Госпожа Зима редко выходила из горницы и оставляла воеводу Крута без своего присмотра. Днем ей подсобляла Звенислава Вышатовна. Княгиня Доброгнева крайне нехотя исполнила просьбу Ярослава Мстиславича и дозволила княжне отвлечься от своих дел в тереме. Тем паче, прибавилось их нынче, когда Рогнеду Некрасовну, княжескую невесту, в горнице заперли за непослушание да вздорный нрав.
На ночь же знахарка всегда оставалась в горнице одна и строго настрого воспретила отворять дверь после захода солнца и до его первого утреннего луча.
Все в тереме шептались, что она ворожила.
Ярослав Мстиславич ходил черен лицом. Расспросы челяди да воинов ничего не дали; дознаться кто, да когда, да как, да почему отравил воеводу они не смогли. Знамо, князя это не обрадовало.
В тереме на него стали поглядывать с опаской. Горазд слышал шепот слуг, видел, как смотрели ему в спину теремные девки. Не диво, что вскоре кой-какие стали жалеть княжну Рогнеду, запертую строгой матушкой в горнице. Может, не напрасно княжна будто каменная на пиру, где ее просватали, сидела. С таким-то лютым женихом!.. Станешь тут не токмо каменной.
Жалели княжну и среди челяди, и среди дружины Некраса Володимировича. Всё ж любили люди гордую, своенравную княжну. Знавали еще с самого детства!..
В один из дней князь сидел на пороге клети, примыкавшей к задней стороне терема. Он держал перед собой меч, воткнутый остриём в землю, и чистил его сложенной в несколько слоев тканью. Увидав, Горазд аж подпрыгнул и позабыл, зачем искал Ярослава Мстиславича.
— Я не доглядел, княже?.. — с опаской выпалил на выдохе — так спешил к нему!
Где это видано, чтобы господин меч сам чистил!
Князь поднял голову и посмотрел на него, прищурившись. Хоть и сидел он под высокой стеной терема, а жгучее степное солнце слепило глаза даже в тени.
— Нет. Захотелось мне.
Ярослав Мстиславич покачал головой, повыше закатал рукава простой холщовой рубахи и вернулся к прерванному занятию. Горазд остался подле него, неловко переминаясь с ноги на ногу. Чувствовал он себя глупо донельзя. Совсем по иной надобности шел он к князю и не так чаял заговорить с ним!
— Говори уже. Что мнешься, — велел князь недовольно.
— Мне дядька Крут молчать велел… но я помыслил, а вдруг сгодится… — спутанно, сбивчиво заговорил отрок и оборвал сам себя.
Что лопочешь, будто дитя! Он замолчал и набрал в рот воздуха; мыслил, успокоиться так. Князь терпеливо ждал. Правда, меч в сторону отложил. Не посидеть ему нынче в одиночестве, не обдумать все в тишине.
— Господине, — сызнова заговорил Горазд, — когда седмицу назад ты спросил, где мы с воеводой Крутом были, а я ответил, что ездили поглядеть на место…
— Солгал, — перебил отрока князь. — Ты солгал мне. Чаешь в том повиниться? — хлестко, с уловимым раздражением спросил Ярослав Мстиславич.
— Нет, княже… то есть, да, но… — Горазд окончательно запутался и растерялся.
— Ведаешь, что за ложь князю бывает? — дождавшись кивка отрока, он продолжил. — Ну, об этом мы еще потолкуем. Говори, что хотел.
Горазд подавил вздох. Тяжесть княжеской руки он знавал не понаслышке.
— Мы не просто тогда ездили поглядеть на место, где хазары напали, — заговорил отрок. Прав князь. Нужно сперва сказать, что намеревался, а уж после себя жалеть.
— Воевода Крут искал что-то и мне велел. И я нашел втоптанный в землю перунов оберег…
Когда князь вскочил на ноги, Горазду потребовалось немало мужества, чтобы не отшатнуться в сторону. Он замолчал и перевел дух.
— Что нашел? — выдавил Ярослав Мстиславич сквозь зубы.
— Перунов оберег. Дядька Крут забрал себе и тебе велел не сказывать.
Не зря эта мысль точила Горазда уж второй день! Нашел он нечто шибко важное и для воеводы, и для князя. По скудомыслию своему он не разумел, отчего да почему. Но не стал бы князь просто так тревожиться.
— Как этот? — Ярослав Мстиславич вытащил из-под рубахи длинный шнурок с Громовым колесом.
— Токмо там молот был. И на цепочке, — отроку приходилось задирать голову, чтобы смотреть князю в глаза.
Чтобы найти оберег, князь приказал вывернуть наизнанку седельные сумки и иную поклажу воеводы. Горазд поискал даже на конюшне в стойле у лошади дядьки Крута, но все попусту. Мальчишка уж стал терзаться, а вправду ли он видел тот оберег да держал в руках? Уж не помстилось ли ему?
— Ты кому-то говорил об обереге? — спросил его князь, когда перунова молота не оказалось и в последней сумке воеводы.
— Нет, княже.
— И впредь молчи. А как воевода очнется — я с ним потолкую. Коли б он сказал мне сразу, да ты не солгал… все было бы ино.
***
Когда услышали крики про пожар, Горазд с Вышатой да другими кметями повскакивали с лавок в чем мать родила. Токмо успели портки натянуть да ножны с мечами похватать, прежде чем вывалились из клети на холодный ночной воздух.
По коже тотчас рассыпались гусиные лапки да красные пятна; правда, мОлодцы их не замечали. Бросились, кто куда — расталкивать слуг, коли кто спал еще, выводить из конюшни лошадей, таскать воду из колодца, будить князей да их домочадцев на другой стороне терема. Горазд побежал туда. Ярослав Мстиславич нынче в клети с дружиной не ночевал; верно, в горнице с дядькой Крутом остался.
На княжеской стороне терема хватало подмоги. Два кметя стащили по всходу и вынесли в сени сынишек Некраса Володимировича; кто-то звал княгиню Доброгневу. Нужно было подсобить и вытащить, покуда можно, из горниц сундуки с добром, и Горазд взялся за один из них. Склонился и почувствовал, как вздулись на спине следы от плети.
Терем заволокло едким дымом; от него слезились глаза, а из груди рвался надсадный кашель. Уж который пожар на памяти Горазда, но досель не видал он такого. Чтоб дым глаза резал так, что нет мочи смотреть!
Непрестанно кашляя, он вытащил кое-как в сени сундук и тяжеленный мешок. Порадовался, заслышав брань дядьки Крута — сразу несколько молодцев снесли его по всходу. Стало быть, все с ним ладно, коли браниться начал. Потом отрок впопыхах и темноте налетел на Ярослава Мстиславича.
— Я за Рогнедой, — сказал он кому-то в сенях и в два широких шага оказался подле всхода.
Едва дыша, Горазд выскочил из терема и отбежал подальше. Согнувшись, он долго и надсадно кашлял, пока в ушах не зашумело, да перед глазами не заплясали белые пятна. Дым едва ли не выжигал ему нутро.
Малость охолонув, он выпрямился и увидел подле себя запыхавшегося, взмыленного Вышату со стесанными в кровь ладонями. Ведер они нынче от колодца перетаскали изрядно. Отрок достал из-за пояса порток рубаху и протянул ее Горазду.
— Кровит у тебя спина, — сказал. — Прикройся.
Тот с благодарностью принял. Он и сам чувствовал, что кровит… За минувшую седмицу был он порот чаще, чем за все время с зимы, когда приняли его в княжий терем на Ладоге отроком.
— Побороли там огонь. Неясно, с чего занялось, — говорил меж тем Вышата.
«Хоть бы князь из дружины не погнал», — едва слыша его, переживал Горазд. Сперва солгал ему, после подрался и смолчал… Пожар мало донимал его нынче.
— Ты погляди-ка! — Вышата стиснул его плечо и потряс. — Погляди, что творится.
Горазд тер глаза, из которых и впрямь пошли слезы. С трудом разлепив их, он посмотрел, куда указывал взбудораженный Вышата. В предрассветных серых сумерках он заметил на крыльце терема яркое светлое пятно и не уразумел сперва, что там. Вышата потянул его за собой поближе, и через пару шагов Горазд узнал в белом пятне княжну Рогнеду Некрасовну без клочка ткани на теле.
Их князь стоял подле нее, держал за шею десятника Некраса Володимировича Ладимира — того самого, которого купал пару седмиц назад в бочонке с водой. Его еще после ласковым прикосновением утешала княжна Рогнеда, и Горазд подглядел ненароком.
Подле крыльца собиралась толпа зевак из челяди и кметей. Черный дым медленно рассеивался вокруг терема. Еще немного, и запоют первые рассветные птицы. В звенящей тишине был отчетливо слышал горестный девичий плач.