Читать интересную книгу По следу Саламандры - Глеб Сердитый

Пассажиры переглянулись, словно испрашивая друг у друга каких–то объяснений, и решили, самое мудрое в такой ситуации — позволить событиям развиваться своим чередом.

Только молодой полицейский с цифрой 384 на нагрудной бляхе, виднеющейся из–под блестящего плаща, накинутого на плечи, хоть и был уже не на службе, а следовал со смены домой, решил прояснить для себя ситуацию и подошел к юной леди.

У Ленки было такое ощущение, которое бывает, когда садишься в первый попавшийся трамвай или автобус, идущий примерно в нужном направлении, но не знаешь, доедешь ли туда, куда надо, а остановки не объявляют. За окном незнакомые места и совершенно нет возможности сориентироваться. На душе возникает ощущение безвременья и утраты ориентиров, и от этого накатывает ни с чем не сравнимое чувство, что тебя предал город, люди, все живое… И мир становится чужим, нехорошим, недобрым. И жизнь катится куда–то в неизвестность, как безадресный этот трамвай или автобус. И надо вроде бы выйти и поискать верный путь, а не доверяться случаю и водителю, который увозит все дальше от твоей дороги. Но пассажиры, словно заговорщики, молчат — объединились в стремлении заморочить тебя и увезти черт знает куда, выпустить на конечной остановке, пустынной и никому ненужной, где будет выть ветер, гудеть в проводах, воздетых к небу на скелетах опор ЛЭП, и какие–то трубы на горизонте будут подпирать свинцовые облака. И ни одна живая душа не знает ни тебя, ни твоей дороги. Но ты не выходишь из этого злополучного транспортного средства, а продолжаешь ехать дальше, надеясь на чудо, на то, что он повернет в нужную сторону, и мелькнут за окном знакомые дома.

Но Лена–то уже знала, что ничего знакомого за окном не мелькнет. Все будет чужое, и никогда этот диковинный метропоезд не повернет в нужную сторону. Потому что здесь для нее все стороны ненужные.

Здесь остановки объявляли, но от этого легче не становилось. Над выходом в узком окошке автоматически прокручивалась лента с названиями остановочных пунктов. Но если бы знать, что означают эти названия.

А перегоны между станциями были о–го–го какие длинные!

Какое–то дремотное воспоминание накатило на Лену. Зима стояла над Москвой, вязкая и тягучая. Дни тянулись медленно, как наполеоновские обозы по старой смоленской дороге. Гоголевский бульвар. Снег падал крупными хлопьями. Голуби, прибитые к земле снегопадом, шли пешком в снегу, и ветер порывами налетал и хохлил им головы.

И Ленка шла вверх по бульвару, от Гагаринского переулка к Арбату, в ногу с голубями, мелкими шажками, чтобы не поскользнуться. Она сдала зачет по фортепиано в музыкальной школе имени Бетховена, и музыка еще звучала в ней. Тогда она и ощутила в себе нечто странное. Будто бульвар и не бульвар вовсе, а дикий лес. И город тоже какой–то дикий… И нужно обладать каким–то тайным знанием, чтобы выжить в этой враждебной среде.

Она помнила это ощущение таинственности. И она — Ленка — была будто бы не человеком, а древней башней, которую заметает снег и пробует на прочность непогода. Но ей внутри себя — башни — тепло и уютно. И хорошо. И не хочется выходить наружу.

Тогда какие–то парни заступили дорогу, темнея силуэтами сквозь снежную круговерть, и начали что–то говорить в духе: «Маленькой девушке холодно зимой». Но Ленке не было холодно. Ей было благостно и славно. И она сказала им, не замедляя шагов: «Я НЛО!» И пошла дальше. А они, остолбеневшие, расступились.

Пассажиров в вагоне было немного. Преимущественно мужчины, носившие разного вида, но тем не менее чем–то похожие бороды. Все одеты в темно–серые одежды. Это первое, что бросалось в глаза. Они походили на моряков. Почему–то. Может быть, из–за коротких суконных пальто или курток и головных уборов, являвших собою нечто среднее между фуражкой и шляпой.

Но сразу же они вызвали ее живейший интерес. До сих пор Лена видела только Остина, его дворецкого и экономку, привратника в большой шляпе, да мельком женщину в черном… Особой статьей следует упомянуть садовника–друида. И все одевались, как для странного маскарада, где каждый нес свой образ, придерживался своего стиля одежды. Здесь же было ощущение, будто Лена попала с одного маскарада на другой, где люди, наоборот, стремятся быть похожими друг на друга.

От ее внимания не ускользнуло и то, что рукава пальто–курток, похоже, пристегиваются к плечам или пониже плечей пуговицами, что все предпочитают схожие головные уборы и практически все имеют на шее или на плечах вязаные кашне или шали с кистями.

Все одевались тепло, добротно и будто сейчас были готовы в дальний путь в своих крепких тяжеловатых ботинках или сапогах. И от этой «готовности в дальний путь» делалось еще неуютнее.

Куда же ее завезет этот поезд?

Внимание пассажиров к ее скромной персоне, угасшее, впрочем, так же быстро, как и вспыхнувшее, усиливало беспокойство. Номерного полицейского Лена поначалу приняла за кондуктора. Потом, заметив на его высоком шлеме и плаще капли дождя, поняла, что не права: он тоже недавно вошел.

Полицейский вежливо обратился к ней, и первое, на что она обратила внимание, — его совершенно незнакомый выговор. Похоже, здесь каждый говорил по–своему, со своим акцентом. Лена очень бы удивилась, узнай, что выговор и манера выражаться здесь определяют не столько происхождение, сколько корпоративную принадлежность. Работник одного синдиката не всегда хорошо понимает разговор работников другого синдиката. А наиболее общедоступную речь используют именно полицейские.

Полицейский говорил о том, что если ему позволено будет обратиться к юной леди, то он, рискуя показаться навязчивым, все же поинтересуется, не нужна ли какая–либо помощь. Ибо, как леди может заметить по скромной форме блюстителя порядка, он призван, в меру своих слабых сил, способствовать тому, чтобы ни один житель Мира не испытывал тягот, хлопот и огорчений. А потому леди может всемерно располагать им, хотя в данный момент он и не находится при исполнении обязанностей.

Триста восемьдесят четвертый не был горазд произносить речи, а потому использовал уставное предложение помощи, лишь немного освежив и усложнив его в силу своей природной деликатности.

Сказать, что на Лену эта речь произвела странное впечатление, значит не сказать ничего. У нее сжалось сердце, и она почувствовала себя одиноко и уязвимо, как никогда. Ее душа брела по мертвому городу, где скользили в сумраке тени умерших. Шпили царапали небо, а ржавые флюгеры пели скрипучую серенаду богине смерти.

К девушке проявили участие, но она не смогла этого оценить.

* * *

Увидев на дверце паромотора Кантора знаменательную записку, привратник с улыбкой покачал головой. Так умудренный опытом отец улыбнулся бы шалости малолетнего сына. К рекомендациям относительно того, как поступить с экипажем, он отнесся так же пренебрежительно, как Уильям Тизл к переданным Кантором инструкциям. Хотя причины игнорировать инструкции у привратника и у полицейского были разные.

Кузов паромотора был заляпан грязью. Брызги достигали стекол салона, а кое–где даже крыши. Обода колес несли на себе следы путешествия по бездорожью. Даже долгая дорога по городу и паромная переправа через пролив (а перед въездом на паром уотермен обдает колеса водой) не смогли избавить рифленые обода от комьев глины.

Нет, привратник знал свои обязанности, и никакие рекомендации не могли заставить его пренебречь ими. Очевидно, антаер просто утомился в пути и, будучи человеком деликатным, решил избавить от забот привратника, невольно жалея его оттого, что сам чувствовал усталость.

Но привратник не был утомлен к концу дня. А если и был, то не более чем обычно. Он, имея много разнообразных забот, не дававших ему покоя круглые сутки, выполнял свою работу степенно и размеренно. В его жизни не находилось места ни бездействию, ни перенапряжению. Работа была его жизнью, а жизнь работой. Так учила Традиция, которую лучше привратников знали только друиды.

Он подошел к воротам и кликнул дворового человека, который приходился ему племянником. Привратницкое дело — семейное. Это весьма древнее и почетное занятие. Особенную силу и уважение цех привратников приобрел почти тысячу лет назад, после Первого Пришествия поющего ангела. Тогда от обязанностей привратников стала зависеть жизнь обитателей любого жилища. Но беда прошла. А привратники остались. С ними осталась Традиция и великое доверие людей.

Попасть в цех привратников почти невозможно. Их жены становятся жрицами огня. Дети выполняют подсобные работы, и со временем профессию отца наследует старший сын. Семьи привратников не вступают в родство практически ни с кем, кроме друидов, и занимают весьма высокое положение в обществе.

Кантор, как наемный работник, продающий нанимателю свою рабочую силу, относился лишь к сословию маркетеров.