этом дне наверняка напишут не только в районной газете. Исключением стал Дудинский. Он, как паук, облепил мертвое лицо Юрия Михайловича, даже не целуя его, а как будто всасываясь в натянутую тонкую кожу, слюнявя ее и отбивая мелкие дробные поклоны – честное слово, не знаменитый журналист, а терзаемая бесами сельская дурочка.

– Дуда, ты аккуратнее, сейчас лоб у покойника лопнет от твоих поцелуев, – прервал его кто-то особенно возмущенный.

Когда все желающие прикоснулись губами к усопшему, могильщики быстро закрутили крышку гроба новомодными болтами вместо гвоздей и бесшумно отправили его на канатах в яму, после чего отошли покурить. Остальные же сгрудились вокруг могилы, уставившись в ее зияющую бездну, которая была не такой уж зияющей и, признаться, не такой уж бездной: напротив, дыра эта оказалась какой-то невероятно будничной, как будто хоронили не великого писателя, продолжившего труды Гоголя и Достоевского, а застрелившегося начальника кондитерской фабрики, объявленной банкротом.

На земляной горке у мамлеевской могилы откуда-то возникла белая тарелка с хорошей, лежащей крупными кусками, как сахар, землицей. Собравшихся охватило оцепенение, никто не решался взять на себя роль первопроходца в деле закапывания Юрия Витальевича Мамлеева. Так бы и стояли до следующего утра скорбящие ублюдины, если б не окрикнул их нервный могильщик:

– Ну что, прощаться будем или до утра будем стоять?

– Да-да-да, конечно, надо прощаться, – застрекотало все вокруг.

Философ Дугов сделал решительный шаг к тарелке, схватил щедрый кусок земли и как-то неожиданно резко швырнул его на гроб. Дерево глухо стукнуло, и даже могло показаться, будто это покойник стукнул кулаком по крышке, то ли проклиная своих могильщиков, то ли обещая скорую с ними встречу. Следом посыпалась еще одна горстка влажной земли, за ней еще и еще…

Решил выступить крепко уже захмелевший Дудинский. Шатаясь, он ступил на край могилы и обратился к присутствующим, едва не дравшимся за землю, как голуби за кусок прокисшего хлеба.

– Господа! – сказал он громко, но так, чтобы слышали его только самые близстоящие. – Господа метафизики! Что ж вы ему землю кидаете? Вы б лучше ему туда подрочили на дорожку!

Услышавшие отчасти ахнули, отчасти вздохнули. По счастью, Мария Александровна этой сцены не застала, поскольку вновь спохватилась насчет венка. Дудинский же не устоял полностью на ногах и все же ступил одним ботинком на землю у гроба с Мамлеевым. Кто-то захохотал, кто-то заметил, что в данных обстоятельствах это очень даже хорошая примета.

– Да-да-да, очень хорошая примета, очень, – закачал согласно бородой философ Дугов.

– Очень хорошая примета, очень хорошая примета, – пустилась в пляс полукликуша, приглашая желающих станцевать вместе с ней, пока радушно дырявилась в земле могилка.

Почти все дружно захохотали.

– Вот видите, – заметил Дугов, – только истинно русские люди могут искренне ликовать на похоронах самого близкого человека.

– И индусы еще! – добавил кто-то из толпы в черных куртках.

Не успели глазом моргнуть, как на месте ямы образовался аккуратный бугорок, который со временем выровняется и будет умощен плиткой. Над бугром высился крепкий деревянный крест, а на нем черно-золотая табличка: «Мамлеев Юрий Витальевич. 11.12.1931 – 25.10.2015».

– Крепкий, – дернул за крест Дудинский, – можно и памятник не ставить, и так нормально будет.

– Венок, венок несите, – запричитала Мария Александровна, но ее команды не требовалось, потому что могильщики уже бухнули на курган венок и обложили его принесенными разноцветными цветами.

Мария Александровна оправила ленту на венке, чтобы всем было видно, что на ней написано. А написаны на ней были такие слова: «Дорогому Юрочке от любящей жены».

– Не надо памятник ставить, и так сойдет, – повторил Дудинский.

* * *

На девятый день гости собрались в квартире Мамлеевых на Мичуринском проспекте. Староверы привезли угощения: разнообразные колбасы, сыры, икра, запеченный бараний бок, опоясанный застывшим салом, моченые яблоки, капуста, овощи по мелочам, караваи хлеба, кутья с медом, соленые грибы и огурцы, всякая каша, водка, вина, коньяки, грандиозная бутылка вермута, сладости, орехи, разнообразная рыба, какие-то банки, соусы и прочее по мелочи. Уселись на диванах, стульях и табуретах, в центре стола разместили белую фотографию в рамке с ленточкой.

– Юре налейте рюмочку, – сказал бородатый гость мамлеевской квартиры.

– Да он же не пьет, – сказала Мария Александровна.

Некоторые засмеялись, рука с бутылкой потянулась наливать покойнику.

– Юрочка не пьет, – настаивала на своем Мария Александровна, и стало почти понятно, что она ничуть не шутила.

– Ладно, не пьет так не пьет. Мы зато пока еще пьем.

Те метафизики, что помоложе, собрались было чокнуться, чтоб было наоборот, по-метафизически, а не как полагается, но их прервали жестами, указав на неуместность подобных штудий при скорбящей вдове.

Пили молча, угрюмо, без гитары. Что-то бормотал со своей стороны дивана философ Дугов, староверы ухаживали за вдовой, потягивавшей коньяк мелкими глоточками.

– Ну скажите, что ли, хоть слово кто, – скомандовал Сибирцев в темных очках.

Ко всеобщему ужасу, захрипел неугомонный Дуда:

– Я тут речь написал специально.

– Давайте послушаем, – закатил скучающие печальные глаза философ Дугов.

Молча переглянувшись и столь же молча коротко поспорив между собой, решили послушать. Дудинский достал из кармана штанов несколько свежих листов бумаги, прокашлялся и захрипел слова:

– Живой гений изрядно мешает своим биографам и исследователям, самим фактом своего существования вмешиваясь в исследовательский процесс. То ли дело гений ушедший. Тут уже ничто не препятствует развернуться во всю ширь своего интеллекта. Жаль, что сегодня мыслителей, способных по достоинству оценить, понять и раскрыть на Мамлеева глаза более-менее «своей» аудитории, – раз и обчелся.

Дудинский сделал вид, что кашляет, отпил немного компота из стакана, воспользовавшись этим как поводом для того, чтобы отследить реакцию публики. Философ Дугов внимательно слушал.

– В чем значение Мамлеева? – спросил сам себя Игорь Ильич и сам же себе принялся отвечать с выражением: – Наша эра, как известно, начинается с Евангелия. До того была великая античность, которая необратимо шла к своему финалу. Подведя под античностью жирную черту, христианство впитало в