Читать интересную книгу Юридическая психология. Социальная юриспруденция. 2 том - Екатерина Самойлова

К внешнему портрету Вотрена, Бальзак добавляет, что он был с короткой бычьей шеей, и коротким, мускулистыми, как у лошади-тяжеловеса, ногами. Таким образом, телосложение Вотрена, полностью подпадает под категорию диспластичной личности, согласно классификации Альбрехта Дюрера. Несколько штрихов к внутреннему портрету Вотрена. Бальзак пишет:

«Кто я? Вотрен. Что делаю? Что нравится. И все. Хотите знать мой характер? Я хорош с теми, кто хорош со мной или кто мне по душе. Им все позволено, они могут наступать мне на ногу, и я не крикну: „Эй, берегись!“ Но, черт возьми, я зол, как дьявол, с теми, кто досаждает мне или просто не приятен! Надо вам сказать, что для меня убить человека все равно что плюнуть. Но убиваю, только когда это совершенно необходимо, и стараюсь сделать это дело чисто: я, что называется, артист. И вот, каков я есть, я прочел „Воспоминания“ Бенвенуто Челлини, да еще по-итальянски!,то был сорвиголова, он-то и научил меня подражать поведению, которое нас убивает и так и сяк, но, кроме этого, он научил меня любить прекрасное во всем, где только оно есть. А разве не прекрасна роль, когда идешь один противу всех и у тебя есть шансы на удачу? Я много размышлял о современном строе вашего общественного неустройства. …Я разобрался в земных делах и вижу в жизни только два пути: тупое повиновение или бунт. Я лично не подчиняюсь ничему, ясно?»

(См.: Оноре де Бальзак. Собрание соч. М., «Художественная литература». 1983. Том 2. Стр. 235, 240, 313, 383,, 392, 393, 394.)

В преступном мире Вотрена звали обмани смерть.

Еще несколько штрихов к портрету Вотрена, или аббата Карлоса Эрреры из «Блеск и нищета куртизанок» (Назв. Соч., т.3) и «Утраченные иллюзии» (Назв. Соч., т.4).

«Аббат Карлос Эррера не был похож на иезуита, он вообще не был похож на духовное лицо. Плотный, коренастый, большерукий, широкогрудый, сложения геркулесова, он прятал под личиной благодушия взгляд, способный внушить ужас; лицо его, непроницаемое и обожженное солнцем, словно вылитое из бронзы, скорее отталкивало, нежели привлекало. Только длинные прекрасные волосы, как у князя Талейрана, придавали этому удивительному дипломату облик епископа, да синяя с белой каймой лента, на которой висел золотой крест, изобличала в нем высшее духовное лицо. Черные шелковые чулки облегали ноги силача. Изысканная опрятность одежды говорила о тщательном уходе за своей особой, что весьма необычно для простого священника, да еще в Испании. Несмотря на столь отталкивающие черты, впечатление сглаживалось манерой держаться, резкой и вместе с тем, вкрадчивой». Вотрен имел: «Торс атлета, руки старого солдата, широкие, сильные плечи приличествовали бы кариатидам средневековых зодчих, сохранившимся в некоторых итальянских дворцах. Люди, наименее прозорливые решили бы, что пламенные страсти или необычайные злоключения бросили этого человека в лоно церкви; несомненно, лишь неслыханные удары судьбы могли его изменить, если только подобная натура была способна изменяться. …Испанец, как видно, был фаталистом, подобно Наполеону, Магомету и многим великим политикам. Удивительная вещь! Почти все люди действия склонны к фатализму, так же как большинство мыслителей склонно верить в провидение». А, вот характеристики, которые дают Вотрену, хорошо знавшие его люди. Люсьен де Рюбампре: «Мастер парадокса. Для меня он страшнее дьявола». Корантен: «Аббат чрезвычайно хитер, это дьявол высшего чина». Камюзо: «Не человек, а дьявол; у него на все есть ответ. Великий актер. Титан хитроумия, притворства, наглости… Кромвель каторги! Я никогда не встречал подобного мошенника». «Плотская и разнузданная любовь этих людей первопричина семи десятых преступлений. Именно женская преданность… повинна в том, что столько темного и неясного остается во многих процессах. Тут и сила и слабость преступника».

Портрет Вотрена мы должны иметь в виду, когда вернемся к осмыслению смертной казни, как одной из оспариваемых ныне функций пенитенциарности. Что же касается трудового перевоспитания преступников, a la Vautrin, sui generis incompossibilitas).

Как показывает история временной отмены смертной казни, если это не политический ход, преследующий свои цели (по современной терминологии «черный PR», теперь еще «нлп»! ), то отражение такого положения вещей в обществе, при котором оно, общество в смертной казни, как функции пенитенциарности, не нуждается. Ибо, само берет на себя эту функцию. Иными словами, пенитенциарное общество и общество гражданское, могут обмениваться между собой теми или иными функциями, не изменяясь при этом структурно. Поясняем сказанное примерами из реальности современного гражданского общества России. Укажем лишь на два социальных фактора, которые девальвируют (обесценивают) сам феномен смертной казни.

1) В гражданском обществе появляется профессия наемных убийц, обслуживающих как частных лиц, так и само государство.

Кстати, наемные убийцы – это не изобретение ХХ-го века. Они существовали всегда. А, в некоторые периоды истории, в некоторых государствах, даже, как каста. Например, в Испании с Х-го века, вплоть до Х1Х века. В Италии, примерно в эти же времена. А в Древнем мире, наемные убийцы, часто представляли собой привилегированную касту. Кто такие «гулящие люди» на Руси, как не привилегированная каста убийц? Они появились с девятого века и были, к четырнадцатому веку «заменены» такой же привилегированной кастой – ушкуйников. А самураи феодальной Японии? Это – всегда дворяне. Часто – представители высшего сословия.

2) Медицина (социальная психология) обретает не свойственную ей функцию избавления Государства от лиц, угрожающих своим существованием общественному здоровью – эвтаназию.

Эвтаназия, также не изобретение ХХ-го века. Спартанское понимание оздоровления общества лежало в основе самых разных систем здравоохранения и разных, не только Европейских, но и Американских, и Азиатских государств, весьма продолжительное время. Не только способами санитарии действовали врачи, по отношению к немощным старикам, беспомощным инвалидам, инвалидам детства, которых относили к социально-заразным лицам. Так называемая пассивная эвтаназия, то есть, помещение пациентов в интернаты, хосписы, приюты, дома призрения «бессрочно», имела место во все исторические периоды медицины. Одной из заслуг Гиппократа, о которой историки медицины предпочитают умалчивать, как раз являлось создание системы учреждений, куда помещались граждане, «внешний облик которых был неопрятен, дыхание было зловонным, а поведение раздражающим». А, также лица, «страдающие неизлечимыми и, следовательно, опасными для общества, болезнями». Вероятно потому, что греческие города-Государства, во времена отца медицины, были небольшие по площади, и, как правило, перенаселены, Гиппократ «бессрочное» пребывание больных и инвалидов в хосписах, заменил кратко срочным. Таким образом, пассивную эвтаназию превратил в активную эвтаназию. (См.: Hippocrates. «500 diagnoses et prognoses’ Vienna. 1901). Таким образом, хосписы Эллады, не прообразы современных госпиталей, больниц и домов-интернатов, а – современных «хосписов». Человечество, словно прошло по кругу, и в середине ХХ-го века, вернулось к тому, с чего начинало. Вновь стало открывать заведения, в которых врачи «облегчали умирание» своим согражданам. Гиппократа можно было понять. В его время врачи еще только учились лечить. Недуги, неизвестные, или неподдающиеся лечению, могли действительно нести в себе угрозу общественному здоровью, вызвав не только эпидемии черной смерти, или повального мора, но и психические эпидемии, захватывающие города, страны, и континенты. (См. Е. В. Черносвитов. «Социальная медицина». М. «Владос», 2000, стр. 61) Поэтому, таких больных нужно было изолировать от общества, и «помочь» им умереть. Пассивная эвтаназия появилась раньше активной эвтаназией. Но, в обоих случаях, врачи выполняли несвойственные их профессии социальные функции. Чаша с цикутой – последняя милость врача больному, недуг которого неизвестен, поэтому, опасен. Сократ также принял чашу с цикутой из рук врача. Таким образом, испокон веков, хосписы, последние приюты убогого скитальца, существенно «разгружали» пенитенциарии. И значительно уменьшали демографическую потребность общества в смертной казни. Ибо, в категорию опасных для общества «больных», часто попадали граждане, с девиантными и делинквентными (эти понятия возникли также в Древней Элладе) формами поведения. То есть, потенциальные преступники.