Читать интересную книгу Роман женщины - Александр Дюма-сын

— Доложи же ему.

— Разве ты очень торопишься? — сказал он, пожимая ей руки и смотря на нее таким образом, как будто взглядом хотел заставить ее понять то, что было у него в мыслях.

— Да, — отвечала она, отталкивая его с улыбкой, — сегодня мне нельзя терять времени.

— Это твое последнее слово? Ну а что поделывает де Брион?

— Узнаешь после. Поди же скорей к министру и доложи ему обо мне.

Молодой человек отворил двери и скрылся.

Юлия как бы нечаянно взглянула на бумаги, которые лежали перед молодым человеком в минуту ее прихода, и, увидев, что они не были важны, уселась перед зеркалом, опустила голову на руки и задумалась.

О чем думала она? О чем могла думать женщина, с которой бы в продолжение двадцати четырех часов случилось то же, что и с Юлией? Новое ли чувство, или, правильнее, предмет ли этого чувства занимал ее? Неизвестно. Все, что можно сказать: она так увлеклась своей думой, что не заметила даже прихода секретаря.

— Ступай, — сказал он ей, прикасаясь к ее плечу; но, видя, что она не обращает на это внимания, прибавил: — О чем ты думаешь? Уж не влюблена ли ты?

— Кто знает? — отвечала она и прошла к министру.

Это был человек лет пятидесяти, седой, с выразительным и строгим лицом, с живым и проницательным взглядом. Во всей его фигуре выражалось спокойствие, честолюбие, воля и хитрость, так что, видя его, нельзя было не заметить, что он принадлежал к исключительным натурам.

— Здравствуйте, Юлия, — сказал он, запирая на ключ дверь своего кабинета.

— Здравствуйте, министр, — отвечала она, без церемонии располагаясь в кресле, как будто она была у себя дома. — Сегодня вы кажетесь очень веселым.

— Вы знаете, Юлия, что я всегда весел, когда вижу вас; потому что вы всегда приносите мне добрые вести.

— А добрые вести для вас редкость, не правда ли? Довольны ли вы вашим секретарем? Сознайтесь, что я вам подарила прекрасного человека?

— Сознаюсь и очень им доволен.

— Бедный мальчик, он должен быть слишком счастлив моим знакомством: не знай он меня — и ему никогда бы не иметь места в 15 тысяч франков.

— Да, но не знай он вас, он никогда бы и не разорился, — улыбаясь, отвечал министр.

— Вы думаете? Он бы разорился на другую, которая бросила бы его и только; другая не имела бы ни моей благодарности, ни моего влияния, — прибавила Юлия, кланяясь министру, как будто благодаря его.

— Что же нового? — спросил он, видимо желая узнать скорее причину ее посещения.

— Угодно вам знать новости заграничные?

— Нет, внутренние.

— Так вам хорошо известно, что делается у соседей? Вы убеждены в этом? Ну, а как здоровье короля Сардинского?

— Хорошо…

— Вот и ошиблись; он при смерти.

— Кто вам это сказал?

— Аврелия, любовница сардинского посланника. Вам известно, посланник очень стар, и, как кажется, он выбрал себе любовницу для того только, чтобы доказать противное. Каждый день с 9 часов вечера до часу ночи он бывает у нее; но… ведь нужно же занять чем-нибудь эти часы… и вот, чтобы не дать почувствовать свое… как бы это сказать, свое… молчание, он говорит, что его беспокоят государственные дела, и, будучи убежден, что она не в состоянии понимать их, с усердием раскрывает перед нею все тайны своего государства. Наутро, зевая, она передает их мне, а я вам. За это Аврелия получает от него 3 тысячи франков ежемесячно. О, лучшая полиция в мире — женская, будьте в этом уверены!

— И эта Аврелия молода?

— Ей двадцать лет.

— Так ей должно быть очень скучно?

— Не совсем. У нее есть другой… первый секретарь английского посольства.

— Вильям С.?.. Ну а этот?..

— Толкует тоже о политике.

— По той же причине, как и первый?

— Нет, по легкомыслию, не понимая, что делает.

— Ну, так что же делается у наших заморских соседей?

— Ничего кроме того, что вы знаете лучше меня; если мои друзья имеют связи с членами английского посольства, то у вас есть любовница в Англии, да еще такая, которая посвящена в тайны политики глубже, чем все посланники. О, ничего Нет лучше, как быть любовницею министра.

— Однако вы отвергли мои искательства…

— Потому что они были только следствием вежливости. Я не принадлежу к аристократии, чтобы могла играть роль, которую исполняет ваша англичанка; но я достаточно умна, чтобы не быть в отношении вас тем же, чем Аврелия к своему посланнику.

— Так вы находите, что я похожу на него?

— Прожив пятьдесят лет, все дипломаты в деле чувства похожи друг на друга.

— Вы обманываетесь на мой счет.

— Быть может, во всяком случае, я предпочитаю заблуждение — действительности; однако перейдем к более серьезному. Знаете ли вы, что обязанности, которые вы возлагаете на меня, иногда чрезвычайно трудно исполнить? Я изменяю друзьям…

— Если только еще есть они.

— Но зато есть люди, которых любишь…

— Так что же! Изменяя им — вы берете только верх над ними и больше ничего; но скажите, откуда такое необыкновенное раскаяние?

— Потому что есть люди, которые не походят на прочих. Вы хорошо знаете, о ком я говорю, ибо вы сами убеждены, что он во всем отличается от других.

— Отчего же я и избрал вас, чтоб овладеть им.

— Ну, а если я обращусь в неприятеля?

— Вы этого не сделаете.

— Но могу сделать; ему далеко до пятидесяти.

— Так он любит вас, он, который, как говорят, до сих пор никого не любил? Уж не влюбились ли и вы в него?

— Нельзя ручаться за будущее, тем более, что это легко может случиться.

— Это будет моим несчастьем… но к делу. Вы видели Эмануила, он был у вас?

— Вчера… и оставил сегодня утром.

— Партия хороша.

— Я играю равнодушно, но боюсь…

— Так у этого человека много шансов?

— Много; к тому же мы, женщины, как порох, — малейшая искра, и мы легко воспламеняемся.

— Вы пугаете меня, Юлия, я никогда не видел вас в таком волнении.

— Во всяком случае, я употреблю все усилия, чтобы сдержать слово, но эту победу надо считать за две; если я восторжествую над ним — я в то же время восторжествую и над собою.

— Послушайте, Юлия, поговорим серьезно, дело слишком важно. Он силен, даже сильнее меня; я употребил все средства, чтобы погубить его, и не достиг желаемого. Мне осталась одна надежда на вас, надо, чтоб он влюбился в вас, иначе мы погибли…

— Он будет любить меня! Но выслушайте: я не хочу изменить вам, но и не в состоянии обманывать его. Я сделаю все, что могу, чтобы заставить полюбить себя, чтоб удалить его от дел, чтоб оторвать от политики; я заставлю его путешествовать, я убью его наконец, как женщина убивает человека, которого любит, вы воспользуетесь этим положением, и вы победите истомленного… Я буду, быть может, ваша сообщница в намерениях, но не на деле. Эмануил не знал до сих пор любви, следовательно, на это чувство и можно рассчитывать как на единственную слабую струну; он будет любить меня, за это я вам ручаюсь — вот все, что я могу для вас сделать.

— И этого довольно.

— А знаете ли вы, что это за человек? Какая тонкость чувств, какая нежность сердца…

— К несчастью, я его слишком хорошо знаю и смотрю на него со страхом, как вы смотрите на него с энтузиазмом.

— Когда-нибудь он будет вашим сослуживцем.

— Я считал бы себя счастливым, если б это так было; но я боюсь, что он займет мое место. Впрочем, для вашей личной выгоды — не надо допускать его до этого; если он займет мое место — ваше благосостояние погибло…

— Вы хотели сказать — оно удвоится.

Министр закусил губы.

— Предположите, что я изменю вам и помогу ему; думаете ли вы, что он забудет этот подвиг?

— В таком случае, в любви, которую вы питаете к нему, лежит много честолюбия?

— Может быть; я никогда не скрывала перед вами моих дурных сторон, но я не забываю ничего и умею быть благодарной, вы это знаете. Вы сделали консулом графа де К., бывшего моего любовника, это дало мне тысячу экю дохода; вы назначили сборщиком податей г-на М., что доставило мне пятнадцать тысяч; вы назначили секретарем посольства Генриха, который мне ничего не дал, но который дорог моему сердцу; вы дали орден толстяку виконту, который считает себя потомком царственной крови и который за этот орден подарил мне бриллиантов на двадцать пять тысяч франков, купленных, конечно, в долг, но для меня это все равно; вы взяли к себе секретарем человека, которого я любила, и таким образом дали ему проценты с капитала, который я же поглотила; вы помогли получить позволение на устройство железной дороги, что дало мне за день до этого позволения двести акций, перепроданных мною тотчас же по четыреста франков за каждую; вы сами бываете так любезны, что присылаете мне иногда по нескольку тысяч франков из сумм, находящихся в вашем распоряжении; вы дали место моему брату; я вам сделалась почти необходимою — и вам-то я обязана моим богатством и моим положением; видите ли, я все помню. Эмануил де Брион стесняет вас, он опасен, вы нуждались в человеке, который бы мог помочь вам погубить его; вы избрали меня, вы сказали: «Будь его любовницей и найди средство сделать его безвредным; люби его, как Мессалина любила Херсиса, чтобы погубить его; узнай его тайны, если они есть, а если нет их, то устрой так, чтоб они были». Я обещала исполнить ваше желание, сознаюсь в том, ибо давно уже принадлежу вам; но так как я уже много сделала, продав себя, то мне хочется, чтобы моя подлость имела целью что-нибудь поважнее; это тщеславие не хуже другого. Я отдалась Эмануилу, первый шаг, следовательно, сделан; но повторяю вам, в этом человеке так много очаровательного, что для женщины, которая может сказать себе: «Он любит меня» — заключается такое блаженство, что я не отвечаю вам за исполнение остальной части моих обещаний; и если я узнаю его тайны, которые могли бы служить орудием его гибели, не ручаюсь, чтоб я решилась их открыть.