— в клуб или на почту, хватаю гитару: «Чуваки, я песню сочинил!» Пою, они — «Вау!..» Потом уходишь назад, в штаб, пишешь еще пару песен...
(В общей сложности Чиж написал в армии более двухсот песен. Только в одной его записной осталось 67 текстов. Но были еще три книжки.)
После отбоя, когда офицеры и прапорщики покидали казармы, наступала вторая, «подземная», жизнь. Вся полковая элита начинала кучковаться по каптеркам. «Салабонов» гнали в столовую за картошкой, вынимали из тайников брагу, спирт и коноплю.
— Время за полночь, эта армия сраная, ты сидишь, чуваки «пыхнули» уже, и я начинаю петь: «Ласковый ветер по лицам скользит, / маленький камешек лег на гранит, / развеет мою усталость / дым марихуаны». Такой «улёт» происходит!.. Я не знаю, где чуваки в это время находятся — дома ли, рядом со мной ли. Тоска по дому такая — фью-ю!.. Наверное, подсознательно, как мог, я спасал себя этими песнями.
Новый опыт «расширения сознания» Чиж получил в полковой санчасти, где служили два сдвинутых на музыке сержанта-фельдшера. Время от времени они забирали Чижа «поболеть» в стационар, чтобы тот вволю поиграл им на гитаре. Взамен ему открывали шкаф «А», где хранились сильнодействующе препараты. Итогом стал цикл «Шлагбаум», полтора десятка песен о «приключениях мозга».
«Меня, наверно, музыка спасла, — признался позже Чиж, — я знал, чем должен заниматься, цель была: вот приду с армии, запишем альбом. Он, может быть, и не нужен будет никому, но кайфа я от него получу гораздо больше, чем от наркоты».
Сейчас практически 99 процентов армейских песен Чижа никому не известны, и это его добровольная цензура, хотя собственно «торчковых» текстов там немного — примерно пятая часть. Причина в другом: «Большинство из них, мягко скажем, корявые. Там есть какие-то кайфовые куски, какие-то находки — практически в каждой песне. А есть откровенно неудачные. Но я ничего не хочу исправлять, потому что мне это дорого. Как первые самостоятельные опыты».
«Уход в себя» был таким глубоким, что внешней стороной жизни Чиж почти не интересовался.
— Были люди, которые смотрели на меня как на идиота — что за придурок, почему он не делает себе дембельский альбом, почему не ушивает себе форму?.. Конечно, я понимал, что 56-й размер хэбэ[24], который я ношу, это смешно, и мне нужно размеров на десять поменьше. Но всем было насрать, а мне — тем более.
Чиж так и не превратился в нормального советского «дедушку» — чмырить, унижать «молодых» не доставляло ему никакой радости.
— Старше на полгода, младше — мне было по фиг. Я пришел в армию с этой мыслью и очень долго не мог врубиться, почему эта хрень, «неуставщина», происходит. Люди-то все одинаковые... Я был гражданским человеком, им и остался, меня начальник штаба так и называл: «гражданский пирожок». «Сережа, когда ты станешь настоящим военным?!» — «Боюсь, что никогда, товарищ полковник! Мне это не нужно».
Обустроив свой внутренний мирок, Чиж не только не бегал в самоволки, но даже редко бывал в законных увольнениях.
— Страна чужая, говорят не пойми о чем. Мне было гораздо интересней сидеть у себя в «чертежке» или шататься из роты в роту — там приятели, здесь приятели. Я читал им лекции. Сидим-болтаем, и вдруг за что-то цепляешься: «Как, разве вы не знаете?!» И выплескиваешь все свои знания...
За месяц до дембеля, в апреле, коммунисты собрали в Москве свой очередной пленум. После него в газетах, по телевизору и в речах политработников появились новые, диковинные слова — «перестройка», «ускорение», «демократизация» и «гласность». Их посчитали за блажь Михаила Горбачева, очередного партийного босса. (Если бы Чижу тогда сказали, что через шесть лет горбачевские реформы разнесут Советский Союз на куски, а его, отслужившего в Вентспилсе, независимые латыши назовут оккупантом, он покрутил бы пальцем у виска: «Дурных грибов, что ли, наелись?..»)
Навсегда покидая армию, Чиж увозил с собой лычки младшего сержанта, любовь к 23 февраля и Дню танкиста (в эти праздники солдатам давали плов, а не надоевшую рыбу) и спокойную уверенность в том, что может сам, без чьей-либо помощи, писать неплохие песни.
1985–1986: Домой!..
Я бедствовал, у нас родился сын,
Ребячества пришлось на время бросить.
Николай Асеев
Дембельнувшись в середине мая, Чиж приехал в Дзержинск. Жизненные планы были самыми простыми: перевестись в институте с очного отделения на заочное (после смерти отца было стыдно сидеть на шее у мамы), а поскольку впереди целое лето, то где-то еще и поиграть. И дважды в неделю, не жалея связок, он орал эстрадные шлягеры — от кузьминского «Динамика» до Боярского — на танцплощадке возле станции Сортировочная. Гитаристом в этой шабашке был Володя «Быня» Быков, знакомый еще по «Урфину Джюсу».
Про Быню рассказывали интересную историю. Почти легенду (которую, кстати, надо суметь заслужить). Грамотный барабанщик, сначала он достаточно коряво играл на гитаре, но очень хотел научиться. И вот однажды приятели-музыканты надолго потеряли его из виду.
— И вдруг, — рассказывает Чиж, — Быня нарисовался с инструментом и «убрал» в одночасье всех гитаристов Дзержинска. Человек пришел и сказал: «Я научился!» Он «пилил» на гитаре так, что от струн дым шел... После этого имя «Быня» все стали произносить с уважением.
Но никакой мистикой тут не пахло. Чтобы стать виртуозом, Быня не практиковался по ночам на кладбище, сидя с гитарой на могильном камне. И, уж конечно, не продавал душу дьяволу, как это сделал молодой негр-блюзмен[25] в фильме «Crossroads». Он просто безвылазно торчал дома, терпеливо «снимая» с бобинного «Маяка» хард-роковые запилы. Его подруга тоже любила рок, и при ней можно было часами разучивать одну и ту же фразу из Led Zeppelin, пока та не уляжется в пальцы. И если гениальный Стив Вай, сыгравший всё в том же «Перекрестке» гитариста на службе у Сатаны, однажды сказал: «Я знаю, в чем секрет высокого гитарного мастерства, но для этого у меня не хватает времени», то у Быни свободного времени было навалом.
— Жили они в маленькой однокомнатной квартирке, — говорит Чиж. — Спартанская обстановка: магнитофон, колонки, гитара. И — кофе, постоянно кофе!.. Вот так он и шлифовал свое мастерство, нигде не работая.
Именно Быня был у Чижа свидетелем на свадьбе. Столь серьезный для мужчины шаг 24-летний Сергей Чиграков сделал в августе. Они с Мариной знали друг друга еще по