в которых мне пришлось участвовать, о лошадях, которых я об'езжал, и о женщинах, которых я люблю. Затем я вспомнил о моей дорогой матушке, потом об императоре; я думал о дорогой родине, моей милой Франции, дочери которой так прекрасны, а сыны так мужественны!! Да, мы прославили Францию, водрузив ее знамена чуть ли не во всем мире. О, Франция! Ее возвеличению я готов посвятить всю свою жизнь!
Преисполненный этими патриотическими чувствами, я приложил руку к сердцу и собирался поклясться в вечной верности отечеству, но в эту минуту гондольер навалился на меня сзади. Да, друзья мои, он именно не напал, а в буквальном смысле слова навалился на меня всей своей тяжестью. Гондольер гребет веслами стоя и находится он позади вас. Вам он не виден и предупредить такого рода нападение совершенно невозможно.
Хороший солдат, находясь в неприятельской стране, во всех случаях жизни должен быть настороже. Я всегда придерживался этого правила и Дожил до седых волос только потому, что правило это строго соблюдал.
Но в эту ночь я вел себя слишком беззаботно и держал себя, как молодой рекрут, который боится, чтобы его не заподозрили в трусости. Прежде всего, второпях я позабыл захватить пистолет. При мне была только сабля, но сабля, друзья мои, не всегда бывает пригодным к делу оружием. Не думая об опасности, я сидел, развалясь, в гондоле, душою витая в заоблачных сферах, и вдруг мне пришлось очутиться на дне лодки. Лежа на животе, я задыхался, ибо это чудовище немилосердно меня давило. В одну минуту он меня обезоружил, надел мне на голову мешок и крепко завязал его у пояса.
Я очутился в самом беспомощном положении и был похож на связанную курицу или на какой-то узел. Я не мог ни кричать, ни двигаться.
Прошла минута, и я снова услыхал всплеск воды и удар весел. Этот нахал, сделав свое гнусное дело, принялся снова за свою обычную работу. Он греб с таким спокойствием, точно для него было самым привычным делом сажать в мешки гусарских полковников. Вы себе, конечно, представляете, что должен был я испытать, лежа на дне гондолы. Какой-то жалкий, невооруженный бродяга посадил в мешок меня, меня — понимаете ли? Меня, Этьена Жерара, чемпиона всех шести бригад легкой кавалерии великой армии, меня, лучшего бойца на саблях!
Но, несмотря на свое бешенство, я лежал спокойно, отдыхал и набирался сил.
Я испытал силу мощи гондольера и понял, что мне приходится иметь дело со страшным силачом. В сравнении с ним я был слаб, как ребенок. Что же делать? Против рожна не попрешь! Поэтому я лежал смирно, тая в своем сердце бешенство и ожидая, что счастье повернется в мою сторону.
Не могу вам сказать в точности, сколько времени пришлось пролежать мне таким образом на дне гондолы. Во всяком случае, мне показалось, что время тянется бесконечно долго. Несколько раз наша лодка делала повороты и в этих случаях раздавались заунывные, грустные звуки. Так всегда окликают друг друга гондольеры Венеции при встречах.
Наконец, после долгого и утомительного путешествия, наша гондола остановилась. Гондольер ударил три раза веслом, и я услышал скрипение засовов и шум отворяющейся двери. Скрипя на своих крюках, дверь наконец распахнулась.
— Ну что, привез ты его, Маттео? — спросил кто-то по-итальянски
Мое чудовище ответило смехом и толкнуло ногой мешок, в котором я был завязан.
— Вот он здесь, — последовал ответ.
— А там уже ждут, — произнес опять тот же голос и затем прибавил что-то, чего я не мог понять.
— Ну и берите его! — ответил негодяй-гондольер.
Он взял меня на руки и стал подниматься по какой-то лестнице, а затем меня бросили со всего размаха на твердый пол. Снова заскрипели засовы и завизжал ключ в замке. Я слышал несколько голосов. Итальянским языком я владею слабо, но понимаю его хорошо. Поэтому я стал прислушиваться к разговорам.
— Да ты никак убил его, Маттео?
— Не беда, если и убил!
— Ну, брат, за это тебе придется отвечать перед судом.
— Да, ведь, и суд его, все равно, прикончил бы!
— Мало ли что. На то и суд, а ты не имеешь права сам с ним расправляться.
— Да будет тебе! Я и не думал его убивать. Мертвецы не кусаются, а он здорово ухватил меня за палец, когда я его прятал в мешок.
— А теперь вот он и не движется совсем.
— Ты его садани ногой хорошенько и увидишь, как французишка затрепыхается!
Развязав веревки, они сняли с меня мешок, но я продолжал лежать на полу неподвижно, с закрытыми глазами.
— Клянусь всеми святыми, Маттео, что ты ему сломал шею.
— Да не ломал же! Он — в обмороке. Вот и все. Если бы он умер, ему было бы лучше!
Я почувствовал, что меня ощупывают.
— Маттео прав, — раздался голос, — сердце у него колотится, как молоток. Дайте французу полежать, он живо придет в сознание.
Я полежал еще минут пять, а потом приоткрыл немного глаза и стал осторожно оглядывать все окружающее. Слишком долго пробыв в полном мраке, я сначала