этих ребят будет здешних, шанхайских? И для вот этого Гришки, что, может, другой музыки и не слышал, кроме «Камаринской», да разве ещё «Яблочка», наш оркестр – как окно в его собственную душу. А ты видишь, Володя, как он, этот Гришка, старается? Ведь музыкой можно сказать всё, чего не выразить словами, и сказать всем вместе, не споря, но сливая свои надежды и мечты в одну большую, общую цель. А ведь мы для того оркестр наш и задумали. Разве не так?
– Умеешь же ты разложить так, что не поспоришь, – нехотя согласился Володя, глубоко вздохнув. Ему, как и Васе, было немного обидно отложить пока любимую песню Ленина. К тому же они, как близкие друзья, знали, скольким красивым мелодиям может ещё научить ребят Витя.
– А за любимую песню Ленина вы не переживайте, – угадав мысли обоих своих товарищей, успокоил их Витя. – Дайте ребятам время подрасти. Пусть играть толком научатся, а потом я сам поставлю на голосование. Или вы сомневаетесь, что проголосуют? Если ко дню рождения Ильича?..
– Как ты это здорово придумал! – оценил Вася. – Сдаюсь. Ко дню рождения Ильича можно хоть концерт революционной песни. Пусть только попробуют не проголосовать! Хоть у нас и оркестр народной музыки.
– Вот и я уверен, что ребята нас поддержат, – ответил Витя. – Ведь революционные песни такие красивые! И они тоже – народная музыка, а не только «Камаринская». Просто не все пока это понимают.
– Точно! – согласился Володя. – Значит, постараемся донести до тех, кто ещё не понял. И концерт революционной песни мы обязательно подготовим. Потому что музыка лучше всяких слов, это ты прямо в точку, Витя. И хоть старая жизнь против новой всё ещё сопротивляется, нет у неё ни той силы, ни того задора, ни песен таких, как у нас!
И снова Витя почувствовал благодарность к друзьям за их искренность. Как хорошо сказал Володя, и как сильно обязывали его слова! Витя думал о них полночи – так глубоко отозвались они в его сердце, созвучные его собственным сокровенным думам.
Вот подняли люди головы, замахнулись на всё отжившее, одряхлевшее, уродливое в жизни, что мешает человеку раскрыть свои способности во всём их могуществе, во всей красоте. А оно, это старое, гнилое, хлюпает вокруг, как липкая болотная жижа, засасывает, тянет вниз, да и внутри самих людей его ещё полным-полно. Далеко ходить не надо: взять хоть того же Володю. Он всё отлично понимает и верит в то, что говорит, но при этом ему до сих пор ничего не стоит списывать у Вити во время контрольной. А сам Витя сколько раз тянул с разговором, откладывал, обманывая себя надеждой, что у Володьки проснётся совесть, и успокаивал свою собственную заметками в стенгазете с призывами к добросовестной учёбе!
Одну такую заметку даже послал в городскую газету, где её и опубликовали. Какую гордость со сладким привкусом смущения испытал он, когда Анна Ивановна рассказала классу об этой его заметке, и как польстил ему тогда восхищённый взгляд того же Володьки! Он был теперь юнкором, почти журналистом, и от этой мысли у него едва не кружилась голова. Вот тогда-то Ким Иванцов и шепнул своему соседу по парте: «Это потому его напечатали, что у него брат партийный работник в Ворошиловграде». Витя отчётливо расслышал эти слова. Они прозвучали как пощёчина. Если бы Ким только знал, какую бурю поднял в Витиной душе! Но за это ему, конечно же, стоило сказать спасибо, потому что без него Витя ещё долго мог бы играть в прятки с этим самым ветхим человеком в себе, который очень даже не против того, чтобы его всем ставили в пример и оказывали почести и которого подозрение Кима смертельно оскорбило. Случай с паровозом впервые пробудил его в Вите, но то было лишь первое знакомство. Теперь, едва ли не с каждым днём узнавая эту потаённую часть себя всё лучше, Витя изо всех сил старался быть с собой как можно честнее.
Он всегда гордился старшим братом, но как больно задела его сама мысль, что что-то в этой жизни может достаться ему за заслуги брата, а не за свои собственные! Однако тут нет противоречия: ведь Миша служил для него примером как брат и как коммунист, и самому ему только предстояло заслужить такое доверие и уважение. И, если подумать ещё, то ничуть не стыдно гордиться тем, что сделал хорошо, и радоваться, когда твои заслуги признают другие.
Правда, в случае с паровозом у Вити не было такой уверенности, как в случае с заметкой: заметку он написал сам, просто выразив свои мысли, а на помощь мальчугану его будто швырнули чьи-то невидимые руки, и он никак не мог избавиться от этого отчётливого, хотя и необъяснимого ощущения. Эта сила, казалось, исходила прямо из земли. Что-то похожее уже было с ним когда-то. Наверное, во сне.
Ломать над этим голову бесполезно, понимал он. А вот с Володей насчёт списывания поговорить давно пора. Да так, чтобы тот понял по-настоящему и чтобы не перегнуть палку. Может, потому он, Витя, и тянул, что опасался навредить, зная по себе, как губительно чувство вины, когда оно вдруг приходит на смену благодушию и легкомыслию.
Утомлённый этими раздумьями, Витя опять заснул за полночь. А на другой день нужный разговор с Володей произошёл сам собой, на удивление просто и естественно. Так, как падает наконец с ветки созревший плод.
В этот вечер репетировали дольше обычного, и потом ещё минут двадцать Витя занимался на мандолине с Серёжей, пока Володя ждал на улице возле школы. Вася сразу после репетиции отправился на речку. Но вот наконец и Витя с Серёжей сбежали со школьного крыльца.
– Ну, спасибо! Бывай. А мне ещё в посёлок сбегать надо, – попрощался с Витей Серёжа и умчался, похоже, даже не заметив Володю.
– Ух ты, чёрт вихрастый! Гляди, какой занятой! – усмехнулся Володя ему вслед. Серёжа был уже далеко и не мог услышать эти слова.
– А ты, Володька, это зря, – не преминул отозваться Витя. – Серёга молодчина!
– Чего это он молодчина? Что-то я не заметил! – не согласился Володя. – Особенно сегодня. Гляди, тебе ещё придётся с ним повозиться!
Витя посмотрел на товарища пристально и испытующе.
– Будто ты не понимаешь, чего ему это стоит! – произнёс он с силой. – И вовсе не потому, что Серёга не способный. У него ведь даже инструмента своего ещё нет. Не знаю, как бы я учился на его месте. Ты же знаешь, Володь, – прибавил Витя уже мягче. – Вот