не на гейм, — велел герцог Отеро, — может, так получше пойдет». — «При всем уважении, — отвечал наемник, — тут уже все равно, как ставить».
Средний класс
Должности Педро Гомеса, отца Кеведо:
• Писарь императрицы Марии Испанской.
• Секретарь королевы доньи Анны Австрийской.
• Секретарь светлейшего принца дона Карлоса.
• Секретарь его высочества.
Должности Хуана Гомеса Сантибаньеса, деда Кеведо по отцу:
• Секретарь их высочеств.
• Охранитель дам королевы доньи Анны.
• Взбиватель перин нашей госпожи королевы.
Должности Фелипы Эспиносы, бабки Кеведо по матери:
• Фрейлина ее величества королевы.
• Младшая дуэнья инфанты Изабеллы.
Свадьба
Хуана Кортес не захотела присутствовать на бракосочетании Каталины с герцогом Осуной: ей не понравилось, что среди гостей значился король. Дочери она подарила нефритовое ожерелье, украшенное латинскими буквами, которое конкистадор преподнес — тоже в качестве свадебного подарка — ее матери. Ожерелье утрачено, как и большинство предметов, имеющих отношение к Кортесу.
За день до начала празднеств она позвала к себе герцога Осуну и объявила, что по ее смерти оружие конкистадора перейдет к нему, потому что у всех Мартинов Кортесов хватало ума не возвращаться в Испанию. Затем, приняв несколько безумный вид, протянула руку. На мгновение ее ладонь превратилась в гнездо всех прошедших и грядущих бед необъятной Америки: в ней лежал тускло-черный воробушек, а внутри него смутно различался какой-то образ, стершийся от долгой носки. «Это скапулярий Кортеса, — сказала Хуана, — я дарю его тебе». Герцог с трепетом принял подарок в руки. Не то чтобы он свято верил россказням про великого дедушку его суженой — но понимал, что ему вручают нечто большее, чем украшение. «Он сделан из волос убитого императора Куаутемока; да защитит он тебя вовеки! Мой отец никогда его не снимал и умер от старости, а ведь сколько людей положил». Осуна держал скапулярий со смешанным чувством отвращения и страха. «Надень», — велела старуха.
Только это герцог и рассказывал про долгий вечер, который провел взаперти наедине с Хуаной Кортес накануне свадьбы. Из беседки он вышел другим человеком — более мрачным, но словно бы освободившимся от бремени. Его научили, что не следует печься о судьбе, ибо судьбу не победить, а человеку вечно чего-то не хватает.
Позже вечером он снял скапулярий и показал Каталине. Они прощались после ужина с родичами, прибывшими во дворец Аделантадос на свадьбу. Каталина удивилась. «Странно, что она тебе его отдала». Герцог пожал плечами. «По мне, так он жуткий», — сказал он. В руке лежал черный прямоугольничек, затканный тонюсенькими, но очень крепкими нитями. В центре — неопознаваемая фигурка. «Кто это?» — спросил герцог у невесты. «Одна эстремадурская Богородица, Святая Дева Гваделупская[58]; это индейцы делали — если поднести к свечке, образок засияет». Осуна подошел к канделябру, но ничего не увидел. Стал поворачивать скапулярий, и вдруг косой луч будто воспламенил его: он сразу узнал женскую фигуру в синем плаще, в окружении звезд. Радужное свечение было таким ярким, что, казалось, она двигается. От испуга герцог едва не выронил скапулярий. «Он не жжется?» — «Дурак ты, что ли? — ответила будущая супруга. Взяла скапулярий и опять уловила в него свет. — Это потому, что образ сделан из перьев». — «Из перьев?» — «Ну да, из птичьих перьев. Они много чего из них делали, чтоб сверкало».
Герцог надел скапулярий обратно. Ему нужно было отдохнуть и выспаться перед завтрашним пиром. Поклонился. Напоследок Каталина захотела узнать, о чем они толковали с матерью. «О твоем деде, о бесконечном саде, о Куэрналаваке». — «Куэрнаваке, — поправила будущая герцогиня. — Я тебя провожу». Под руку спустились по лестнице. У самых дверей, расставаясь с невестой перед свадьбой, Осуна с искренним любопытством и некоторой тревогой спросил: «А ты сама-то знаешь, что значит „обратать“?»
Как выиграть собор
Джованни Анджело Медичи был человеком дела. Он родился на севере Апеннинского полуострова в семье нотариуса, имевшей весьма далекое касательство к роду герцогов Флорентийских, и управлял вверенной ему Папской областью трезво, высоко ценя переговоры и конфиденциальность, в духе ренессансной эпохи, под конец которой ему выпало жить. Ему очень понравился подарок, присланный его другом и коллегой Филиппом Шабо, полномочным советником Франциска I. Он держал четвертый катыш Болейн в ящике письменного стола. Принимая кого-нибудь по сложному делу, перекидывал его из руки в руку, как бы давая понять, что пора закругляться.
Через несколько лет после того, как катыш попал к Джованни Анджело Медичи, его старшая сестра вышла замуж за брата папы Павла III, и ничто более не могло препятствовать его восхождению к вершинам церкви: он был единственным членом курии, находившимся в одинаково прекрасных отношениях с королем Франции и императором Карлом I.
В 1545 году он стал архиепископом Рагузы, а в 1549-м — кардиналом, несмотря на трех статных отпрысков, всюду следовавших за ним. Десять лет спустя, шестидесятилетним, вступил на папский престол под именем Пия IV. Его выбрали как промежуточную фигуру, и он не должен был претендовать на долгое папство, но, оказавшись у кормила, передумал.
Выдающийся администратор, политик, не знающий поражений, обладатель прямо-таки собачьего нюха в том, что касалось выбора соратников, Джованни Анджело Медичи любил теннис. Даже во время понтификата старик устраивал парные матчи с сыновьями, а прежде, управляя Папской областью и пастырствуя в Рагузе, частенько участвовал в уличных играх в паллакорду[59] и, раскрасневшись от возбуждения, выдавал своим парням деньги на ставки покрупнее.
Чересчур снисходительный к друзьям, неумолимый к недругам, не теряющий обаяния даже в минуту подписания смертного приговора, Джованни Анджело Медичи — один из самых важных деятелей, подготовивших переход к Контрреформации и соответствующему ей великолепному барочному искусству.
В 1560 году он назначил Карло Борромео епископом в Милане, дав миру образец высокопоставленного церковника нового типа: сухого, поджарого, словно францисканец, мужчины, безупречно образованного и способного свободно преодолевать бурные воды придворных приемов. Борромео, конечно, был невыносимый фанатик, но на отсутствие харизмы тоже не жаловался и никогда не требовал от других больше, чем от самого себя, а потому оказывался куда убедительнее всех прочих приверженцев новой нравственности и новой эстетики, полной — как того требовала великая церковная революция — аскетизма и стеклянных глаз.
Пий IV назначил Карло Борромео — своего, к слову, племянника — епископом, поскольку, выполняя первое римское поручение на службе у дяди, он проявил невероятную хитроумность. Борромео удалось невозможное: заново запустить Тридентский собор[60].
За десять лет простоя тридентские разногласия между испанскими и французскими кардиналами так обострились, что собрать участников вновь можно было, лишь пообещав им