Читать интересную книгу Зелёная земля - Евгений Клюев

на завтрак, преисполненный восторга,

под колокольчиком Горпищеторга:

заветренное чудо – колбаса,

богов напиток – тепловатый сок

из ягод, не имеющих названья,

и… – чтобы тучка полугрозовая

от завтрака плыла наискосок,

и чтоб один степенный разговор

был начат – и продолжен – и закончен…

Ловушкам несть числа, но мы проскочим,

заклеим только дыры новым скотчем -

и с нас все взятки гладки с этих пор!

Небо в сердце и небо на шляпе,

и ещё одно небо – во рту.

И разверзлись небесные хляби,

и обрушили вниз высоту.

И не стало совсем уже света

над прибежищем нашим Земля -

Безделушка, Игрушка, Комета

или Палуба Корабля.

И владели судьбой как хотели

все стихии, сцепившись в клубок, -

дни летели без смысла и цели,

и бездействовал Бог…

Вечерело, штормило, знобило,

волочило кормой по песку,

а потом ненароком прибило

наконец к одному островку,

где последний забрезжил мне берег

на беспамятном чёрном ветру -

разговор за пятнадцать копеек

обо всём, без чего я умру.

* * *

Как на маленьком парусе

детства – или далече -

нас качает на паузе

в ожидании встречи:

вы откуда отчалили,

побросав свои флаги,

два внезапных отчаянья,

две весёлых отваги?

Я – от шумного общества,

что почти незнакомо,

я же – от одиночества

в людном хаосе дома.

Леденея от ужаса,

без единого звука

нас баюкает лужица

на окраине века.

А стихия незрячая

всё колдует над чашей

моего красноречия

и безмолвности Вашей.

* * *

Жизнь снова бьёт через края

и снова кажется иная -

так ничего не знать, как я,

нельзя… но так я и не знаю:

мне ощупью в кромешной тьме -

поди пойми по очертанью -

мир перемалывать в уме,

за тайной тайну!

Сухая белая мука

далёких смутных истин, манна…

нет ничего наверняка,

нет ничего, усни, осанна!

Спи, славословье, спи, тоска, -

без снов, без просыпа, без звука

и на границе городка

чужого – спи, моя разлука:

жизнь не добра, но и не зла,

а так… нема лишь.

Что морок мой тебе и мгла -

забыв про все свои дела,

ты спишь во все колокола

и всё на свете понимаешь!

* * *

Напрасные хлопоты, карточный домик надежды,

сердечко и пика, квадратный бубенчик, трилистник -

дорожка шагов, бесконечно лукавых и лисьих,

обманщицы-жизни, чьи речи темны и мятежны!

Всё слушать, и слушать, и слушать мятежные речи -

пустые слова: позабудем, оставим, уедем…

все наши дороги известны дотошным соседям,

все наши дороги кончаются тут, недалече.

И сыпятся наземь сердечки, трилистники, пики

под звуки бубенчика – частые и золотые,

и сыпятся вслед двоеточья, тире, запятые:

ах, жизни мятежные речи бессвязны и дики!

Куда как нелепы все эти возьмите, храните… -

напрасные хлопоты, карточный домик надежды!

Но там, где кончается время и дни безмятежны,

две парки, пожалуй, уже перепутали нити.

* * *

Искусимся, пожалуй, немного

белым светом в начале весны -

ну-ка, что это тут за дорога,

где не видно ни чёрта, ни Бога,

ни дороги… не думай, рискни:

мы ещё никогда не ходили

мимо стольких далёких вещей -

мимо тонкого этого шпиля,

капителей коринфского стиля…

мимо всех, мимо вся – вообще!

Мимо маленькой, но златоглавой

светлой церкви о трёх куполах,

мимо славы и мимо расправы,

мимо прав, мимо льгот, мимо благ…

Небо ласково, небо сурово

смотрит сверху на милых людей -

и молчит, и не скажет ни слова,

а прекрасная Vita Nuova

лёгкой лодкой плывёт по воде.

* * *

Это всё уже неважно,

это всё уже не суть:

скрипка-и-немножко-лажа -

Бог желает отдохнуть.

Бог сказал, ничто не ново.

Мирозданье, поостынь!

Всё равно до Дня Седьмого -

сколько? Ровно шесть пустынь.

Как это – воздать сторицей

или, скажем, рваться в бой?

Если что-то сотворится,

то не мной – само собой.

Из каких-нибудь материй,

неизвестных естеству,

из фантазий, из мистерий

не во сне – так наяву.

Помнишь музыку былого

в переплёте золотом?

Там, в Начале, было Слово,

да забылось, что потом.

МЕЖДУ ДВУХ СТУЛЬЕВ

…В этом городе прекрасных миражей,

где действительность не знает, что ей делать,

было столько уже разных виражей

на мостах и мостовых заледенелых!

Появлялось божество из-за угла,

и два призрака владели нищей нишей,

и судьба моя меня подстерегла

львиной мордой, неожиданно возникшей…

Это было – я не помню, на каких

длинных улицах без всякого названья

и в каких-то переулочках глухих,

где встречались вы не с нами, мы не с вами,

где к утру уже от жизни кочевой

и от жизни вообще – такая жалость! -

вдруг совсем не оставалось ничего,

сновиденья – и того не оставалось!

* * *

А был когда-то розоват

наш белый свет – и, между нами,

приятно было называть

своими – вещи – именами

и говорить: кольцо, стрела

и поплавок из пенопласта! -

какие громкие дела,

какое лёгкое богатство…

Вот так, длина, и ширина,

и угловатость, и овальность:

мы называли имена -

и вещи тут же отзывались.

Но искоса, не в полный глаз

всё это время жизнь другая

хитро разглядывала нас,

наш смутный час подстерегая, -

Искусство… кто же виноват,

что ты всегда шутило с нами

и заставляло называть

чужими – вещи – именами!

* * *

Минувшая жизнь, имперфект и аорист -

подумайте, что за дела!

Я вдаль проводил мою повесть, как поезд,

и повесть, как поезд, ушла.

Зелёный фонарик далёкой свободы

уже догорает – и вот

затеплился красный фонарик: субботы

и милых домашних забот.

Убрать со стола, заварить себе кофе -

и долго смотреть из окна

на двор в сентябре, на качели в покое,

на облако в виде слона.

И вдруг – отойти от окна: беспокоясь,

как с этого самого дня

невнятная совесть по имени Повесть

одна проживёт, без меня.

* * *

Ступать из полымя в огонь

нетвёрдою ногой,

из одного дождя в другой,

из сумрака в другой -

по двум концам одной прямой

нас развели с тобой:

шаг из не-дома не-домой -

словно из боя в бой.

Из полыньи да в полынью,

с обрыва на обрыв,

с моей планеты на твою -

зонта не приоткрыв:

я дважды вымок и просох,

пройдя из шквала в шквал,

я дважды умер, видит Бог,

и дважды выживал -

кидаясь из броска в бросок

по скользкой мостовой,

как маятник твоих часов,

бессменный сторож твой.

ПСАЛОМ

Где безумные люди в безумии дней

уповают на зыбкий песчаник

и на нём воздвигают постройку – и в ней

пребывают в делах беспечальных,

там для нас нет ни родины, нет ни родни,

ни прибежищ – ни явных, ни тайных!

Ибо нам с тобой светят иные огни

в наших лёгких и бедных скитаньях.

И пока, окликая нас словом чужим,

в отдаленьи беснуется форум,

мы в дешёвом кафе переждём нашу жизнь

за сердечным одним разговором:

переждём как какой-нибудь дождь или как

полоумный какой-нибудь морок -

в двух шагах от того, кто живёт в облаках…

Ибо Он приготовил нам Город.

* * *

Среди всегда кочующих громад,

прикинувшихся жизнью и искусством,

мне – сколько места можно занимать

не в жизни вообще… в твоей, допустим?

Аршин-другой, но дальше – ни ногой,

ни взглядом и ни помыслом случайным:

там не моя земля, там я изгой,

чужой твоим преданиям и тайнам.

Полпесенки оттуда, полсловца,

полпирога, полплитки шоколада,

одна восьмая светлого лица…

И хорошо, и правильно, и ладно:

благослови, Господь, твои шаги,

твой разговор со мной вполоборота

и все твои не-предо-мной-долги,

и все твои не-обо-мне-заботы.

* * *

В честь уже наступившего лета

на пустынной одной мостовой

вот тебе одуванчик салюта

надо всею твоею Москвой.

Это что-нибудь вроде подарка -

одуванчик, смешной сувенир,

это так, как от бублика дырка

или след от бесцветных чернил.

Это что-нибудь вроде привета.

Только так и могу я, увы,

посигналить тебе – через лето,

через тёмную бездну Москвы.

* * *

Осень, осень, золотая мишура,

бросим, бросим эту жизнь: давно пора

нам на лодочке какой-нибудь убогой

отправляться, захватив с собой черпак!

В самых общих, как мне кажется, чертах

мы поедем с Вами с печки на чердак -

пропылённою скрипучею дорогой,

чтоб однажды, через много-много лет,

вдруг прибыть на отобеданный обед,

на котором ни друзей, ни близких нет,

и закончить всё беспечной чашкой кофе

за одним столом с надеждой дорогой!

Хорошо, когда в печи трещит огонь.