дом, где тогда жила Соледад с детьми и первым мужем, и стала няней и второй матерью для племянников. Перед тем как войти в спальню матери, которую не видела со дня смерти Игнасио, Элена вытерла слезы и теперь старается не раскиснуть; она чувствует себя хрупкой, будто сахарной.
– Эстебану не следовало говорить тебе такие вещи, наверняка это полицейская тайна и он подвергает тебя опасности. – Консуэло кормит супом Соледад, устремившую взор в точку между стеной и пустым местом. Она открывает сестре рот, заводит в него ложку зеленой кашицы, затем массирует щеки, помогая сглотнуть. – Как думаешь, может, вставить трубку ей в желудок? Врач сказал, такое возможно.
Соледад широко распахивает глаза; последние несколько недель она контролирует движения век, и все живущие с ней выучили этот примитивный язык, давший Хосе Марии и Консуэло надежду на ее выздоровление. Для Элены надежда – место, полное ловушек и ведущих в никуда путей, мысленный трюк, чтобы сердце продолжало биться.
– Тетя! Нельзя говорить об этом при ней. Мы тебе ничего не будем вставлять, я не позволю, – обещает Элена матери, гладя ее по волосам. – Не волнуйся, мама. Ешь, пожалуйста.
Соледад отвечает неразборчивым гортанным звуком, и кашица вытекает у нее изо рта.
* * *
Один год, два месяца и двадцать один день назад у Соледад что-то лопнуло в мозгу, когда она наклонилась к баку с водой, где замачивала простыни с отбеливателем. Бак такой глубокий, что в детстве, в самые жаркие дни, Элена залезала туда целиком. Соледад повезло: садовник услышал всплеск и успел ее вытащить, прежде чем она захлебнулась. Врачи объяснили, используя сложные термины и латинские слова, что у Соледад лопнул сосуд в мозгу и поэтому она упала.
Через несколько недель ее выписали, вернув Элене женщину с потерянным взглядом, отрешенную от мира.
Ей потребовались месяцы, чтобы избавиться от гнева на состояние матери; она винила врачей в том, что они навставляли в нее трубки вместо того, чтобы позволить ей умереть, и довели до состояния, присущего скорее растению, нежели человеку. Элена хотела подать в суд на больницу, но помешала срочная необходимость заботиться о Соледад и полностью взять на себя управление гостиницей. Она научилась разговаривать с матерью и отвечать самой себе, если не отвечал кто-то другой, почти всегда Консуэло или Хосе Мария.
«Посада Альберто» была домом родителей Соледад и Консуэло, Чоле и Чело, как их называли в детстве. Соледад со своим первым мужем превратили его сначала в пансионат, а затем в мотель, пока Элена не подросла и не стала понимать, что происходит за дверями комнат. Они вернулись к пансионату, чтобы дети не росли в обстановке торопливой любви, хотя постоянные клиенты ушли не сразу. А потом родители развелись. Элена выросла среди постояльцев, работая официанткой, горничной и администратором.
* * *
– Ты уже освободила комнату Игнасио? – спрашивает у нее Консуэло на ухо, а затем подносит стакан с соломинкой к губам Соледад.
Игнасио Суарес внес плату за комнату номер восемь на весь год: хотя он жил в ней всего шесть месяцев, здесь был его второй дом.
– Еще нет.
– Придется, если хочешь использовать ее снова.
– Да, знаю. Займусь, как только мы закончим с мамой.
– Я позабочусь о ней, иди сейчас, нечего долго думать.
Консуэло делила с сестрой материнство, затем развод, управление гостиницей, а теперь стала ее штатной медсестрой. Придатком, идентичным переводчиком, отвечавшим на то, на что не могла Соледад, дополнением, позволяющим ей поддерживать связь с миром.
* * *
Элена выходит из материнской комнаты и пересекает патио. Ключ скользит в потной ладони. Она знает наизусть комнату, которую он отпирает. Элена лично следила, чтобы во время уборки не передвигали ни книг, ни тетрадей. Единственный раз, когда она осмелилась просмотреть бумаги и одежду в шкафу, Игнасио заметил и пригрозил выехать из гостиницы. «У меня фотографическая память, и я запоминаю детали, которые не помнит никто», – сказал он ей, перекладывая на место сдвинутые книги.
Элена распахивает дверь, не решаясь войти, чувствуя невидимый комок в горле, и прокашливается, чтобы унять волнение. Включает свет. Комната уже не та и, хотя она по полгода оставалась незанятой, теперь опустела по-настоящему: мебель, книги, бумаги, одежда, обувь, сигареты, пепельница, магнитофон – все внутри будто осиротело; даже на картинах, масках и фигурках демонов, вызывающих у Элены неприязнь, лежит отпечаток заброшенности. Она делает долгий, глубокий вдох, закрывает глаза и собирает волосы резинкой, которую всегда носит на руке как браслет; когда что-то заставляет ее нервничать, она перетягивает ниспадающий до середины спины каскад волос, которые упрямо красит в каштановый цвет.
* * *
Игнасио приехал три года назад. Припарковав машину в центре города, он спросил у полицейского, где можно остановиться; в этот момент по иронии судьбы Элена переходила улицу, и офицер ткнул пальцем в ее сторону:
– Есть одна гостиница, которую содержит семья этой женщины.
Игнасио увидел хвостик, танцующий в такт шагам. Ему понравилось движение волос, и он поспешил догнать женщину.
– Офицер сказал, что у вас есть гостиница, – обратился он к ней посреди улицы.
Пытаясь скрыть испуг и учащенное сердцебиение, Элена ответила:
– Да, небольшая, семейное заведение.
– То, что мне нужно, хотя я не собираюсь приезжать с семьей. – Он подмигнул и добавил, протянув руку к пакету с фруктами: – Позвольте, я помогу. Не могли бы вы показать дорогу до гостиницы?
Игнасио кивнул на свою машину.
– Вы часто садитесь в чужие машины? – спросил он, когда она уселась на пассажирское сиденье.
– Нет, но мне нужно донести продукты, а с вами не придется топать пешком.
* * *
Элена подходит к неубранной постели; простыни смяты, как он их оставил. На кровати – книга, открытая на сто пятьдесят второй странице, где писатель сделал несколько пометок своим крошечным почерком, заглавными буквами. Сверху лежит черная шариковая ручка. Элена садится на кровать, берет книгу и читает написанное: «Жить – значит погрязнуть в трясине. Уйти – почти так же бессмысленно, как и остаться». Удивленная, она поднимает глаза от страницы, слова кажутся ей дурным предвестием.
Элена возвращает книгу на прежнее место, словно в любой момент может вернуться Игнасио со своей фотографической памятью. Она поглаживает подушку, хранящую отпечаток головы писателя, ложится и кладет голову в углубление.
Скидывает туфли, снимает брюки и заползает под простыни.
Зарывается носом в подушку, улавливает запах Игнасио и наполняет легкие и свое существо тем, что от него осталось.
Она скользит рукой вниз по блузке, между грудей, к правому бедру. Снова вдыхает, и вот уже