Читать интересную книгу Зелёная земля - Евгений Клюев

Хорошо, когда в печи трещит огонь.

Хорошо, пугая пламя кочергой,

золотые собирать в щепотку крохи

этой жизни, не жалея о другой.

* * *

То, что мы когда-то знали,

мы забыли позабыть -

и всё теми же глазами

плохо видим новизну,

и умеем мимоходом

поздороваться с чужим,

с незнакомым небосводом,

как с приятелем: привет!

Два тысячелетья с лишним

пронеслись во весь опор -

и не слушаем, а слышим

стук подков издалека.

Время, полчище Мамая,

в сумраке пороховом -

там, где жизнь глухонемая

бьётся в танце вековом.

* * *

Прекрасный белый особняк,

в котором были мы на днях,

стоит, задумавшись глубоко.

И в тонкой галерее сбоку

гуляет маленький сквозняк.

Нас больше нет в особняке -

и друг от друга вдалеке

мы совершаем нашу память,

к которой нечего прибавить,

весь мир сжимая в кулаке.

И, если силой сквозняка,

нас, как вот эти облака,

однажды вынесет со свету,

дай Бог нам встретить участь эту,

не разжимая кулака:

в котором мост, за ним дворец,

а дальше – лес, и в нём скворец,

минутной вечности глашатай…

И мир нам сладок, как зажатый

в ладошке детской – леденец.

* * *

Мир дольный и мир дальний,

долина и небеса…

Мир данный и не-данный -

нет, данный на полчаса

и взятый назад – вольным

движеньем: поднять флаг!

Мне пусто в моём, дольном,

а в дальнем твоём – как?

Оранжевым занавешен

на окнах твоих свет.

Я в дольном моём – грешен,

ты в дальнем твоём – нет.

И с тёмной моей тайной

на горнее божество

смотрю я – на твой, дальний,

из дольного – моего.

FORTUNA PRIVATA

1989–1990

Это облако не виновато,

это дерево тут ни при чём -

виновата Fortuna Privata,

громыхнувшая тонким ключом, -

и такие забытые бездны

приоткрылись в покое моём,

и такие безумные песни

полетели в зелёный проём!

Ах, фортуна с повадками феи,

как умело взялась ты за нас -

молчаливой старушкой в кофейне,

предлагающей кофе вразнос,

продавщицей в газетном киоске,

выставляющей всякую чушь,

чужестранкой на беглом наброске

на арбатском – бумага и тушь.

У цыганки есть сладкая вата:

что ни ком, то пушистый цветок!

Это тоже Fortuna Privata,

только носит беспечный платок

и игривые бусы на шее,

и бесценную цепь иногда…

И всё длится чреда превращений,

бесконечная эта чреда.

* * *

Несовершеннолетнюю каргу

Психею – к карусели привязали:

мелькают дни, летят перед глазами -

не знаю ничего, стой на кругу!

Не знаю ничего, стой на кругу -

на тонком берегу, бок о бок с бездной,

и неизбежность силы центробежной

ещё спасёт тебя, стой на кругу.

амри и никогда не отмирай,

зажмурь глаза и думай о Лауре -

какие б ни свистели мимо бури,

каким бы дальним ни казался рай,

как ни томили б старые долги,

как старые грехи ни звали б с круга…

И будет петь шальная центрифуга,

нестись вперёд и не видать ни зги!

Я прилечу так скоро, как смогу,

на сером волке, на лошадке белой -

ты ничего для этого не делай,

ты лишь постой ещё… стой на кругу!

* * *

Милый случай, проводник слепой,

как ты знаешь нежную дорогу,

милый случай, предстоящий року,

лёгкой управляющий стопой!

Милый случай, златокудрый бог,

потерявший в небе погремушку,

будь здоров и счастлив, потому что

ты однажды мной не пренебрёг.

Хорошо, взлетевши над толпой

и держась за поручень небрежно,

на подножке бешеной надежды

зайцем путешествовать с тобой!

* * *

И снова нам встречаться не с руки,

и снова нет в пучине жизни брода…

Ты пересчитываешь лоскутки

бесценной, золотой твоей свободы,

а я всё тку и тку – из тонких строк,

тку день и ночь… я многорук, как Шива,

тку ткань одну, да только всё не впрок:

никто не просит ничего большого!

Однако я – хоть хохочи, хоть плачь -

какой-нибудь заржавленной железкой

всё тку, и тку, и тку – силезский ткач,

всё тку, и тку, и тку – паук силезский.

Я что… я полотно сплошное тку-

хотя куда уж правильней и легче

взять лоскуток, приставить к лоскутку -

полвстречи, да потом ещё полвстречи,

да четверть… дескать, так и наберём,

лоскутники, себе на одеяло -

в метро, да под вечерним фонарём,

да около киоска у вокзала!

* * *

«Увидимся через два дня…»

Два дня короче, чем неделя, видит Бог,

два дня короче четырёх, короче трёх,

два дня короче очень многого на свете,

но, к сожаленью, не короче, чем один.

К двум дням уже подходит слово «чемодан»,

и, скажем, «аэровокзал», и «Магадан»,

два дня есть маленькая свита – в этой свите

я замыкающий и плохо вижу цель.

А цепь звенит, и на цепи поёт свирель,

поёт о жизни нескончаемой своей

в теченье двух в теченье дней… в теченье века -

какой тут век у нас и что тут за страна?

Два дня – Великая Китайская Стена,

в сон уходящая, пришедшая из сна,

два дня – река, строка гекзаметра, улика…

ЦЕРКОВНЫЙ ХОР

Послушаешь: поют! А жизнь, сама собою,

проходит стороной – такой напрасный труд…

но мы идём за ней тяжёлою гурьбою -

замрёшь на полчаса, послушаешь: поют!

О чём они, когда так тесно в расписаньи

сгустившимся часам, когда не до молитв, -

забыв про небеса, живём под небесами,

а вспомнишь небеса, послушаешь: болит!

Внутри болит – и жмут плащи, пальто и шубы,

жмут хижины, дворцы, и все пространства – жмут,

и музыки почти совсем не помнят губы,

и полотно судьбы почти свернулось в жгут,

и жгут лучи светил – дневного и ночного,

воспоминанья жгут, свистя, как тонкий прут,

но больше жгут стихи: в них жжёт любое слово -

опомнишься от них, послушаешь: поют!

Бумажный храм мечты, надежды храм картонный,

светлопроцветшии крест, как сон твой, невесом…

Но как они поют – над бездной, у которой

гуляем мы с тобой, забывши обо всём!

* * *

Как объяснишь, что нет невинней нас!

Невинны все, кто попадает в бурю,

невинны все, бредущие вслепую,

и все, кто верит в случай и в Богдаст.

Невинны все гонимые и все

отверженные, ибо – за чертою,

и все, кто говорит «я вас не стою»,

и все, чья жизнь висит на волоске.

А нам осталось жить – ну, день один,

ну, триста лет, ну, сколько пожелаем:

ведь всё равно за быстрым поцелуем

мы жизнь и всё на свете проглядим -

и нету никакой вины на нас:

невинны, кто отведали лавины.

А те, кто любят, много раз невинны -

они и умирают много раз.

И. СТРАВИНСКИЙ. ПЕТРУШКА

1

Февраль весь белый, весь в извёстке -

и даром что молодцеват!

Сейчас я выйду на подмостки

и стану плохо танцевать,

и все увидят, как увяли

мои пустые рукава,

и денежку дадут едва ли:

я деревянный, я дрова.

Но будет музыка, как мука,

меня к движенью понукать

и помыкать мной: дескать, ну-ка -

и будет ниже поникать

колпак, чьи бубенцы озябли,

пока пылал ваш карнавал…

Потом прибьёт меня хозяин

за то, что плохо танцевал -

до крови… и, трясясь на нити,

я повторю свои слова:

я деревянный, извините,

я деревянный, я дрова.

2

А она балерина, а я…

на нея обращают вниманье:

она кружится, снег поднимая, -

будто вовсе и нету ея!

У нея голубые глаза,

а на туфельках множество пряжек -

золотистых: она ими пляшет,

а глазами – глядит… и нельзя

потому не любить ея глаз,

и нельзя не любить ея пряжек -

тех, которыми так она пляшет,

исчезаючи в танце от нас!

Она пляшет и снег бередит -

и не видит меня на отшибе:

почему мы такие чужие

и она на арапа глядит?

Он ведь ей не родня, не ровня -

он из дальней страны окаянной…

Я не буду такой деревянный:

Госпожа, погляди на меня!

3

Это балаган, балаган, балаган -

балаганный дед веселит, веселит,

барабанщик бьёт в барабан, барабан -

барабан гудит, басовит, басовит.

А шарманка тоненько этак поёт,

и шарманщик крутит за ручку мотив,

и шарманщик розовый билетик даёт -

то-то будешь счастлив, ему заплатив!

Кто бы мне билетик такой подарил -

я ему за это спляшу и спою!

В ящике чудесном полно балерин -

может, я найду среди них и свою.

Ан – проходят мимо, и то… балаган:

что им до Петрушкиных малых забот! -

Там с лотка торгуют, там страшный цыган

медведя ручного на цепке ведёт…

4

Вот они наконец наигралися мной -

я им тут вроде, как бы сказать, тамбурина.

Но закончился день этот, злой и смешной,

и ко мне приходила моя балерина!