Я кивнул.
– Ну, так как, согласен на такую сделку?
– Повторюсь: а у меня есть выбор?
Она помолчала.
– Наверное, нет.
– Тогда я согласен. Ну, что там у вас за секреты?
– Держись, Санта-Марта на противоположном конце города. Попробую по дороге еще кого-нибудь сбросить…
* * *
Скорости возросли, но сбросить никого не получилось. Затем мы съехали с магистрали, где-то западнее Санта-Марты, людного рабочего района на западе города. Район этот состоит из четырех куполов, и с места, откуда мы вынырнули, нам придется проехать все четыре. На мой вопрос по этому поводу Катарина скупо усмехнулась:
– Надо скучковать их, чтобы планетарные броневики нас догнали.
– Зачем?
– Увидишь. А если сбросить скорость сразу, они почувствуют подвох.
Так стиль гонки изменился. Вместо слитых в полосу огней скоростной магнитной трассы за бортом неслись пейзажи переполненного людьми и машинами города, по которому лететь удавалось лишь изредка. Во многих местах это было вообще невозможно технически, приходилось приземляться и проезжать большие участки на колесах, теряя и теряя в расстоянии между нами и преследователями. Главный бич города теперь играл нам на руку – вряд ли бандиты почувствуют подвох в такой обстановке, и Катарина спокойно сдавала им метр за метром. Она знала что делает, но внутри у меня все сжималось каждый раз, когда люди Кампоса выходили на дистанцию прямой стрельбы. Да, они пытались стрелять, но не с подвесок, а из банального ручного оружия, высовывая его из люков и окон. Попытки эти были обречены на провал – пилот уровня Катарины вряд ли бы дал им пространство для прицеливания – но на каждом прямом участке дороги земля или стены следом за нами вспенивались от града вонзающихся в них игл.
На мой взгляд, под конец она подпустила их чересчур близко. Почти половину купола мы так и ехали, единой колонной из пяти машин, одна за другой, изредка организованно отрываясь от земли и перелетая преграды. С их стороны, наверное, это выглядело, будто они нас догнали и почти поймали. Любит она играть со смертью, ох и любит! Ангел, что возьмешь!..
…И, наконец, мы добрались до отмеченной на карте желтым цветом точки. «Эсперанса» съехала на межкупольный виадук, после чего сразу нырнула в зев тоннеля нижнего яруса. Тоннель этот был перекрыт строительным шлагбаумом, надпись на нем гласила, что там ведутся ремонтные работы, но наша машина прошла сквозь него, будто нож сквозь масло – я даже зажмуриться не успел. Затем навалился эффект сжатия пространства, когда после простора въезжаешь в узкое темное помещение на огромной скорости. Эффект этот продлился недолго: через пять – семь секунд «Эсперанса» выскочила на широкий пустой перекресток.
Разворот, мы вылетели «за угол», на соседнюю трассу, и резко затормозили, развернув дюзы на сто восемьдесят градусов. Меня чуть не выбросило из кабины, даже несмотря на ремни безопасности; я от души прокомментировал этот факт, вспоминая все нецензурные испанские обороты. «Эсперанса» приземлилась, встала боком и чуть передом к исходному тоннелю, прижавшись к стене, как бы «спрятавшись». Я вновь замер, забыв, что нужно дышать – первый преследователь появился почти сразу за нами. Вылетел на скорости, промчался мимо, но, увидев, что мы свернули, принялся разворачиваться в полете, повторяя наш трюк.
Наверное, машиной управлял опытный пилот, не хуже Катарины. И он бы справился с задачей. Но в узких пространствах такой разворот в воздухе – опасный маневр сам по себе, а когда в довершение в тебя практически в упор палят ракетой из ПЗРК… Шансов завершить маневр и выжить нет.
Машину шандарахнуло о стену, и только после этого ракета взорвалась. Вторая машина выскочила следом за первой, но ее пилот среагировать не успел никак – ему выстрелили сразу в лоб, из деструктора, не давая не то, что начать маневр, а просто понять, что происходит.
Два взрыва раздались почти одновременно – один в середине тоннеля, почти возле нас, второй – в конце, за поворотом, за гранью видимости, куда снесло первого преследователя. Полыхнуло. Я непроизвольно зажмурился – мощно! Но звук взрыва подкачал, щадящий заряд, специально для войны в тоннелях. Вторая машина, пылая, по инерции влетела в стену нашего тоннеля, только с, противоположной стороны от той, где мы укрылись, затем ее протащило несколько десятков метров дальше по земле. Выжить после такого в транспорте купольного класса никто не мог даже теоретически.
Третья и четвертая машины вынырнули с небольшим запозданием – тяжелые броневики есть тяжелые броневики. И вынырнув, успели сбросить скорость, сгруппироваться и развернуться боками в стороны, видно, надеясь принять бой. Но те, кто сидел в засаде в монтажных пролетах тоннеля свое дело знали и не оставили бандитам ни единого шанса – к броневикам понеслись сразу пять ракет, после чего засияли фиолетовые вспышки деструкторов. Выжить, как и в первых двух случаях, не удалось никому – от планетолетов остались одни обугленные остовы.
– Сиди.
Люк «Эсперансы» открылся, Катарина вылезла наружу. Из ближайшей ниши в нашу сторону выскочила фигура, одетая в боевой штурмовой доспех сине-черного цвета с ярким желтым орлом на груди. «Департамент безопасности», я оказался не прав. Но почему?
Подойдя почти вплотную к Катарине, боец разгерметизировал доспех и приподнял забрало шлема – но лица его я все равно не увидел. Они перебросились парой слов, затем отдали друг другу честь, после чего развернулись, и каждый пошел к своим. Боец на ходу жестами начал показывать что-то остальным, людям в такой же черно-синей форме, вышедшим из укрытий и взявших в кольцо то, что осталось от броневиков. По его жестам было понятно, что это аналог слова «сворачиваемся». Катарина села на место, люк поехал вниз.
– Кто это? – не выдержал я.
Она сначала не хотела отвечать, спустив дело на тормозах. Но подумав, все же произнесла:
– «Нулевой отдел». Особое подразделение департамента, подчиняется только ее высочеству. Союзники.
– Это которых из смертников набирают? – усмехнулся я, за что был одарен ледяным взглядом.
– Официально их не существует. И мне хотелось бы, Хуан, чтобы так и было дальше. Вопросы?
Вопросов не было.
* * *
– Ты ешь, ешь, не отвлекайся…
Я сидел и наяривал, приканчивая вторую порцию обеда подряд. Катарина сидела напротив, сложив руки на груди, и получала удовольствие от зрелища голодного меня. Персонал и посетители кафешки, в которой мы «приземлились», поглядывали на нас с интересом и легким недоумением, что было вызвано экзотической формой спутницы и ее окровавленным рукавом. Но вели все себя чинно, пальцами не тыкали.
После расстрела преследователей ничего интересного не произошло. Мы вновь «погрузились» в магнитку, проехали несколько кварталов «вынырнули», после чего сменили машину. Приметная красавица «Эсперанса» осталась на платной стоянке, мы же помчались дальше на древнем тарантасе купольного класса стандартного серо-стального цвета. Попетляв еще с пару часов, но так и не обнаружив следов преследования, мы успокоились, припарковались возле небольшой, но уютной на вид кафешки, где я с подачи Катарины занялся тем, чего не делал последние дня три. Ел. Нормально, по-человечески. Ибо ту дрянь, которую давали в тюрьме, едой назвать язык не поворачивался. Да и условия принятия пищи там… Не являются пределом мечтаний.
Наконец, вторая порция показала дно. Я с неохотой отставил тарелку, придвигая чашку ароматного натурального кофе, и вопросительно поднял глаза на спутницу.
– Теперь слушаю.
Она рассеянно пожала плечами.
– Вообще-то, я тебе уже все сказала. Нового добавить ничего не могу, только уточнить подробности. Спрашивай, что именно тебе интересно?
Я задумался. Только сейчас, сидя здесь, я понял, что мне не нравилось во всей этой истории, начиная с момента, когда увидел ее в допросной. Я чувствовал подсознательно, что что-то не так, но что – понять не мог. И лишь теперь, когда нервная дрожь отпустила, а организм насытился, мозги заработали.
Ложь. Правда и ложь. Я не знаю, что есть что в ее словах.
Когда тебе говорят, что твоя любимая футбольная команда проиграла принципиальному сопернику, ты не веришь, входишь в новостную сеть и проверяешь, так ли это. Это может быть любая новость – политика, культура, погода в Сан-Паулу – важно, чтобы человек, сказавший тебе ее, потенциально мог соврать. Это главный критерий, по которому ты судишь. Ты проверяешь, есть ли другая, иная точка зрения на проблему, сопоставляешь факты, и принимаешь решение, доверять этой новости, или нет.
В тюрьме я знал, что комиссар врет. Что-то говорит искренне, что-то нет, искусно переплетая ложь и правду, но в целом я каждое его слово рассматривал сквозь призму потенциальной лжи. Ее слова я не могу проверить, как и слова комиссара, но в отличие от того лощеного типа, каждое ее слово принимаю за истину последней инстанции. Почему?