Против воли Звениславка заулыбалась накануне, когда вошел в горницу и сел за стол Горазд. Про Ярослава Мстиславича многое болтали в тереме, и Звениславка отчего-то волновалась за чужого, незнакомого ей мальчишку… как бы до смерти не прибил свирепый князь.
Но отрок сидел за столом и ел, и улыбался в ответ на рассказы кметей, и у Звениславки теплело на душе. Слишком близко она приняла к сердцу ту драку, которую и увидела-то случайно. Она так пристально всматривалась в отрока, что все же углядела у него на шее у самого ворота рубахи красные полосы от плети.
Меж тем Некрас Володимирович поднял кубок за здравие князя Ярослава, чествуя его и союз двух княжеств.
Пир, на котором не сидела натянутой тетивой княжна Рогнеда, проходил куда веселее. А может, радовался Ярослав Мстиславич тому, что окреп его воевода, говорил уж почти связно, сам ногами по горнице ступал. Потому и звучно смеялся, потому и беседовал охотно. Потому и сбилась Звениславка с ног, поднося им с дядькой хмельной мед.
Намаявшись за день, она рухнула на лавку словно подкошенная, когда добрела после окончания пира до своей маленькой, тесной горницы. Добрый час убирали теремные девки со столов, а княгиня Доброгнева осматривала оставшуюся снедь и припасы. Она будто бы даже кивнула Звениславке с одобрением и расправила примявшийся ворот рубахи. Считай, приласкала. Видно, успокоилось материнское сердце. Увезет вскоре жених строптивую дочку. Крепко княжеское слово, и никакие рогнедины вычуры его не поколеблют.
Засыпала Звениславка счастливая, хоть и уставшая донельзя. И спала столь крепко, что не разбудили ее ни крики, ни шум за стенами горницы. Не слыхала она ничего, пока с оглушительным грохотом не распахнулась дверь, и на пороге не появился молодец, которого в темноте сразу было и не признать.
Звениславка проснулась, закричала испуганно, разом уползая на лавке в самый дальний угол, поближе к стене. Была она простоволосая со сна и потому попыталась закутаться в покрывало, пока не услышала, что в тереме пожар.
— Живо, живо, княжна, — выломавший дверь кметь торопил ее, озираясь по сторонам. Позади него и впрямь Звениславка разглядела густой, сизый дым.
Она хотела вновь закричать, но окаменело вдруг горло.
— Поднимайся, ну, чего же ты! — прикрикнул он, и Звениславка затряслась, словно лист на ветру.
Но все же послушно вскочила, схватила покрывало — ничего другого кметь ей не позволил взять, подгоняя — и выбежала из горницы. Парень крепко держал ее за руку и заставил низко пригнуться, оберегая от дыма. Он прижал ее лицо к своему поясу и потащил за собой. Звениславка спотыкалась через раз, хоть и бежали они по терему, в котором она выросла и ни разу не оступалась прежде. Раздававшиеся повсюду крики оглушили ее, еще пуще испугав, хоть и казалось, что пуще уже некуда.
По всходу кметь стащил ее на руках и на руках же донес до сеней.
— Не бойся, княжна, — успел шепнуть ей кметь, прежде чем воротился в терем.
Чувствуя себя слепой от едкого дыма, Звениславка, кое-как шаря ладонями по бревенчатым стенам, набрела на дверь и выбежала из сеней прочь. Свежий ночной воздух опьянил ее, и она закашлялась, согнувшись пополам. Все же успела наглотаться дыму…
Сквозь шум она услышала, что кто-то зовет ее по имени, почувствовала успокаивающее поглаживание детской ладони по плечу.
Открыв слезящиеся, покрасневшие глаза, Звениславка увидала подле себя встрепанных близнецов. У младшего, Желана, в черной саже была испачкана щека и ночная рубашонка. Старший, Ждан, все еще легонько поглаживал ее по плечу. Она кивнула мальчишкам и выпрямилась, принялась озираться по сторонам: вот из терема вывели под руки княгиню Доброгневу, а холопы и кмети носились по двору с ведрами и лоханями воды. Большого пламени она не увидела, токмо дюже дымило где-то с людской стороны терема.
— Обошлось, — выдохнула она белыми от страха губами. — Боги светлые, обошлось!
— Матушка, матушка! — наперебой бросились близнецы к матери, и она обняла их, прижала к себе с двух сторон.
Звениславка клацнула зубами и посильнее запахнула на груди покрывало. Она постаралась спрятать под ним и растрепанную косу свою, но вышло плохо. По земле тянуло ночной прохладой; Звениславка переступала босыми ногами, пытаясь согреться.
Следом за княгиней из терема на руках вынесли воеводу Крута. Тот костерил кметей почем свет стоит, чтобы те опустили его на ноги да дозволили идти самому, но мОлодцы пропускали его брань мимо ушей. Они снесли воеводу с крыльца, подальше от терема, и лишь тогда поставили на землю.
— Рогнеда, где Рогнеда?! — заволновалась княгиня. — Запор же у нее на двери!
Из терема валил густой, черный дым.
— Угорит же!
Доброгнева Желановна бросилась сама в сени, оставив во дворе близнецов. Толком не подумав, Звениславка побежала следом. Она уже поднималась по крыльцу, когда услышала голос дядьки:
— Куда лезешь ты, вертайся назад!
Некрас Володимирович выволок жену под руки из терема.
— Совсем ополоумела, глупая баба! Ярослав уж пошел за ней! Нет там огня, не станется с ней ничего! — ругал он жену.
У княгини задрожали губы. Она отвернулась от него, сгорбившись. Звениславка тихонько попятилась назад, спустилась по ступенькам с крыльца и, отойдя, поманила к себе поближе близнецов.
— Эй вы, — дядька подозвал кого-то из слуг. Он провел ладонью по лицу, стирая сажу. На правой руке у него — от запястья и до локтя — расцветал огромный ожог, но он словно и не замечал.
Он не успел спросить, что хотел — удалось ли прибить к земле огонь и не дать ему поползти по терему вверх, потому что раздались позади него девичьи вскрики, шум борьбы, чья-то ругань. А после на крыльце показался Ярослав Мстиславич. Сжимал он в одной руке запястье Рогнеды без обручья, а другой держал за шею княжеского десятника Ладимира, на котором не было и нитки одежи. Позади них в сенях виднелись сваленные как попало тюки с добром да наставленные сундуки с приданым — вытаскивали из горниц, чтоб спасти от огня.
Чужой князь толкнул к ногам Некраса Володимировича нагую, ревущую дочку, и та, будто подкошенная, упала на бревенчатый пол. Ярослав поднял тяжелый, немигающий взгляд, и стало вокруг очень-очень тихо.
Токмо дым продолжал валить, но уже не такой густой.
Княжий отрок II
На второй после сватовства день Горазд чистил лошадей в стойлах, когда услышал громкий крик. Когда в тереме так вопит девка — быть беде. На голос Звениславы в людскую часть терема тогда сбежались и челядь, и кмети; и отрок тоже подошел поглазеть. Подошел, да обмер.
Девка сидела на полу и держала на коленях голову дядьки Крута, а у того по губам и подбородку стекала белая жижа. Воевода хрипел, царапая ладонями доски.
Тотчас кликнули лекаря, отправили кого-то в городище за знахаркой. В шесть рук подняли воеводу с бревенчатого пола и перенесли в ближайшую клеть на лавку. Звенислава Вышатовна все поддерживала тому голову, словно боялась отпустить. Какой-то парнишка из местных накрыл ее плечи ладонями, увлек за собой, заставил отвернуться от воеводы. Взял ее за руки, принялся растирать их, согревая, и Звенислава, отойдя от испуга, заревела.
Горазд замечал все вокруг лишь самым краешком разума. Не отрываясь, он смотрел на воеводу. Бледного до синевы, с жижей на подбородке, с запавшими, налившимися кровью глазами, со вздувшимися на висках жилами. Кто-то принес и подставил под лавку ведро, перевернул дядьку Крута на бок, принялся расстёгивать пояс и рубаху. Прибежал встрепанный лекарь, следом за ним в клеть вошла княгиня Доброгнева.
«Князя нет, — отрешенно подумал Горазд. — Уехал поутру с Некрасом Володимировичем».
Лекарь велел снять с воеводы всю одежу, окромя порток, согреть воды, притащить тряпок да ведро поглубже. Пока он заваривал свои травы и вливал снадобья дядьке Круту в рот, из городища привели знахарку.
Она уже врачевала воинов, вспомнил Горазд. Строгая, гордая госпожа Зима. Она выгнала из клети всех зевак, чтоб не путались под ногами, оставила лекаря, притаившегося в самом углу, Горазда да пару крепких кметей. Ей хватило одного взгляда на воеводу, чтобы уразуметь, что приключилось.