— Каюсь, мистер Флаугольд, я так увлекся работой, что забыл о времени.
— Да, вы умеете работать.
— Рад услышать это именно от вас.
Флаугольд всегда хвалился, что достиг всего собственным трудом, и своим ответом Клукс только польстил ему.
— Ну, ну, вы мне льстите, — самодовольно улыбаясь, потрогал он по плечу Клукса и, чтобы скрыть удовольствие, принял серьезный тон. — Кстати, для меня не совсем понятен ваш последний приказ.
— Это об институте живых фонарей?
— Да, да. Я не совсем понимаю, для чего нужен; этот архаический институт, не вяжущийся ни с темпом жизни, ни с современным состоянием техники. Для чего нужен этот отрыв рабочих рук от производства? Для чего это бессмысленное стояние на улицах и площадях с фонарями, — ведь не для освещения, надеюсь?
— Конечно, нет. Цель тут совсем иная. Представьте себе, мистер Флаугольд, море рабочих, в котором тонут сотни моих агентов. Кто может поручиться за то, что их сведения правильны? Никто. Им лично я верю, как предателям, наполовину. Мне нужен инструмент, который отражал бы настроение массы, и таким инструментом и являются живые фонари. В любой момент я могу прочитать по этим фонарям, что чувствует масса. Именно потому, что стоять фонарем бессмысленно и унизительно для рабочего, привыкшего к производительному труду, живые фонари становятся особенно чувствительным инструментом. Всякое недовольство, всякий назревающий протест прежде всего скажется на поведении фонарей.
— Вы, пожалуй, правы, — подумав, сказал Флаугольд. — Но не переоцениваете ли вы, Арчибальд, эти живые фонари?
— Нет, я хорошо знаю психику массы. Пока живые фонари стоят, как изваяния, на своих постах, я спокоен. Прочитывая сводки, я проверяю их относительную правильность на фонарях.
— Пусть так, но что скажет весь культурный мир?
— Пустое, мистер Флаугольд, одно интервью с Дройдом — и все будет в порядке. Совсем ведь нетрудно представить дело так: в борьбе с безработицей правительство выдумывает для рабочих какую-нибудь работу, но, поскольку промышленности невозможно использовать всех, приходится прибегать к таким мерам, как институт живых фонарей. Институт особенно подчеркивает гуманность и истинную заботу правительства нашей страны о рабочих.
— Браво, Арчибальд, браво! Вижу, что вас подстегивать не нужно. У вас бездна инициативы и находчивости. Продолжайте действовать и можете всегда рассчитывать на мою поддержку, — сказал Флаугольд, подымаясь и пожимая Арчибальду Клуксу руку.
— О, мистер Флаугольд, при вашей поддержке я справлюсь со всеми врагами культуры и человечества, — говорил Клукс, почтительно провожая миллиардера к дверям и едва справляясь с радостью от своей удачи. Он все еще не мог привыкнуть к своему положению.
Проводив Флаугольда, Клукс несколько минут ходил по комнате.
Младший сын знатного рода, потомок целого рода корсаров, колонизаторов и завоевателей диких стран, авантюрист по природе, Клукс с детства мечтал о подвигах, завоеваниях и борьбе. Кипучая натура и честолюбие, соединенные с холодным расчетливым умом, не позволяли ему удовлетвориться скромной судьбой, предназначенной «младшему сыну».
Выбирая себе карьеру, Клукс, вопреки традициям своей семьи, пошел не в армию, а в политическую разведку, понимая, что именно здесь арена самой жестокой борьбы за старый мир, за господ против восстающих рабов.
С молоком матери всосал он презрение к людям, стоящим ниже его на общественной лестнице, убеждение в своем праве господствовать над ними и их обязанности подчиняться. Презрение превратилось в ненависть, когда он убедился, что низы не признают его права на господство. Никакие средства не казались ему жестокими. Все было позволено в этой борьбе не на жизнь, а на смерть.
Клукс с восторгом приветствовал открытие Ульсуса Ван Рогге и деятельно помогал устройству Карантина Забвения.
Когда Карантин начал действовать, Клукс часто отрывался от работы, приезжал в Карантин и подолгу простаивал в операционном зале, наблюдая, как вереница рабочих проходила перед аппаратом лучей К. Несколько секунд приготовлений — и человек получал в затылок разряд лучей.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
«Одним врагом меньше», — хладнокровно отмечал про себя Клукс.
Он присматривался к людям, проходившим «курс обезвреживания», и ему казалось, что он замечает, как после каждого сеанса их лица становятся все равнодушнее, глаза все более тусклыми и безразличными.
«Что, голубчики, пропадает охота бунтовать?» — весело думал Клукс.
Несмотря на свое увлечение лучами К, Клукс понимал, что одними лучами нельзя уничтожить революцию, и не соглашался с Флаугольдом, который считал, что над рабочим движением можно поставить точку.
Клукс прослоил всю страну, все предприятия и учреждения армией своих агентов, переплел свои бюро с местными комитетами фашнационала, создал штаб, в который из всех концов страны стекались сводки.
Союз с могущественным миллиардером, фактическим владыкой Капсостара, открывал перед ним горизонты, невероятные возможности, которые даже не рисовались ему в мечтах.
Третий месяц, как он работает на своем посту, но теперь только он осознал вполне свою силу и власть. Теперь он — правая рука Флаугольда. Он ни перед кем не должен будет отчитываться, но сам всех будет держать в руках. Он покажет всем, этим мелким людишкам, что такое власть в руках сильного человека.
Теперь есть над чем поработать.
Великая идея профессора Ульсуса Ван Рогге — вот что должно спасти старый мир и цивилизацию, превратить в покорную рабочую силу всю эту грязную, всегда недовольную и готовую к бунту толпу, сделать из людей придатки к машинам, войти в историю как спаситель мира, навеки покончить с революциями, периодически потрясающими человечество. Ради этого стоит жить и бороться!
Капсостар — только начало. Надо победить здесь, и тогда откроется весь мир. Но для этого надо работать, работать и работать.
Клукс снова уселся за стол и принялся за вычерчивание графики, но через минуту понял, что работать он не сможет.
— Надо проветриться, — вслух подумал он и принялся укладывать незаконченные дела в бронированный шкаф.
Перекладывая одну за другой бумаги, он пробегал по ним привычным взглядом, на лету улавливая их содержание. На мгновение приостановился, нахмурив брови.
«Опять бесследно пропал агент, которому было поручено проверить сведения о существовании подземного города Звезды — убежища революционеров. Гм… это уже второй случай. Надо будет этим заняться. Ага! О Кате! Ни слуху ни духу. Досадно. Идиоты не могут найти. А интересный бабец. Попадись она мне только…»
Тщательно запирая шкаф и выходя из кабинета, вспоминал мимолетные часы любви с неизвестными женщинами, с которыми почти никогда больше не встречался, и сокрушенно-весело думал, что его единственная слабость — женщины.
Но ему не удалось далеко отойти от кабинета. Затрещал телефон, не робко, как привык Клукс слушать вызовы, а настойчиво, властно, отчаянно. Не спеша Клукс подошел и снял трубку.
— Что за пожар? Алло!
Но сразу побледнел и покачнулся: он услышал невероятную вещь, он не верил ушам; но перепуганный голос продолжал кричать: «На тюремный замок напал отряд взбунтовавшихся солдат».
— Взбунтовавшихся солдат, — повторил Клукс, кладя трубку на место.
Он не мог представить себе этого, не мог. Солдаты армии Капсостара, доведенные до автоматизма, прошедшие через Карантин, испытанные уже в делах, и вдруг… взбунтовались.
— Бунт, — прошептал он побелевшими губами.
Не привыкши к долгому раздумыванию, он опрометью выскочил из кабинета. Он снова был полон энергии и на ходу набрасывал четкий план ликвидации бунта.
Глава IV
БУНТ
Хозе когда-то, в прошлом, неплохой актер, но робкий, не смог выдвинуться на первое место, но после жизненного краха, после попытки к самоубийству, после дней бездомной жизни, скитания по кабакам его робость стала пропадать. Чем ниже опускался он, тем храбрость все более вытесняла робость. Ему нечего было терять: только жизнь, но и она после ухода Аннабель потеряла ценность.