Читать интересную книгу Старая тетрадь (рассказы) - Николай Шпанов

– Да, – ответил я неопределенно.

– У вас лучшая комната в отеле... А теперь столько приезжих, как никогда...

– Да.

– Разрешите постелить на диване?

– Мне все равно.

– Если бы вы не возражали! – умоляюще сказала горничная.

– Делайте что хотите.

– Благодарю вас.

– Послушайте, – крикнул я ей вслед. – Выкиньте, пожалуйста, это.

Не глядя на нее, я высыпал ей на ладонь обрывки фотографии, которые все еще сжимал в кулаке.

За дверью послышался голос горничной:

– Он согласен.

На пороге показался высокий худой мужчина.

– Очень вам благодарен. Всего одну ночь. Ни одной свободной комнаты... И, войдя, виновато повторил: – Всего одну ночь... Но, может быть, вам неприятно?

Вместо ответа я подбежал и обнял его. Передо мною был Гуннар! Я не мог не узнать его, хотя почти четверть века отделяли нас от последней встречи.

Моя борода и седины, видимо, мешали ему понять, кто с такой радостью повис у него на шее.

Я назвал себя...

Сидя в кафе, мы вспоминали. Мы бродили по улицам под дождем и снова вспоминали. Вечером, когда мы уже лежали в постелях с последними трубками в зубах, мы все еще вспоминали. Гуннар рассказывал, как прожил эти двадцать лет. Он развелся с женой. Это случилось давно. Вскоре после моего отъезда. Это освободило его. Если бы он не был свободен, ему, может быть, не удалось бы попасть и на войну, не довелось бы принять участие в великой борьбе за новую жизнь.

Теперь он был счастлив и весел, как бывало смолоду.

– Ведь я приехал сюда, чтобы жениться.

– Ты?!

Не скрывая удивления, я посмотрел на его седые виски,

– Разве в этом дело? – усмехнулся он. – Завтра я тебя познакомлю с ней. Ты увидишь, что это за женщина.

– Ну, ну, – покачал я головой.

В душе я завидовал ему. Я перевел разговор на воспоминания о фронте. Он говорил о нем так же весело и бодро, как обо всем и всегда говаривал наш прежний Гуннар.

– Если хочешь, я расскажу тебе, как это вышло...

– Что?

– А вот это... с ней.

Мы снова набили трубки.

2

Гуннар стал рассказывать:

"Мы продвигались с боями. Ростепель задерживала наше наступление. Игра в американскую дуэль в лесу, где мы по очереди с противником изображали собою цель для неожиданного выстрела, на время прервалась. Противник отгородился от нас несколькими рядами колючей проволоки, наскоро протянутой по пенькам срубленных деревьев.

Было время, когда мы жадно ждали тепла. Но теперь оно не доставляло нам радости. Проваливаясь в снег, мы оказывались в воде. Под нами было болото. Иногда – лесное озеро.

За день мы промокли до нитки. К вечеру от людей, лежащих у костра, шел густой пар. Крепко пахло намокшей шерстью. Ночью, когда костров жечь нельзя было, обувь замерзала и стучала, как деревянные сабо. Куртки, напитавшись водой, были жестки и тяжелы, как латы... Да, становилось неуютно.

Днем наше сторожевое охранение сидело на деревьях по краям просеки. Ночью мы высылали дозор под самую проволоку.

Другие взводы завидовали нашему. В нем был я – уроженец этой местности. Я знал эти леса и болота. Я знал здешний народ. Я многое мог объяснить, многому помочь. Лежа под проволокой, я мог разобрать, о чем говорят у противника. Да, мог, если бы... если бы там не молчали так же упорно, как молчали мы сами. Каждую ночь я ходил в секрет. Другие менялись, а я ходил. Из ночи в ночь, с новыми товарищами. Я сам просился в эти ночные прогулки, хотя их нельзя было назвать сколько-нибудь приятными.

Лежа в нескольких десятках метров от противника, мы слушали. Напряженно слушали непроглядную черноту леса. Когда с ветки падал комок мокрого снега, нам казалось, что рвется граната. Хотелось сжать руками собственное сердце, чтобы оно не стучало так громко. Трудно было поверить, что его биение не слышно противнику, притаившемуся за проволокой. Это была неплохая нагрузка для нервов! Такая, что, приползая перед рассветом к своему биваку, я падал и тут же засыпал. Только благодаря тому, что товарищи заботливо укутывали меня тулупом, я не превращался во сне в глыбу мороженого мяса...

Что значит молчащий лес, сколько радости приносит каждый миг этого молчания! Но когда каждый атом этого молчания напитан опасностью, возможностью появления врага с любой стороны, сама эта черная-черная тишина делается вещественной, весомой, тяжкой, как крышка гроба. В нее хочется упереться руками и отпихнуть ее от себя. Минута кажется часом. А ведь мы лежали целыми ночами. В одну из таких ночей я прожил целую жизнь.

Казалось, все спит. Только время от времени шлепнет ком снегу с ветки, треснет сук. Нет-нет и звякнет проволока заграждения. Запоет так, точно ее задели чем-то металлическим. Долго-долго звенит, замирая. А может быть, она давно и замолчала, а звук все висит и висит в тишине леса. И наконец снова тишина.

Но ко всему мы привыкли, кроме одного странного обстоятельства. Впрочем, "странно" – не то слово. Это было тяжелое, почти трагическое совпадение. Вот уже второй раз мы возвращались из секрета вдвоем. Третьего приносили на руках. В его спине или в боку оказывался нож, воткнутый по самую рукоятку. Знаешь, самый обыкновенный финский нож.

После первого случая взводный пробрал нас за отсутствие бдительности. Но разве не смешно было бранить людей, отвечающих жизнью за остроту своего зрения и слуха! Взводный не верил тому, что под носом у нас можно безнаказанно пробраться на эту сторону проволоки и убить человека.

Чтобы показать нам, как нужно задержать ночного гостя, взводный сам пошел с нами в следующую ночь.

Наутро мы опять вернулись вдвоем. И некому было нам выговаривать – нож сидел в спине взводного.

Я с трудом и, вероятно, довольно путано отвечал на вопросы командира роты. Усталость валила меня с ног. Но, несмотря на нечеловеческое утомление, я не мог на этот раз заснуть. Как кровь от угара, стучала в голове мысль: "Я единственный, единственный уроженец этой местности. Я должен знать, должен понимать, что происходит. Когда я встречал взгляд кого-либо из бойцов, мне казалось, что в нем можно прочесть подозрение. Разве не естественной была бы с их стороны мысль: "Он "оттуда". Почему именно он возвращается целый и невредимый? Почему нож сидит всякий раз в спине одного из его спутников?"

Я искоса вглядывался в лица товарищей и ждал. Я не знал, о чем они меня спросят, но был убежден, что вопрос неизбежен. Не смыкая глаз после бессонной ночи, пролежал я до вечера.

Новый командир взвода вызвал охотников в ночной секрет.

– Я!

– Вы?! – спросил взводный и посмотрел на меня.

Может быть, он смотрел на меня всего на секунду дольше, чем на других, но мне казалось, что он никогда не отведет глаз.

– Пожалуй, не стоит, – сказал взводный и положил мне руку на плечо. Отдохните.

– Нет, – упрямо сказал я. – Мне нужно пойти.

– Пускай идет, – сказал маленький тихий боец, мой сосед по строю. – Только вот что, – он скептически оглядел мою изорванную, скоробившуюся от постоянного лежания на мокром снегу куртку, – пусть возьмет мой кожушок.

Взводный молча кивнул, и боец, не спрашивая меня о согласии, скинул полушубок. Он стоял – маленький, щуплый, с обросшим жесткой щетиной лицом – и глядел на меня почти просительно. Я не собирался переодеваться, но и излишнее упрямство могло показаться подозрительным. Да и не мог я заставить бойца стоять на холоде в одной гимнастерке. Поэтому я, насколько мог быстро, сбросил свой топорщившийся железом кожушок. Он стал такой грязный и темный, что яркие цвета национального орнамента вышивки были уже совсем не видны.

– Верное дело, – весело подмигнув, сказал боец и щелкнул по черной кожаной ножне, которую я носил на поясе под кожушком. – Ишь ты! – Он вынул нож и попробовал лезвие на палец. – Дашь побриться?

Я поспешил надеть полушубок, чтобы избежать любопытных взглядов бойцов. Заметив нож, они переглядывались между собой. И это тоже мне не понравилось.

Своим новым спутникам я высказал соображение: вероятнее всего, враг замечает наших разведчиков, когда они проползают под проволокой. Когда за нее задевают, она звенит. Вот в эти-то минуты, когда запоет проволока...

Мне никто не ответил. Уходя, я чувствовал на своей спине внимательные взгляды остающихся товарищей. Словно они могли видеть нож сквозь овчину полушубка...

Ночь выдалась неспокойная. Где-то на фланге подняли стрельбу. Противник не выдержал нервного напряжения и стал забрасывать нас лимонками[6]. Нашему наряду пришлось отползти. Я попал в какие-то заросли кустарника, с трудом выбрался к своим. Поэтому я вернулся последним.

Легко представить себе гнев и удивление бойцов, когда они узнали, что нас опять двое. Третий лежал под проволокой с ножом в спине.

У меня не было сил вымолвить слово. Не поднимая головы, чтобы не встретить чей-нибудь взгляд, я побрел к палатке и бросился на кучу еловых веток, служивших нам в те дни постелью. Когда я уже засыпал, в палатку вошел новый взводный в сопровождении моего товарища – маленького тихого бойца.