Тут уж запричитал и Касим:
— Значит, у меня появилась еще одна причина проклинать мое бессмертие. Теперь я буду вынужден день за днем слушать тебя!
— И уж поверь мне, — заверил главарь, который, очевидно, принял эти слова за некий странный комплимент, — ты всегда будешь рядом со мной! — Он фыркнул. — Итак, нас снова сорок разбойников. А когда мы в полном сборе, нет на земле силы, способной остановить нас! — Он поочередно ткнул пальцем в каждого из трех своих подручных. — Стерегите наших новичков хорошенько. Я позову остальных. И тогда — в путь! — С этими словами атаман развернулся и побежал по переулку, что проходил на задах имения Касима.
Так, значит, Али-Баба должен распроститься со своим домом, с этим городом, с трудом дровосека? Даже его робкий дух взбунтовался при этой мысли. Обязательно должен найтись какой-нибудь способ, чтобы они с Касимом могли сбежать. Али-Баба попытался легонько шевельнуться, но обнаружил, что руки его словно зажаты в железных тисках.
— Пожалуйста, не слишком дергайся, — с неожиданной мягкостью сказал разбойник, державший левую руку Али-Бабы. — У тебя и так достаточно проблем, чтобы добавлять к ним новые.
— Да, — сказал разбойник справа, — никому еще не удавалось ускользнуть от разбойников дважды.
— По крайней мере, — вступил в разговор бандит, державший корзину, — никому не удалось остаться после этого в живых.
— Вряд ли наш главарь станет вас убивать, — добавил первый из трех ободряюще, — во всяком случае, напрямую.
— Да, — согласился второй, — скорее пошлет вас с поручением куда-нибудь, откуда нет возврата, скажем, спуститься по отвесной скале или залезть прямо в пасть акуле.
— Значит, пока мы в руках вашего главаря, с нами ничего не случится? — спросил Али-Баба, не зная, достаточно ли ему этого, чтобы почувствовать облегчение.
— Нет ничего более далекого от истины, — с жаром ответил первый из трех. — Я слышал, что вы оба вполне можете заслужить… — он на миг запнулся, прежде чем сумел закончить фразу, — …понижение.
Двое других разбойников охнули, — похоже, от ужаса. Из-за густых бород Али-Бабе трудно было разглядеть их истинные чувства. И все же пусть он всего лишь бедный дровосек, он должен выяснить для себя эти вопросы.
— А что, это самое «понижение» — это так страшно?
— Хуже понижения, — ответил последний из трех после очень неприятной паузы, — только смерть.
— У меня есть предложение, — сказал вежливый первый разбойник. — Что, если нам, разбойникам, ненадолго забыть о своем долге? Но знайте, о новые члены нашей шайки, наши намерения не менее серьезны, чем прежде. Я также полагаю, что было бы правильным упомянуть о том, что я член этой ужасной банды и проворство моей вооруженной ножом руки лишь немногим уступает быстроте моего острого как бритва меча, но и то и другое кажется медлительнее улитки по сравнению со стремительностью моих отравленных стрел. — Он мягко кашлянул, отпуская руку Али-Бабы. — Тебе стоит учесть это.
Али-Баба учел. Хотя его больше не держали, дровосек чувствовал себя ничуть не свободнее, чем прежде. И все же, если уж он обречен присоединиться к этой банде против своей воли, то, может быть, ему удастся, насколько возможно, сохранить лицо?
Он шагнул к корзине с братом, которую третий разбойник поставил на землю.
— Думаю, разбойничья жизнь — это, по крайней мере, какая-то перемена, — отважился Али-Баба. — Может, хоть удастся посмотреть мир.
Три разбойника сошлись поближе и переглянулись. Ни один из них не выразил особого энтузиазма по поводу замечания дровосека.
— Что тут увидишь? — сказал первый. — Ты вечно будешь в окружении целого табуна скачущих коней.
Но Али-Баба не был обескуражен.
— Тогда, возможно, я смогу услышать что-то новенькое, вроде голосов диковинных птиц или рокота далекого океана.
— Что тут услышишь? — вступил в разговор третий. — Лишь рев победителей да вопли жертв. И уж точно ничему не научишься.
Но дровосек упрямо шел к своей цели, точно так же, как никогда он не переставал возиться с поленом, пока не расколет все сучки.
— Но, несомненно, во время странствий я наберусь каких-нибудь новых впечатлений…
— Какие там впечатления! — воскликнул второй разбойник. — Ничего, кроме солнца, и зноя, и пыли.
— Но, — снова начал дровосек, сам слыша, как нарастает отчаяние в его голосе, — разве вы не знаете…
— Что тут можно знать? — перебил второй разбойник. — Ты даже никогда не будешь знать, где находишься, поскольку всегда будешь окружен головорезами.
— Но как же насчет отдыха… — предпринял новую попытку Али-Баба.
— Когда тут отдыхать? — подвел итог первый. — Все время скачешь, скачешь, скачешь, грабишь, грабишь, грабишь…
Похоже, их ждало не самое блестящее будущее. И все же, будучи человеком в целом позитивно настроенным, а может, хватаясь, подобно утопающему, за соломинку, Али-Баба не сдавался, пытаясь найти хоть что-то утешительное.
— Быть может, мы сможем чему-нибудь научиться у вашего могущественного предводителя?
Все трое вновь покачали головами.
— Мир не знал более ужасного человека, — начал первый.
Однако Али-Баба не собирался так просто соглашаться с подобным негативным отзывом.
— Но должно же быть что-нибудь положительное, что вы могли бы сказать о вашем вожаке.
Разбойники задумались.
— Он нетерпеливый.
— Он несдержанный.
— Он негуманный.
— И не великодушный, — добавил третий после некоторого размышления.
— Воистину, — вновь подвел итог первый из троих, — он еще много чего «не».
Тут даже беспечный дровосек оказался близок к тому, чтобы признать свое полное поражение.
— Значит, у него нет никаких положительных качеств? Он хуже даже тех существ, что питаются земной падалью?
Первый разбойник склонился к Али-Бабе и предостерегающе дернул его за рукав.
— Не говори такие вещи вслух! Наш предводитель очень обидчив. — Он взволнованно потянул себя за бороду. — Иногда он заодно убивает и тех, кто слушал. Он прекрасно владеет мечом.
— Владеет мечом? — переспросил дровосек. — Это положительное качество, по крайней мере в некотором смысле.
Разбойники поразмыслили еще немного, прежде чем второй сказал:
— Он очень сведущ в пытках.
Третий, почувствовав поддержку, добавил:
— И к тому же его жажда золота неутолима.
— Видишь? — ухмыльнулся первый. — Мы были слишком строги к нашему главарю. Вон сколько в нем хорошего.
Наступила тишина. Ибо о чем еще было говорить после такого? Чем дольше длилось молчание, тем неуютнее чувствовал себя Али-Баба. Он понимал, что находится среди людей, которые проводят время за грабежами и разбоями, и предпочел бы поэтому, чтобы мысли их не зашли слишком далеко, особенно в такой опасной близости от его скромного дома и, что важнее, от свежевырытой ямы в полу его кухни.
Чтобы прервать молчание, дровосек решил испробовать иной путь к дружбе и представиться.
— Меня зовут Али-Баба.
— Ты будешь Номер Тридцать Девять, — сказал первый из бандитов. — Мы не употребляем имен.
— Так ни у кого из вас нет имен? — с некоторым изумлением спросил дровосек.
— О нет, — возразил первый, — имена у нас, конечно, есть. Мы просто ими не пользуемся, во всяком случае, в присутствии атамана.
— У Разбойника Номер Один свои причуды, — добавил второй. — И то, что он настаивает на номерах, — главная из них.
— Должно быть, это как-то связано с требованием, чтобы разбойников всегда было сорок, — заявил последний. — Для него это магическое число.
— Просто позор, — заметил второй, — что это количество ему так трудно поддерживать.
— Позор? — переспросил Али-Баба.
— Всем нам, — хором сказали три разбойника.
Дровосек не был уверен, что допытываться дальше — в его интересах.
— Но ты спрашивал наши имена, — поспешно произнес первый из трех, словно торопясь сменить тему. — Я провел в банде достаточно времени, чтобы стать Номером Тридцать. — Он быстро глянул вверх и вниз по улице, прежде чем добавить: — В прежние времена меня знали как Аладдина.
Значит, разбойники, в свой черед, решили представиться? Эта готовность к общению если и не успокоила Али-Бабу, то, во всяком случае, несколько пригасила желание вопить в голос от жуткого страха. Пока бандиты говорили, Али-Баба позволил себе рассматривать их по очереди и, несмотря на то что одежды и бороды делали их похожими, смог разглядеть свойственные каждому характерные отличия. Так, тот, которого некогда звали Аладдином, или Номер Тридцать, был выше остальных двух и шире в плечах, словно ему приходилось много работать над собой в прежней жизни, до того, как он вступил в ряды разбойников.