или изгнал и всех прочих ее детей и начал единолично править на небесах.
Эта модель поражения и частичного выживания часто находит свое воплощение в популярном мотиве – победе солнечного бога над богиней луны, всегда женщиной. В японской версии богиня Аматэрасу, высшее божество синтоистского пантеона, терпит нападение бога Сусаноо: он уничтожает ее рисовые поля, оскверняет ее священные места фекалиями и мертвечиной. Она сражается с ним, но он «крадет ее свет»; оставшись лишь с половиной своей былой силы, она теперь может светить только ночью[102]. Как и в историческом переходе от выращивания и сбора растений к хлебопашеству, за этим, казалось бы, естественным развитием событий стоят глубокие и необратимые перемены в отношениях между мужчиной и женщиной и даже в образе мышления:
Божественность солнца, повелителя пространства и времени, в сущности маскулинна: фаллические солнечные лучи падают на Мать-Землю, оплодотворяют ее и побуждают зерно давать всходы. От Испании до Китая доисторическое солнце символизирует мужественность, индивидуальное самосознание, интеллект и ослепительный свет знания – все противоположное луне, повелительнице приливов, чрева, океанских вод, тьмы и сноподобного бессознательного… соляризация, победа мужественного солнечного бога над женственной богиней луны… включала в себя гибель преимущественно женских цикличных культов плодородия и победу мужской концепции линейной истории, состоящей из неповторяющихся событий[103].
Победа над женщинами не осталась чисто мифологической темой. И в реальной жизни женщины, обладающие властью, сделались мишенями атаки: самыми разными способами мужчины старались отбить у них власть. Там, где престол передавался по женской линии, смелый искатель приключений мог стать царем, навязав царице брак или просто овладев ею насильно. Томирис, правительница скифов, в VI столетии до н. э. отбилась от такого «предложения» Кира Великого Персидского с оружием в руках. Но не всем так везло. Когда Береника III Египетская в 80 году до н. э. отказалась выходить замуж за своего юного племянника Птолемея Александра, он приказал ее убить. Чудовищность этого преступления для той страны и эпохи подтверждается тем, что после этого александрийцы, до того верные Птолемею, восстали и убили его[104]. Но в целом царям более или менее удавалось удержать захваченную власть. Из этого периода агрессивного наступления мужчин на женские прерогативы берет свое начало царский инцест: царь, не желавший освобождать трон после смерти жены, женился на законной наследнице – своей дочери. Или же он мог женить на новой царице кого-нибудь из своих сыновей; в этом случае царь получал двойную выгоду – оставлял монархию под мужским контролем и постепенно вплетал в ткань наследования престола сыновей, пока их право не перевешивало право дочерей.
При таких обстоятельствах женщины-правительницы быстро становились пешками в силовых играх мужчин; их значимость признавалась лишь в той мере, в какой готовы были признавать ее мужчины. Галла Плацидия, дочь римского императора Феодосия Великого, во время взятия Рима попала в плен к готскому вождю Алариху, а после его смерти Галлу унаследовал его брат, Атаульф. Убили и брата, Галлу вернули римлянам, те насильно выдали ее замуж за своего победоносного полководца Констанция; император Гонорий, брат Галлы, дал ей титул Августы, а Констанций стал «Августом» и ее соправителем. По смерти Констанция Гонорий занял ее престол, а ее изгнал в Константинополь; и лишь в 425 году н. э., когда императором стал ее сын, она наконец достигла покоя и безопасности.
Бесчисленные исторические примеры из самых разных стран повествуют о женщинах, имевших наследственные или иные права на престол, которых использовали, словно пешки, в мужской борьбе за власть, а затем от них избавлялись. Вот, например, классическая история Амаласунты, королевы остготов: в 526 году н. э., когда умер ее отец, король Теодорих, она стала править страной от имени своего малолетнего сына, но после его смерти была насильно выдана замуж за племянника покойного короля, а тот, едва укрепив свою власть, предал ее казни.
Не только женщины королевской крови испытывали на себе мужскую ярость, мужское желание господствовать, унижать и уничтожать. В письменных источниках этого периода мы встречаем первую организованную атаку на природу женщин, их права на детей, даже право на полноценное человеческое существование. Дуализм солнца и луны расширяется и превращается в космическую систему полярных противоположностей: что есть у мужчины – того нет у женщины; и этот принцип контрастирования по полу постепенно ведет к тому, что мужчина превращается в средоточие всех человеческих способностей и возможностей, а женщина – в его противоположность, нечто неоформленное и недоделанное. В IV веке до н. э., рассуждая о половых различиях, заключенных в человеческой природе, Аристотель говорил лишь то, что принимали как факт все мужчины и женщины того времени:
Мужчина активен, полон движения, проявляет творческое начало в политике, торговле и культуре. Мужчина выковывает общество и мир, определяет его форму. Женщина, напротив, пассивна. Она остается дома – такова ее природа. Она – материя, от активного мужского принципа ждущая своего оформления. Разумеется, активные элементы на любой шкале измерения стоят выше, и в них больше божественного. Следовательно, мужчина играет в воспроизведении основную роль; женщина лишь пассивно вынашивает его семя… мужская сперма запекает менструальную кровь и творит из нее новое человеческое существо[105].
Однажды начатое, дальше очернение женщин начинает литься потоком, когда военные вожди, политики и историки, такие как Ксенофонт, Катон и Плутарх, рассуждают о «женском вопросе»:
Боги создали женщину для выполнения домашних дел, мужчину – для всех остальных. Боги поместили женщину в дом, поскольку она менее способна терпеть холод, жару и войну. Честно для женщины оставаться в стенах дома, бесчестно бродить где попало – для мужчины же позор запираться в доме и не заниматься внешними делами[106].
Ее нужно держать на коротком поводке… Женщины жаждут абсолютной свободы или, вернее сказать, вседозволенности. Если позволить им достичь полного равенства с мужчинами, думаешь ли ты, что с ними станет легче жить? Вовсе нет. Едва достигнув равенства, они обратят тебя в раба[107].
Разумеется, я не назову то чувство, что питаем мы к женщинам и девушкам, «любовью» – разве лишь в том смысле, в каком мухи любят молоко, пчелы мед, или скотоводы своих коров и гусей, которых откармливают на убой[108].
Как напоминает нам здесь Плутарх, для греков существовала «лишь одна подлинная любовь, та, которую внушают мальчики». Гомосексуальность в Древней Греции, по сути, представляла собой институционализованную фаллократию: за женщинами здесь отрицались любые социальные или эмоциональные роли, кроме вынашивания детей. Но для мужчины, едва открывшего в себе сознание и думающего фаллосом, казалось очевидным, что и к детям подобное существо должно иметь как можно меньше отношения: отсюда знаменитый «Суд Аполлона» в кульминации Эсхиловых «Эвменид», где солнечный бог объявляет свое решение:
Мать – не родительница того, кого называет своим ребенком; она лишь взращивает брошенное в нее семя. Родитель – тот, кто его посадил.
В этом простом и безжалостном речении фаллическая мысль переворачивает с ног на голову изначальный взгляд на творение, державшийся тысячи лет. Женщина – больше не орудие природы, творящей нового человека. Теперь мужчина творит женщину как орудие для себя. Как солнце победило луну, царь поборол царицу, так и фаллос узурпировал матку как источник и символ жизни и власти.
В этой новой атмосфере права женщин уступили место женским обязанностям, и в городах и государствах от Пекина до Перу женщины оказались в положении, немногим отличающемся от рабства. Они сделались собственностью – и обнаружили, что их достояние попросту украли. Новые социальные и психологические системы лишили их свободы, независимости, власти – даже самых базовых прав контроля над собственным телом. Теперь они принадлежали мужчинам – точнее, каждая своему мужчине. В какой-то неизвестный нам, но поворотный момент истории женщины подпали под тиранию сексуальной монополии: едва стало понятно, что для зачатия требуется всего один мужчина, от этой мысли остался всего один шаг до той, что прочие мужчины не нужны.
Однако эксклюзивное владение женщиной и исключительное право на ее сексуальные услуги всегда можно отменить, если возникнет нужда. Например, в эскимосских племенах принят обмен женами. Для мужа-эскимоса это «мудрая инвестиция в будущее, поскольку тот, кто ссужает, знает, что однажды сможет и занять», когда ему понадобится женщина, которая «сделает иглу пригодным для жилья, высушит его носки… и будет готовить принесенную им добычу». И не только – об объеме обязанностей заемной жены можно судить по особому термину, которым называют эскимосские дети любого, кто ведет дела с их отцом: «тот-кто-спит-с-моей-матерью»[109].
Став собственностью мужчин,