Читать интересную книгу Малиновый пеликан - Владимир Войнович

– Что ты делаешь? – говорю я ей, выдернув шнур. – Ты не видишь, что я работаю?

Она убежденно возражает:

– Вы не работаете!

– А чем я сейчас, по-твоему, занят?

– Вы сидите с открытым ртом и смотрите на компьютер.

– Но ты разве не понимаешь, что я не просто так сижу с открытым ртом и смотрю на компьютер? Когда я сижу с открытым ртом и смотрю на компьютер, я о чем-то думаю.

– Вот именно, – говорит, – думаете, а не работаете. Когда вы работаете, я вижу. Тогда вы так по клавишам пальчиками тюкаете.

Так уверенно говорит, что я даже и сердиться на нее не могу, но объясняю, хотя понимаю бесполезность усилий, что, прежде чем пальцами что-то вытюкивать, надо мозгами что-то обмозговать.

Живее всех живых

С неким человеком у меня был такой разговор. Он спросил меня, осуждаю ли я художников Шарли за их карикатуры на Магомета. Я сказал, нет. Но сам стал бы их рисовать, если б умел? Не стал бы. Почему? Есть много вещей, которые я сам бы не делал, но не осуждаю тех, кто делает. Я бы не стал рисовать карикатуры на чьих бы то ни было святых, потому что мне это неинтересно и к тому же я не имею желания обижать других людей без причины. Например, я говорил раньше «на Украине», но с тех пор, как узнал, что каким-то украинцам это кажется обидным, поменял предлог «на» на «в». Причина для обиды не кажется мне серьезной, но раз она есть, я готов с нею считаться. Есть русские, которых обижает то, что часть речи «русский», в отличие от всех других определенно существительных (немец, француз, украинец и т.д.), выглядит как прилагательное. Вообще национально или религиозно обидчивых людей развелось слишком много, и чем дальше, тем они чувствительней и агрессивней. В одном месте женщину могут убить за то, что она не закрывает лицо, в другом могут побить (но все же не убить) за то, что закрывает. Радикальные исповедники ислама авторов карикатур расстреляли. Некоторых воинствующих православных от подобных расправ удерживает только уголовный кодекс и неготовность за свою веру самим умирать. В городе Тутцинге, недалеко от Мюнхена, есть Евангелическая академия. В холле главного здания висит картина, на которой изображены двенадцать едоков с вилками и ножами, поедающими лежащего на столе мертвого человека. Картина очень реалистическая: куски мяса насажены на вилки, часть ребер уже обглодана. Поедаемый человек – это Иисус Христос, а поедающие – апостолы. Это, напоминаю, висит не в каком-нибудь богохульном притоне, а во вполне религиозном учреждении. Насколько я понимаю содержание картины, это насмешка над католиками, вкушающими при определенных обрядах хлеб как тело Христово и пьющими вино как Христову кровь. Картина висит, католики не обижаются и никого не громят. Насмешка над святынями омерзительна, если выражается какими-нибудь варварскими физическими действиями, наносящими реальный вред предметам поклонения. Большевики смертельно оскорбляли верующих, когда рубили иконы, сбивали с колоколен кресты, а церкви превращали в свинарники или картофелехранилища. Но словесная или изобразительная насмешка над религиозными верованиями – дело морально вполне допустимое и даже естественное. Атеист, имеющий научное представление о происхождении Вселенной, не может относиться всерьез к библейской версии сотворения мира. Он имеет право не верить в непорочное зачатие, в хождение Христа по воде «яко посуху», воспринимать подобные рассказы юмористически. Так же, как верующий человек имеет право смеяться над теорией эволюции, происхождением человека от обезьяны и вообще над неверием, что, например, сделал Булгаков в «Мастере и Маргарите». Так вот мое мнение: сомневаться в любой вере и относиться к ней иронически можно, а к неизменным спутникам веры – ханжеству и лицемерию – тем более. Но тут важна цель. Целью может быть сомнение в данной вере, что допустимо, или намеренное оскорбление верующих, чего, я считаю, делать не стоит. Здравому подходу к этой проблеме мешают фанатики разных вер, истинные или изображающие таковых. Эти люди, когда есть возможность использовать определенную ситуацию, стараются захватить площадку пошире, и все больше людей, предметов и символов объявляют священными, неприкосновенными, защищенными от критики и от шуток. А вера может быть вовсе не религиозная, а даже наоборот. У нас еще совсем недавно Ленин, законченный безбожник, был, а для кого-то, может быть, и остался, фигурой религиозного поклонения. Ленину приписывались немыслимые качества, и многие люди не могли себе представить, что ему, как Марксу, было не чуждо кое-что человеческое. Помню, мама моя говорила своей подруге, что она не может себе представить, что Ленин ходил в уборную. И подруга призналась, что она тоже не может себе представить. И миллионы людей не смели даже помыслить, что Сталин (но здесь речь не о нем) может когда-нибудь умереть. Я хорошо помню время (мои детство, юность, молодые годы), когда никакая критика Ленина не допускалась, а первые фривольные шутки о нем воспринимались людьми как ужасное кощунство. И не только о нем. Один известный поэт уже в девяностые годы, когда время обольщения «героями революции» в обществе давно прошло, гордясь своей преданностью устаревшим идеалам, писал, что в молодости готов был дать в морду любому, кто позволит себе рассказать анекдот о Чапаеве.

Кто читал мои работы, тот, может быть, заметил, что я немало сил и времени потратил на феномен, который называется культом личности, на попытки понять, как этот культ возникает, развивается и закрепляется в умах людей. И как он в некоторых случаях безнадежно рушится. Как какая-нибудь неприметная личность вдруг становится предметом массового обожания, как миллионы людей начинают наделять ее достоинствами, которые в ней имеются в скромных пропорциях или вовсе отсутствуют. Ну, не обязательно неприметная, бывает, что обращающая на себя внимание, но имеющая качества, противоположные приписываемым. Например, тот же Ленин. Будучи молодым и недостаточно образованным человеком, я встретил большое число людей, которые, в отличие от меня, имели по нескольку высших образований и ученые степени и прочли много толстых книг, в том числе все собрание сочинений Владимира Ильича. Они ленинские тома не только прочитали от корки до корки, а проштудировали с карандашиком в руках, что-то там подчеркивали, ставили на полях восклицательные знаки. Прочитанные фразы или абзацы оценивали как Зд. Отл. Вел. Ген., что значило здорово, отлично, великолепно, гениально. Одним из таких ученых-ленинцев был писатель Борис Яковлев (Хольцман), он не читал никого, кроме Ленина, но Ленина перечитывал везде, включая туалет, где у него была специальная «ленинская полка», знал его всего наизусть, он написал о Ленине много томов и тоже уверял меня в сверхгениальности и необычайной доброте своего героя. Я уже весьма скептически относился ко всем уверениям казенной советской пропаганды и с отвращением – к личности Сталина. О нем я имел свое представление. А вот Ленин… Он мне тоже чем-то не нравился. Но эти люди, которые были о нем столь высокого мнения… У меня не было оснований не доверять им, сомневаться в их компетентности, подозревать в нечестности, в корысти, предвзятости. Они меня страстно уверяли в сверхчеловеческих интеллектуальных способностях Владимира Ильича, в том, что он действительно гений, какие рождаются, может быть, раз в тысячу лет, а и в тысячу лет не рождаются. Помню такой разговор. Некий врач, доктор наук, профессор, с восхищением рассказывал мне о Владимире Хавкине, бактериологе, который изобрел вакцины от холеры и чумы, ту и другую испытал на себе, и в Индии спас от смерти миллионы людей. Я, тогда уже начавший сомневаться в Ленине, сказал профессору, что заслуги людей оцениваются несправедливо. Вот можно ли сравнить достижения Ленина и Хавкина? Хавкин спас от чумы миллионы людей, а Ленин? Мне мой вопрос казался вполне естественным и невинным, но профессор воспринял его как чудовищное кощунство. Он вскочил на ноги, замахал руками, засверкал глазами. «Хавкин, – закричал он, – спас миллионы людей, а Ленин избавил от чумы все человечество!» (Я не сразу, а потом, задним числом, придумал возражение, что Ленин не спас от чумы, а привил чуму и испытал ее почти на всем человечестве.)

Другие люди, пытавшиеся меня просветить, говорили, что Ленин – величайший гений всех времен и народов. В его трудах есть настолько исчерпывающие ответы на все вопросы, что, освоив эти труды, ничего другого можно уже не читать. Он предсказал развитие человечества на много десятилетий или даже столетий вперед. Мнение этих людей меня сильно смущало. Оно противоречило тому, что мне говорило мое собственное некомпетентное представление о предмете. Но кому я должен был поверить, самому себе, не прошедшему полностью даже среднюю школу, или им, много пожившим, много чего испытавшим, прочитавшим и заучившим все его многотомные сочинения наизусть? Я спрашивал, как же так? Неужели он все предвидел? Предвидел сталинскую диктатуру, колхозы, концентрационные лагеря, террор тридцать седьмого года? Некоторые выходили из положения так: он предвидел все, но вот перерождения партии представить себе не мог. То есть, если бы партия не переродилась, было бы все, как он предсказывал.